А скоро будет весна

— Привет! Хэй, Цинхуа, пойдем в лапшичную? Уверена, Чжан Шань опять вывалит туда кучу зеленого лука. Кошмар, ха-ха, — звонкий смех сопровождался всегда обнятой рукой. — Так вкуснее, — голос справа был тихим и звучал со смесью оправдания и неуверенности. Чжан Шань и Чжу Лися. Эти двое стали моими друзьями в университете. Веселый, но скромный Чжан Шань был моим соседом в общежитии. Мы встретились как раз тогда, когда он с улыбкой раскладывал вещи на своей полке. — Хэй, я слышал, скоро в городе будет фестиваль, где соберутся художники маньхуа. Ты как? Кажется, я просто кивнул с улыбкой. Он был милым парнем. Растрепанные волосы и футболки с иностранными надписями — это было неизменной частью его повседневного образа. Пытался косить под каких-то японских рокеров, но фанател от корейских певцов. Это было забавно. Главным его достоинством была готовка, поэтому, пока я жил с ним, мне не нужно было думать о грозящем голоде. А еще он мог говорить иногда без передышки, его улыбка была заразительной. Мне нравилось проводить с ним вечера и обсуждать какую-нибудь дораму. Поразительно, он знал почти каждую улочку города, хотя приехал сюда лишь на полмесяца раньше меня! И да, вся его разговорчивость улетучивалась, как только появлялась Чжу Лися. Она подсела ко мне на первой паре с простым вопросом: — Привет! Ты читал это? Я слегка растерялся. В руках у нее был какой-то томик маньхуа по известной веб-истории, но с тех пор, как я окончил свой длиннющий веб-роман, я больше не обновлял сайт ни разу. Интересно, что деньги порой продолжали поступать. — Эм, привет… Нет? — Блин, — она почесала затылок и вытянула по-утиному губы. Она всегда красила их нежно-розовой помадой. — Даже поболтать не с кем! — Почему ты решила, что я читал это? — я недоуменно указал на томик в ее руках. Ни на что не хотел намекнуть, но все же эта история была рассчитана на девушек. — А почему нет? — она беззаботно кивнула и улыбнулась в ответ. В этот день ее волосы были собраны в хвост, хотя она любила распускать их. Странное знакомство. Чжу Лися словно была смесью Нин Инъин и Лю Минъянь. Наверное, ее чувствительность совсем не соответствовала экономическому профилю, который она избрала. Чжан Шань, парень простодушный и скромный, попал под это самое очарование с первого дня и покорно ходил за ней хвостиком. Вот только прикрывал это тем, что разделял ее страсть: литература и музыка. На самом деле, он был от этого довольно далек. Поэзия Тан явно не трогала его, а горькая наивность текстов Лу Яо не вызывала щемящего волнения. Но он старался приблизиться к той, что с улыбкой читала о чужом счастье и со слезами — о далекой трагедии. Так, на волне популярности она прочла ту самую адскую книгу об оскверненном рае . — Каждое слово как нож. Она обнимала плечи, а ее трясло. Книга, тонкая и такая тяжелая, лежала на коленях. Страницы явно впитали ее слезы. Она с испугом смотрела на Чжан Шаня, когда тот стоял и растерянно что-то мямлил перед ней, будто боялась, что он окажется одним из тех самых персонажей, что растоптали райский сад юных девушек из книги. Да, она слишком часто именно переживала книгу, проносила ее через себя. Холодный разум при расчетах, горячее сердце для чужих миров. Она стала той, кто проявил инициативу в создании литературного клуба в нашем университете. Она стала той, кто видел мою смерть, кто видел мое возрождение. Когда я только приехал в Цзинань, то сразу сменил номер. Объяснил тете, что хочу поменять жизнь, да и на тот номера телефона стало приходить много спама. Мне хотелось затеряться. Забавно, но именно здесь тетя и познакомилась со своим будущим мужем, который приехал сюда в командировку. Мы с ней заблудились, пока искали торговый центр, а он, увидев, что мы обходим один и тот же дом уже в пятый раз, вызвался помочь нам. Тетя помощь приняла неуверенно, но мне кажется, что это было потому, что она просто не привыкла о чем-то просить. Так у нас с ней и начались новые этапы в жизни. Цзинань — очень яркий город, как на тех фотографиях. Но только я совсем этого не