Лоскутное одеяло

Смена начинается уныло. На улице противно и слякотно, но прогулку никто не отменял. Самые отчаянные скачут по лужам, игнорируя гневные окрики Клары Геннадьевны, остальные топчутся под козырьком, грустно поглядывая на большие часы. Я пересчитываю мокрые фигурки в одинаковых куртках, сбиваюсь, начинаю снова. — Евгений Петрович, там Макс, по-моему, заболел, — понизив голос, сообщает Севка. — Заболел? — переспрашиваю я. Макса я действительно ещё не видел, но и об отсутствии его мне не доложили. — Даже покурить не вышел, — простодушно поясняет Севка. — С утра в спальне валяется. Я оглядываюсь на Клару Геннадьевну, жестами ей показываю, что отойду ненадолго. Она прожигает меня презрительным взглядом. Ничего другого, мол, и не ждала, слабак, дождя испугался. И красноречиво потирает негнущиеся пальцы: совестливые-то люди на прогулке как штык, и пускай от сырости у них обостряется артрит. Мне даже не стыдно. Я пойду разруливать ситуацию с Максом, а Клара Геннадьевна покрасуется в роли великомученицы. Все в выигрыше. Макс действительно обнаруживается в спальне. Ковыряет там перекрашенную в фиолетовый стенку, просунув руку сквозь прутья спинки кровати, и равнодушно смотрит прямо перед собой. — Болеешь? — спрашиваю я. — У меня опять. Макс нехотя поворачивается, приспускает резинку штанов. Он почему-то в пижаме, хотя время уже к обеду. То ли от хандры, то ли брюки чешую натирают. — Ничего, сейчас. Я запираю дверь спальни, подхожу поближе и достаю из тумбочки тюбик детского крема. — Мазал уже, не проходит, — вздыхает Макс. — Значит, плохо мазал, давай я. Я для вида размазываю по чешуе крем, а потом рисую сверху обычную кожу. В прошлый раз Макс буквально выпросил эту постановку с лекарством и с отчаянной лёгкостью поверил в чудодейственность обычного крема. В прошлый раз чешуек было всего семь. Сейчас их одиннадцать. — Оно растёт, да? — спрашивает Макс. — Пока не знаю. Мои прошлые художества продержались до утра, а когда сошли, чешуи под ними не было, я проверял. Сейчас она, кажется, мерцает интенсивнее. — Евгений Петрович… Макс не знает, что сказать, я не знаю, что ответить. Я убираю тюбик обратно в тумбочку, Макс тянется, чтобы пощупать чешую. — Лежи смирно. Я резко подтягиваю резинку штанов, чтобы сохранить иллюзию, пока она нужна нам обоим. В чудодейственный крем верить легче, если не знаешь, что чешуя исчезает почти мгновенно. Кто-то нажимает на дверную ручку, но та, понятное дело, не поддаётся. В дверь нетерпеливо стучат. — Евгений Петрович! Только Клары Геннадьевны нам не хватало. Я прикладываю палец к губам, а Клара Геннадьевна снова стучит в дверь: — Евгений Петрович! Откройте сейчас же, я знаю, что вы там! — Надо открыть, — обеспокоенно говорит Макс. — А то она опять на вас жалобу напишет. — М-да… Пожалуй. — Евгений Петрович! — восклицает Клара Геннадьевна, едва я отпираю дверь. — Учтите, я обязана сообщить куда следует! Я украдкой оглядываюсь на Макса. Он, слава богу, прячет смятение, зарывшись лицом в подушку. — О чём? — спрашиваю я, и Клара Геннадьевна торжествующе шипит: — Порка запрещена новыми правилами! — Ну, запрещена, — соглашаюсь я, едва сдерживая вздох облегчения. Вот она, значит, о чём! — Снимай штаны, — требует Клара Геннадьевна, подойдя к кровати. — Так порка же запрещена, — бубнит в подушку Макс. — Именно. Ну, живее! Она нетерпеливо поддевает многострадальные пижамные штаны скрюченным пальцем. Макс ёжится то ли от страха, то ли от отвращения. — Я вас выведу на чистую воду, — обещает Клара Геннадьевна. Вот это будет ирония, конечно. Мне очень хочется зажмуриться. Если чешуя расползлась за пределы моего рисунка… Макс отчаянным рывком стягивает с себя штаны. Клара Геннадьевна разочарованно дёргает верхней губой: — Прикройся. Макс изгибается, пытаясь разглядеть то же, что увидела она. — Ну! — прикрикивает Клара Геннадьевна. Макс натягивает штаны, украдкой скользнув рукой по тому месту, где совсем недавно была чешуя. — Ничего не понимаю, — возмущается Клара Геннадьевна. — Что вы тут делали? — Разговаривали, — отвечаю я. — Мы продолжим, если позволите. Она удаляется, гневно фыркнув, и я снова запираю дверь. — Евгений Петрович, — говорит Макс, — это ведь у меня не сыпь, да?