Лоскутное одеяло

Я выхожу из дома, с наслаждением слушая скрип свежего снега под ногами. Обожаю зиму, обожаю мороз! В такие дни хочется пробежаться по лесу с гиканьем, как в детстве. Чёрный Нос так и делает, скачет, заливисто тявкая и задирая рыжий хвост, зарывается мордой в сугробы и отфыркивается. Я смеюсь и кидаю в него пригоршни снега. Нашу идиллию прерывает шум. Кто-то бежит напролом через лес, хрустя ветками. — Наверное, косуля, — неуверенно говорю я, но Чёрный Нос нервно дёргает ушами и приседает низко-низко. Это точно не медведь и даже не лось, а что-то маленькое. Но почему Чёрный Нос так боится? Я жалею, что природа не наделила меня таким же острым нюхом, и вглядываюсь в заснеженную даль. Снег летит с веток, и в этой пыли многократно отражается солнце. Какая же красота! Но умиротворение сменяется тревогой. Топот приближается, и Чёрный Нос на всякий случай убегает к дому. — Трусишка, — говорю я, а сам озираюсь в поисках укрытия. Из-под снега прямо передо мной торчит толстая палка, но я не хочу вооружаться. Не люблю насилие. Что-то заставляет меня спрятаться за мощными лапами старой ели, и уже из этого укрытия я наблюдаю за тем, что происходит на поляне. А там такое, такое!.. Я рад, что Чёрный Нос убежал. Кто знает, как бы он отреагировал, если бы остался, и кто знает, чем бы всё для него закончилось. На поляну выбегают двое. Сначала я принимаю их за медвежат, но почти сразу же осознаю свою ошибку. Эти существа передвигаются на двух ногах, как и я, лица у них чем-то отдалённо напоминают моё, но в остальном… Эти ужасные неуклюжие панцири, эта свалявшаяся разноцветная шерсть на голове! О, это не звери, нет. Это какие-то неведомые существа, чудовища! Они явно ссорятся. Тот, который побольше размером, догоняет мелкого. Может, самцы дерутся за самку или за территорию? Да нет, вряд ли. Второй, наверное, ещё детёныш, вон он какой маленький. Впрочем, и большой тоже ростом невелик, мне по пояс будет. А может, это охота? Сейчас сильный прямо на моих глазах сожрёт слабого. Пока я размышляю, большой хватает маленького за шкирку, разворачивает и лупит лапой по заду. Значит, всего лишь родитель воспитывает детёныша, никто никого не убивает. Я выдыхаю, и в этот момент большой начинает сдирать с маленького шкуру. Маленький страшно кричит, и я не выдерживаю, выбегаю из-за ели и кричу: — Не трогай его! Убирайся! На морде большого я ясно вижу ужас. — Оставь его! — кричу я. Большой швыряет маленького в сугроб и бежит, нелепо задирая тонкие ноги. Что-то яркое падает в снег. Я присматриваюсь и понимаю, что это шерсть с его головы. Выходит, они сбрасывают её, чтобы спастись, прямо как ящерицы, оставляющие в зубах хищника хвост. Маленький скулит, и я наконец решаюсь осмотреть его. Этот злющий большой, кажется, повредил ему панцирь, тот топорщится, а снизу проглядывает белое мясо. Крови, правда, не видно, но кто их знает, этих существ, может, они и не кровоточат вовсе! — Эй, ты живой? — спрашиваю я и осторожно тычу маленького пальцем. Детёныш непонятного существа воет и барахтается. Он роняет в снег головную шерсть, потом — кусочек панциря с передней лапы. Я боюсь, что весь он сейчас рассыплется, но тут лишённая панциря лапка тянется и поправляет сбившуюся чёрную шкуру, прикрывающую ноги, а потом опускает обратно задравшийся спинной панцирь. Может, всё не так и плохо? — Ты ранен? — спрашиваю я. — Где болит? Детёныш замирает, притворяясь мёртвым. — Не надо лежать на снегу, — говорю я и осторожно поднимаю его за шкирку. Детёныш снова скулит. Я рассматриваю его на предмет ранений и проникаюсь сочувствием. Какой хилый, какой страшненький! Лицо почти полностью безволосое, нет даже пуха, только брови да ресницы. На голове, правда, шерсть есть, но так себе: коротенькая, жёсткая, без подшёрстка, от мороза не спасёт. Шея тонюсенькая. Лапка, которую я видел без панциря, тоже хилая, слабенькая. Как такое существо вообще выживает в природе? — Не бойся меня, — говорю я. Детёныш дрожит. Я ставлю его на ноги, придерживая за плечи, чтобы не упал. Детёныш оглядывается и вдруг кидается вниз, падает на колени, хватает свою обронённую шерсть и снова натягивает её на голову. — Она приживётся? — обеспокоенно спрашиваю я. Детёныш трёт лапками красные щёки и шмыгает носом. Кажется, принюхивается. Может быть, пытается найти по запаху своего родителя? Я сажусь на снег рядом с детёнышем, указываю в ту сторону, куда убежало большое существо, и говорю медленно, предельно разборчиво: — Он туда побежал. Догнать? Принести? Детёныш испуганно мотает головой и дрожит. — Замёрз? — спрашиваю я и помогаю себе жестами: обхватываю себя руками, трясусь, приплясываю на месте. Детёныш хмурится, а потом вдруг кивает и нерешительно улыбается. Понял! — Пошли ко мне? — предлагаю я, жестикулируя. — Отогреешься, поешь. Детёныш неуверенно кивает и что-то говорит. Речь у него странная, вроде бы и не звериный рык, а поди разбери. — Что? — Я развожу руками. — Не понимаю. Он снова лопочет, тычет лапкой в меня, в горы, потом показывает на сугроб и на себя. — Не понимаю, — качаю головой я. Он тычет лапкой в меня и вопросительно хмурит брови. — Кто я? Меня зовут Снегомудр, — говорю я и повторяю, тыча пальцем себе в грудь: — Сне-го-мудр. Детёныш сосредоточенно шевелит лысыми губами, пытаясь повторить. Выходит у него так себе. — А ты? — спрашиваю я, указывая на него. Детёныш выдаёт короткий набор звуков. — А’гыр? — осторожно повторяю я, и детёныш смеётся. Пожалуй, не так уж и страшны эти неведомые чудища.