замечал. Наверное, я еще на первом курсе стал понимать, что со мной что-то не так. — О, этот со вкусом арбуза! Попробуй, Цинхуа! Чжу Лися пододвинула ко мне свой напиток светло-красного цвета. Я кивнул и взял новую трубочку. Вроде было сладко. — Сладко. — Ай, ты как Чжан Шань! Ничего нормально описать не можешь! — она фыркнула и отобрала у меня стаканчик. Я только и мог, что суетливо кивать и извиняться за что-то. Она лишь махала рукой, мол, это ерунда. Да, это ерунда. — О, этот соус очень классный! — Нужно сказать, что он придает пище тот самый незабываемый вкус, из-за которого ты хочешь вернуться сюда еще раз! — Чжу Лися поучительно дернула палочками и взяла кусочек мяса, что расхваливал Чжан Шань. — О, и правда! Потрясающе! Сладость, по-новому раскрывающая мясо! Цинхуа, попробуй! Я послушно съел кусок. Жевался долго, как резина. Чжу Лися обожала ходить с нами по разным закусочным. Там же ей просто жизненно необходимо было затолкнуть в меня побольше еды. — Цинхуа, ты даже в университете не перекусываешь! Что такое? — Да все нормально, отстань от него, — Чжан Шань пытался порой остановить ее, но его игнорировали. — Все хорошо? Хэй, ты скучаешь по дому? — она улыбалась очень по-доброму. У некоторых людей глаза почему-то очень блестящие. Будто в них много-много звезд. У нее были такие. — Хах, нет, — я качал головой и начинал смеяться. — Нет аппетита. Его нет. — Итак, заседание нашего студенческого литературного объединения считаю открытым! Чжу Лися довольная ударила в откуда-то раздобытый гонг. Все это наводило воспоминания. Я сидел в первом ряду вместе с Чжан Шанем. Собирались мы почти всегда в читальном зале. Сначала нас было пять, потом десять, а к концу года количество приблизилось к двадцати! — Предлагаю творческое задание! — Чжу Лися подняла руку и осмотрела всех со своей блистательной улыбкой. Ее очарованию невозможно было сопротивляться. — Для многих людей самое ожидаемое время года — это весна! Давайте напишем в течение десяти минут несколько предложений и обсудим разницу понимания этого понятия. Все зашушукались, зашуршали листы. Я слышал, как девушки рядом что-то говорили о любви. Какие-то старшекурсники — я запомнил парня в очках — рассуждали о различности концепта в разных культурах. Чжан Шань чесал подбородок и беспомощно вертел в руке карандаш, явно мечтая поскорее убежать отсюда. Лишь вид увлеченно что-то пишущей Чжу Лися, что не отрывалась от тетради и покусывала кончик ручки, держал его тут. Я сидел и смотрел на пустой стенд для рекламных брошюр. — Весна — время, когда ты чувствуешь аромат жизни. — Весна — это холст, на который попадают первые капли акварели. — Весна — это светлое небо, побеждающее ночь. — Весна — это запах цветов сквозь снег. — Ох, Цинхуа, а что у тебя? Чжу Лися обернулась ко мне. Я не помню, что написала она. Чжан Шань что-то сказал про еду, на что девушки сзади тихо хихикнули. Тот парень в очках… Кажется, он прочитал какое-то небольшое стихотворение, что успел сочинить. Красиво. Мне показалось, что было красиво. — Весна… Я задумался и сделал паузу. Все выжидающе смотрели на меня, но я не ощущал их взглядов. Передо мной был лишь пустой стенд. Да, я еще подумал, что библиотекари не успевают его заполнять. Наверное, у них много работы. — Это когда мир становится серым. Никто не замечает, что вначале весна серая? Когда зима уходит, все вокруг очень серое: небо, земля, деревья, даже цветы бледные. У мира еще нет красок. Я уже говорил, что жил раньше от весны до весны? Так вот, теперь я жил именно такой весной. Однажды я потерял способность слышать. Тогда я вышел, чтобы забежать в магазин до прихода Чжан Шаня. Он попросил купить овощей. Я послушно кивнул в телефон и как-то очень быстро надел куртку. Странная тишина. В комнате все было уютно напитано звуками телевизора. Но вот в подъезде неожиданно обрушилось безмолвие. Я никогда не замечал этого отсутствия звуков. Темнота за окном все погрузила в купол. Все это внушало какую-то крупицу паники. Мне померещилось, что еще секунда и кто-то мог выскочить с верхнего этажа. Я представил страх, который бы отобразился на моем лице, секунду перед своей неминуемой смертью. Именно в такой тишине потонул бы мой вскрик. Тогда я лишь тряхнул головой, сбрасывал с себя крупицы накатившего воображения. Тишина вновь стала оглушающей и обычной. Учеба давалась мне легко. Да, я так же страдал перед зачетами и экзаменами, но все это было вполне преодолимо. Я добился своей цели! Преподаватели хвалили меня, но порой говорили побольше отдыхать и не усердствовать так. Наверное, их пугали мои синяки под глазами. — Если я открою лапшичную, вы придете ко мне работать? — Чжу Лися очень нравилось обнимать меня за руку. Но это не нравилось Чжан Шаню, я видел это: он всегда морщился и отворачивался, будто его ударили. — Нет, не приду, — он хотел этим задеть ее, но она лишь начинала хохотать. — Зато придет Цинхуа! Да? Я пожимал плечами и улыбался. Наверное, меньше всего я хочу вспоминать ночи. Я мечтал, чтобы моя душа отделилась от тела, когда я засыпал. Я просто боялся спать. — Ты так ворочаешься порой, — Чжан Шань будто специально наводил каждое утро беспорядок на своей голове, крутясь пять минут перед зеркалом. — Тебе там кошмары снятся? Ты будто демоном одержим. — Я всегда ворочаюсь. Тебе мешает? — я ел тыквенные семечки и смотрел в окно. Чуть в стороне была стройка. — Не, я крепко сплю, — гнездо выходило идеальным, Чжан Шань улыбался своему отражению. Ночь. Самое страшное время. Именно ночью я вспоминал, кто я такой. Ночью приходили тени, что пытались свести меня с ума. «Ты такой же!» «Ты такой же!» «Ты такой же!» Темнота, много темноты. Она заглатывала меня. Ее щупальца, ее руки, ее путы затягивали все больше. Мне уже не хотелось брыкаться. Я даже не хотел тянуть руку, чтобы крикнуть кому-то: «Спасай!» Я будто зарастал сорняками, огромные корни с шипами разрывали мое тело, погружали его в мягкую и склизкую трясину. Темнота стала серой. Она лишилась своей пугающей черноты с того момента, как я перестал ее бояться. Серый, все стало серым. День или ночь? Свет или тьма? Я не понимал, что меня окружало. Но чем больше я чувствовал, что мне не страшно, тем больше я распадался. Я лишался своих чувств. «Почему ты не видишь, что тут темно? Почему ты не ощущаешь эту темноту, все еще находясь в ней? Тебе хорошо или плохо?» Эти вопросы звучали откуда-то изнутри. Но я молчал. Смотрел куда-то перед собой и молчал. А шипы впивались в кожу. Кровь текла по земле. Холодная. Я не чувствовал. Боли не было, но я знал, что мне, наверное, очень больно. Наверное, я сам пытался подавить ее в себе. Сначала сжимал до крови губы, чтобы не зареветь в голос, потом пытался не обращать внимания, игнорировать, старался перекрыть ее чем-то. А потом я просто настолько слился с ней, настолько стал избегать ее, что невольно запер ее внутри. Она же рвалась на свободу. Боль любит, когда ее отпускают на волю. Иначе она, как злющая собака, кусается больнее. Укусы не переставали кровоточить. Я привык. Иногда я уходил в ванную и садился там на пол. Бежевая плитка, кое-где еще потрескавшаяся, возвращала мое сознание. Я смотрел на нее при тусклом свете одиночной лампы и молчал. Даже не думал ни о чем. Чжан Шань однажды застал меня в таком состоянии. Перепугался он тогда хорошенько. — Я машу у тебя перед глазами рукой, а ты молчишь, не реагируешь. Я подумал, что ты наркоман, — он пил кофе и пальцы его слегка дрожали. — Ты будто был не здесь. Если честно, это жутко. — Прости, — я тоже отпил глоток. Горький. — Я иногда не могу уснуть. Просто я задумался, наверное. — Выселюсь нафиг, — он с улыбкой хмыкнул. Да, я знаю, что он пошутил. Но, вероятно, он действительно думал об этом. Мне повезло, что он был добрым и понимающим парнем. На втором курсе меня нашел Шэнь Цинцю. Я просто увидел его, когда мы вышли из университета. Нисколько не изменился. Идеально уложенные волосы, что на самом деле были лишь небрежно зачесаны их хозяином, светло-зеленый свитер с высоким горлом и коричневое длинное пальто — не парень, а мечта! Поэтому на него так косились девушки рядом. Поэтому Чжан Шань не поверил, когда тот двинулся в мою сторону. — Капец, это ты? Никакого приветствия. Как это знакомо. Я растрогано улыбнулся. Меня лишь взяли за руку и куда-то повели. Чжу Лися даже пикнуть не успела, а Чжан Шань и вовсе глупо продолжил моргать, когда меня так нагло похищали. — Какого фига? — мы сидели где-то в парке на скамейке. Не знаю, сколько мы шли. Шли и молчали. — Я наконец вообще смог отыскать тебя. — Ты искал? — я удивленно посмотрел на Цинцю. Такой же. — Блин, я думал, что тебе нужно время, но… Какого хрена? — его руки потрясли меня. — Ты… Почему ты молчишь? — Хах, а что говорить? Я рад тебя видеть. Почему от моей улыбки он лишь вздрогнул тогда? — Ты спишь? Кивок. — Ты ешь? Кивок. — Все хорошо? Кивок. — Цинхуа, — его голос звучал так обреченно, будто он писал три ночи подряд конспекты, а они все не уменьшались. — Расскажи мне, что произошло. Что все же было на самом деле?! Я же вижу, что с тобой что-то странное произошло тогда. Я пытался не говорить об этом, но… Блин, да достало меня это! Я наплел Цинцю тогда, что мы просто порвали с Мобэем. Все, без объяснений. Он начал допытываться, приставать, но я лишь что-то выкрикнул и закрыл тему. Неужели меня вновь заставят говорить? — Все хорошо, — я повторял это, будто надоедливый автоответчик, что извещает всех о том, что абонент пока говорит по другой линии. Да, я говорю по другой линии. Шэнь Цинцю стал приезжать по субботам, хотя бы раз в две недели, если не выходило чаще. Он учился в Пекине, как и хотел. Также я узнал, что он продолжает общаться с Бинхэ. На самом деле, я очень боялся, что однажды он мог приехать не один. Еще бы одно живое напоминание о прошлом я бы не выдержал. Хвала богам, Цинцю всегда выходил из автобуса в одиночестве. Мы с ним ходили в одно и то же кафе. Он заказывал зеленый чай и что-то на перекус. Я пил кофе. Мы могли молчать полчаса, час. Потом я медленно что-то говорил про свою учебу, Цинцю отвечал. Наверное, он тратил шесть или семь часов поездки не для этого. Я не спрашивал про Мобэя. Никогда. Я лишь надеялся, что у него была новая счастливая жизнь. Может, он помирился с отцом? Интересно, не докучает ли ему дядя? Нашел ли он друзей? Или пару? Пусть влюбится в кого-нибудь очень хорошего. Он же должен быть счастлив! — Ты пишешь что-то? Цинцю спросил это в один из своих визитов. Я удивился этому вопросу. После своего гаремника, комментарии к последней главе которого я так и не прочел, я не начинал что-то масштабное. Лишь небольшие рассказики для нашего клуба, у которого теперь появился собственный сборник, что издавался в университете. Чжу Лися дошла до ректора! Неугомонная девчонка! — Мы выложим на наш сайт электронную копию! Чтобы все могли узнать, какие таланты у нас учатся! Я до сих пор не понимал, что она забыла на экономическом профиле. Хотя ей было спокойно в двух мирах: в мире цифр и в мире слов. — Эм, иногда рассказы, — пожал плечами и снова отпил кофе. — Могу прислать тебе ссылку. Цинцю кивнул и снял очки, чтобы протереть их. Наверное, он воскресил во мне прошлое. Спать стало еще труднее, поэтому по ночам я писал что-то, стараясь не разбудить Чжан Шаня. Однажды он снова нашел меня, сидящим на полу в ванной. Но уже не испугался. Лишь сел на корточки напротив и уставился в ответ. Будто играл в гляделки, пытался понять, где я. Я и сам не знал, где я. — Цинхуа! Что с тобой? Ты чем-то болен? Он не смог сдержать язык за зубами. Обязательно все рассказывал Чжу Лися, не мог ей соврать. Хотя она сама прижимала его к стенке и выпытывала необходимую информацию. — Оу, все хорошо, — я улыбнулся. — Цинхуа, это все вовсе не хорошо! — она взяла меня за руки и стала их дергать, будто хотела оторвать. — Хорошо, — автоответчик вновь включился. — Это как-то связано с тем парнем? С Цинцю? Я молчал. — Он… Этот твой друг… Что произошло? Ты и раньше был странным, но после того, как он объявился, ты сам не свой. Цинхуа! Ее руки были теплыми. Она дергала меня за запястья. А я сидел и смотрел, как двигался вдалеке строительный кран. Он так быстро разворачивался. Кружилась ли у человека в кабине голова? — Цинхуа, пожалуйста! Ответь мне! Серое небо. Оно теперь всегда почему-то было серым. А солнце белым. — Дурачок! Цинхуа! Чжу Лися тогда обняла меня за талию и так и застыла на полу у моих колен. Для парня и девушки это очень неприличная поза, но ей было все равно. И мне тоже. Я слышал, как она вдруг начала плакать. Я обещал себе, что еще пять секунд и остановлю ее, но моя рука не шевелилась. — Расскажи мне! «Мне». Именно ей. Она считала себя особенной. Я только потом понял причину. Бедная Чжу Лися. Почему же ты игнорируешь верного Чжан Шаня, что так насилует себя, сидя на заседаниях литературного клуба, но так жарко держишь меня за руку? Мы никогда не поймем, насколько жестоко может быть наше сердце. Лишь от этого неожиданного откровения я решил заговорить. — Я заставил человека, которого любил, возненавидеть себя. Надеюсь, он ненавидит меня. Я сказал это с улыбкой, будто великий мученик, который гордится своей жертвой, но не придает ей значения. Тупой лицемер! Идиот, кому ты хочешь что-то доказать?! — Цинхуа, — когда Чжу Лися плакала, ее глаза были по-особенному блестящими. Надеюсь, никто не увидит этот блеск. Я не мог написать ни строчки, поэтому перестал ходить на собрания клуба. Да и с Чжу Лися мне не хотелось больше говорить об этом всем. Чжан Шань как будто понимал, что между нами произошло нечто важное, но помалкивал. Лишь заинтересованно косился, когда я стоял у окна и пил кофе из банки. — Цинхуа, у тебя депрессия, — Цинцю пододвинул мне какую-то тарелку. — Нет, — я равнодушно отодвинул ее, даже не взглянув. — Ты хоть понимаешь, что это? — его голос повышался. — Это не вечные страдашки из Интернета! Ты понимаешь, что это болезнь, которая разрушает тебя? Боги, да ты не можешь этого понять! — Не могу и не хочу, — кофе в моей чашке почти не осталось. Депрессия. Мы давно уже разрушили границы этого диагноза. Ни к одному медицинскому термину мы не относимся так халатно. Депрессия. Произнесите это слово. Оно такое тягучее и безликое. Будто растягивают какую-то серую вязкую массу. Однажды я откопал на дне своего ящика моего друга — свой блокнот. Я, к своему стыду, забыл о нем. Мне показалось, что он был печальным и помятым. Я погладил с трепетом обложку и прижал его к груди, словно извинялся. Когда я открыл, то из него выпала карточка — фотография. Да, как я мог забыть? Однажды мы решили сделать групповое фото в кафе, чтобы навсегда оставить наши последние деньки в памяти. Фотографировала нас Болтушка Хуан. Нин Инъин широко улыбалась и махала двумя руками камере, задев локтем бедного Мин Фаня, который хотел подвинуться к ней ближе. С другой стороны от нее стоял Му Цинфан, что поднял, будто хотел с кем-то чокнуться, стакан с яблочным соком. Справа сидели Лю Минъянь, что спустила маску — какой же она все-таки была красивой и изысканной, — и Ша Хуалин, показавшая язык. Слева был Цинцю с зажатой в руках кружкой чая и Бинхэ, который смотрел, конечно же, не в объектив и выглядел невероятно счастливым. А возле окна, позади, были мы. Вернее, он и я. Я сделал пальцами сердечко и подмигнул. Мобэй рядом… Кажется, он усмехнулся. Покосился на меня и усмехнулся. А рука его безмятежно покоилась на спинке дивана, чуть-чуть не доставая до моего плеча. Я тогда еще посмеялся, что мы могли бы сделать с ним общее сердце, а Инъин поддержала, что это было бы круто. Мобэй лишь хмыкнул. Его пальцы все же коснулись моей толстовки, но так, будто все это было случайным и незначительным. Я покосился на него недовольно, но все-таки фыркнул и потянулся к своему коктейлю. Как ты там? У тебя есть друзья? Ты хорошо проводишь с ними время? Рассказал ты кому-то из них, что любишь мяту? Поэтому от тебя всегда пахло свежестью. Наверное, в компании ты всегда пьешь мохито. Какая-нибудь девушка дает тебе попробовать свой напиток? Наверное, ты отказываешься. Как у тебя погода? В Пекине есть солнце? Цинцю сказал, что последние дни там смог. Но Пекин большой! В твоей части города, наверное, могло быть солнечно. Негодник, забрал все солнце с собой! Надеюсь, тебе снятся хорошие сны. Будь осторожен, не забывай! В этот день я позвонил Цинцю. Не знаю, понял ли он меня полностью. Я все ему рассказал. Обложка блокнота намокла. Я не думал, что это происходит так. В моем понимании депрессия сразу вгоняла человека в непрекращающуюся тоску, заставляла носить в себе меланхолию, грустить и еле сдерживать слезы. Вот только я не испытывал ничего. Абсолютно. Да, где-то за слоем пыли во мне выла страшная снежная буря, давящая на сердце, но я словно наблюдал за ней, находясь за стеклом. Так равнодушно смотрят на улицу из окна своего дома. Я смотрел так на тот кран на стройке. Вот только «дом» был серый, пустой, глухой и холодный. Мне ничего не хотелось, я потерял интерес ко всему, что делал, потерял цели, практически все я делал на автомате, постоянные недосып и недоедание были уже такими привычными. После учебы я просто ложился на кровать, развернувшись к стенке, и полусонно слушал шум, доносившийся с улицы. Шарканье машин, крики птиц, грохот стройки. Будто я был где-то очень высоко, где-то над шумными горами. В такие минуты я не думал ни о чем. Совсем. Усталость накатывала на все тело и лишала меня возможности думать. Садясь за стол, я первые полчаса тоже просто лежал на нем и смотрел куда-то в пустоту. Я лишь понимал, что страшно устал, и это состояние истощало меня. Наверное, мне и хотелось почему-то постыдно расплакаться в иные моменты, но я не мог. И это все называлось депрессией. Чжу Лися теперь буквально присматривала за мной, опасаясь, что я могу что-то с собой сделать. Вот только я и не думал о самоубийстве. Мне было слишком тягостно это делать. Но и жить было как-то невероятно тяжело. — Ты скучаешь? — ее голос рядом разрезал тишину холодных стен, но я не шевелился. Все также сидел на своей потрепанной кровати. — По тому человеку. Тебе все еще хочется быть с ним? Хочешь сказать ему то, что не успел? Странные вопросы, которые вдруг приоткрыли окно. Я будто услышал тот самый рев грозной бури, даже почувствовал касание мокрых снежинок на своей коже. Впервые я почувствовал этот ветер. Как страшно он выл. Снег, повсюду был снег. — Цинхуа! Прости меня! Мамочки, пожалуйста! Я дура! Прости! Я почувствовал жаркое касание и услышал скрип кровати. Лицо Чжу Лися было таким испуганным и бледным. Она так крепко взяла меня за руку и умоляюще смотрела прямо мне в лицо. Губы, как и ее пальцы, мелко дрожали. Меня удивила такая перемена в ее настроении, вот только спросить я ничего не мог. Что-то не давало мне открыть рта. И лишь взявшийся откуда-то соленый привкус привел меня в чувство. Снежинки из той самой пурги таяли у меня на лице… С того вечера Чжу Лися старалась не расспрашивать меня о чем-либо. Да и вообще делала вид, будто того вечера не было. Лишь одно отличалось: она уговаривала с какой-то странной настойчивостью меня писать. Даже в наш клуб приводила буквально за руку. — Пиши, просто пиши. Все, что испытываешь. Все, что хочешь сказать. Не те истории, что засасывают тебя. Пиши то, что внутри тебя. Я не понимал ее, даже отмахивался, вымученно улыбаясь. Это ведь она начиталась тех советов с форумов психологов, она часто им писала. Но однажды я сам обнаружил себя записывающим что-то в блокнот. Не в редактор на компьютере, а в блокнот. В тот самый, с которым я ходил еще в школе. Фотография так и лежала внутри, скрытая толщей страниц. Я писал что-то малопонятное и бессюжетное, но от этого на душе будто что-то успокаивалось. Тогда и появился этот туманный рассказ-мольба. «Пусть ничего не исчезнет». — Что такое весна? …«Пусть весна приносит одни лишь слезы. Я так привык, что не могу чувствовать ее ароматов нежной зари. Я лишь хочу, чтобы она наступила в тебе. Хочу услышать, что тебе тепло. Пусть то первое цветение не исчезнет. Пусть тот бледный свет юной луны исправит проступок безжалостного солнца. Будь в мире, где живу я, будь рядом, ведь я так устал тянуть к тебе руки лишь в своих снах. Я молю об этом, крича в вихри снежного воя»… Рассказ вызвал небывалый ажиотаж в нашем клубе. Все в нашем маленьком сообществе не уставали его обсуждать, рассуждать о нем, постоянно дискутировали. Пытались разгадать тайну этого «сентиментального горячего послания». Художник призывает музу? Или человек тоскует по умершей возлюбленной? А может очередная интерпретация Пигмалиона и Галатеи? Или послание прекрасной святой фее? Я молчал. Пожимал плечами, будто и сам не понимал, что вышло из-под моей руки. Лишь Чжу Лися ничего не говорила. А рукопись и вовсе прочла с грустной улыбкой. Снежинка знакомой пурги чуть не растаяла тогда у уголка ее левого глаза. Тогда я и стал думать о написании романа. Расправившись с учебой, я садился за ноутбук и печатал все, что приходило мне на ум. Чжан Шань молча ставил на стол кофе в банке и не отвлекал. В голове вертелись картины прошлого, но они уже не резали мою плоть так сильно. Я записывал их, переделывал, перерабатывал. Но многое осталось так, как было. Как же сложно было описывать тот взгляд… Я пытался абстрагироваться, стать лишь наблюдателем. Моя душа перемещалась, она была по ту сторону монитора. Когда я писал, я забывал, что во мне лишь пустота. Тогда я и вспомнил про песню. Ту самую песню. «Я надеюсь лишь на то, что ты помнишь меня». Единственная строчка, которую я помню. Под эту песню я смотрел на тебя. Ты держал меня за плечи, а в твоих глазах мелькали отблески от экранов чужих телефонов. Гитарные партии заставляли все внутри дрожать, а барабаны вызывали пугающую тахикардию. А вокалист будто предостерегал, будто знал будущее, а может, оплакивал свое прошлое. Как бы я ни старался, у меня не получалось найти эту песню. Я совершенно не помнил слов. Смешно, но я даже забыл ритм. Порой, создавалось впечатление, что я и вовсе придумал ее тогда. Цинцю тоже не смог мне помочь, Чжу Лися и вовсе не слушала такое направление, а Чжан Шань лишь непонимающе пожал плечами. Почему-то мне казалось, что я сразу узнаю ее, как только услышу. Но мне не дано было вновь окунуться в тот вечер. Как и не дано вернуть былое. Лишь жалкая попытка возвратить прежние чувства воплотилась в этой книге, что я отчаянно писал по ночам. И эта строчка… Она не могла не отразиться в моем названии. «Только помни меня». Тогда же я и вспомнил о посвящении. Ты же не думал, что я забыл? Ничего не забыл, нет! Я не могу забыть ничего, что связано с тобой. «Тому, с кем бы я хотел встречать рассвет». А ты помнишь? Узнаешь, если прочтешь? Наверное, нет. Это было так мимолетно и давно. Просто сигаретный дым. — Цинхуа, это потрясающе! — Чжу Лися первой прочла черновик, еще сырой и серый. — Ох, ты станешь звездой! Ах! Потом будут говорить, что из нашего клуба вышла звезда современной литературы! — она засмеялась и рухнула на мою кровать. — Хах, да ты… — Ты должен отправить это в издательство, — она указала на ноутбук, где все еще была последняя страница. Курсор мигал, будто ждал продолжения. — Оу, нет, я… — Дай прочесть Цинцю. Мне кажется, он много для тебя значит. Не знаю, почему она сделала такой вывод. И я совершенно не знаю, почему послушал ее! — В этой книге есть ты. Я подумал, что он говорит о том, что я добавил автобиографизма, хоть главной героиней сделал девушку. Поэтому с чего-то стал оправдываться. — Оу, ну да… Знаешь, это как сублимация. Один психолог сказал мне, — будто я их слушал, конечно, — что это хорошая терапия. Ну а еще… — Нет, — Цинцю прервал меня и вновь ткнул в экран телефона, где был файл с моим текстом. — Там есть ты. В самом тексте. Ты там во всем. Я чувствую тебя там. Чувствую автора. Когда читатель чувствует, он верит. Тогда текст не мертвый. Я посчитал, что это была похвала, поэтому закивал и опустил лицо. — Отправь это. Попробуй воплотить еще одну мечту. Еще одну. Их было так много, но почему же в одно мгновение мне стало на них все равно? Наверное, в этот день я понял, что не могу больше так. Мне надоели кошмары, надоело сидеть в ванной, надоело бояться шума самолета, надоело глотать рыдания. Мне надоел я сам! Надоели эти однодневные консультации с психотерапевтами с анонимных онлайн-сеансов, которые говорили то же самое, что Чжу Лися просто читала на форумах. Неужели я настолько слаб, что не могу довести свою мечту до конца?! Хэй, а у тебя есть мечта? Наверное, она прекрасна. Я стал с особым интересом учиться. Не потому что нужно было по определению, а потому что хотел. Я так хотел! Наверное, великие писатели были правы… Гете, Вольтер, Островский… Человека исцеляет работа, та, которая перемалывает и склеивает его душу. Ну, или сублимация, да. Цинцю сказал мне какую-то фразу про сад, которая мне очень понравилась, но я забыл ее. Я отправил книгу в издательство. После трех месяцев молчания мне и позвонила Ци Цинци. Я был на пороге исполнения второй мечты, но не верил в это! По ночам тени глотали меня, а я в немом крике просил прощения. Днем я шел с Чжан Шанем и Чжу Лися на обед, и мы ели лапшу с грибами. Будто оправившись после тяжелого гриппа, я неожиданно понял, что начинаю чувствовать вкус. Совсем немного. Как же непривычно. Тетя вышла замуж. Какой же Гирин холодный! Я ворчал, что отморозил себе все пальцы, а тетя лишь смеялась, мол, не помру. Ее муж же заботливо наливал мне таз горячей воды, отчего я растерянно и растроганно улыбался. Шэнь Цинцю смотрел все так же внимательно. Он пытался уловить каждую мелочь. Что он анализировал в своей голове? Я знал, что он уже живет с Ло Бинхэ. Знал, но как-то все не мог в это поверить. Этот парень все-таки не зря разыгрывал из себя тупого в край! Я бы даже посмеялся. Вот только я пытался не говорить об этом часто. Бинхэ был слишком близок к тому, о ком я не мог говорить. Да и мне было… Завидно… В Пекине хорошая погода? Ци Цинци. Эта властная женщина не церемонилась со мной. Она заставила меня переписывать некоторые моменты десять раз! Как мне хотелось ее послать! Она тыкала в листок своим длинным ноготком и цокала. Я лишь фыркал и упрямился. В первый раз я извинялся, в третий вздыхал, а в десятый я злился. Но каждый раз она задавала вопрос: — И ты вот так сдашься, тряпка? Она в ответ тоже фыркала и называла меня слабаком. Я знаю, что она так не думала. Или думала, кто ее знает. Я писал диплом, писал книгу, сдавал долги, подрабатывал помощником бухгалтера в небольшой фирме. Чего я только ни делал. И все это затягивало тьму. Нет, ее невозможно уничтожить, можно лишь ненадолго прикрыть, как на канализационный люк надевают крышку. Никогда не знаешь, когда та вдруг провалится под твоей ногой. Как твои дела? Надеюсь, ты не читал мою книгу. Не, тебе такое не нравится. Да и наверняка у тебя непроизвольно дергается глаз, когда ты видишь мое имя? Ну, или нет. Хэй, вчера была презентация! Пришло столько людей. Может, их созвали специально. Хотя наш клуб был в полном составе. Чжу Лися что-то выкрикнула, и один из репортеров навел на нее камеру. Отвечала на вопросы в основном Ци Цинци. Знаешь, мне было так неловко. Как будто я кого-то обманул и навязал всем, что эта книга стоит их внимания. Но я молодец, да? Хотя, тебе неинтересно, наверное. Извини, но представляя, что я говорю с тобой, мне легче засыпается. Иногда я думаю, что если позову тебя по имени, ты вдруг появишься. Бр-р, страшно. Хорошо, что ты не можешь меня услышать. А то явился бы и раздраженно сбросил меня с кровати! Пф, какой бред. Не говори, пожалуйста, больше тех злых слов. Прости. «Может, я забуду об этом через месяц, может, посмеюсь через год. А может, завтра выпрыгну из окна. Нет, я стану уничтожать себя очень медленно, очень мучительно. Так, что никто из вас этого и не увидит. Самый ужасный способ самоубийства. Вы догадались о нем?» Прошло семь лет. Я отучился в вузе, поработал по специальности полтора года, написал книгу, получил небольшую известность, переехал в Шанхай, поездил по стране с другом, побывал на свадьбе тети и нашел прекрасных людей, что до сих пор ждут меня с улыбками. Жизнь вроде стала лучше, не правда ли? Чжу Лися, спасибо тебе! Чжан Шань, хэй, не упусти шанс! Цинцю… Ох, с тобой говорить так сложно. Но ты же понимаешь, что я хочу тебе сказать? Мобэй. Прости. Ты там? И вот я сижу в своей квартире в Шанхае, а меня снова настигает тьма. Я чувствую ее. Она не дает мне ничего писать. Я не могу спать. И небо тут тоже паршивое. Надеюсь, в Пекине хорошая погода.