Лоскутное одеяло

Таська сидит на подоконнике и водит пальцем по стеклу. Вот ведь придурочная! Я им и приставку купил, и планшеты, и на улице вон сколько всего интересного, а эта сидит, ничего ей не надо. Только водит пальцем, повторяет движения мухи по ту сторону стекла. А муха тоже придурочная, не боится, не улетает, так и ползает. Мне даже начинает казаться, будто она за пальцем следует, как железная стружка за магнитом. — Иди погуляй, — говорю я. Таська и ухом не ведёт. — Слезла с окна и свалила на улицу, — говорю я. Таська нехотя отлепляет от стекла палец, свешивает с подоконника тощие кривые ноги в растянутых колготках, неуклюже спрыгивает на пол, зацепившись за батарею. — Да-да, — говорю я, — давай ещё батарею снеси, чтобы всю квартиру затопило. Таська испуганно вскидывает глаза, и мне становится тошно. Противнючая эта Таська, сил нет. С пацанами-то мы быстро поладили, да с ними и просто: ну, хулиганят, ну, хамят иногда. Дал по заднице — и всё, неделю шёлковые. А с этой что делать? Её даже лупить противно — и вроде бы не за что. — Иди, — говорю, — хоть друзей заведёшь. Как же, заведёт она! Я курю и наблюдаю с балкона, как Таська выходит из подъезда, ссутулившись и безобразно косолапя. На газоне играют соседские девчонки: расстелили покрывало, понатащили всяких кукол и плюшевых зверушек, даже кукольный дом кто-то принёс. Я Таське тоже с десяток таких мелких зверей купил, у них ещё всякие одёжки и мебель наборами, раздолье. Но разве Таське это нужно? Лежат в шкафу, даже из упаковки не вынуты. К девчонкам Таська не идёт, да они её и не зовут. Делают вид, что не заметили. Пацаны на футбольной площадке начинают выкрикивать что-то обидное, но Стёпка и Сенька их затыкают: сестра всё-таки. Таська проходит мимо площадки и плетётся прямо к мусорным бакам, останавливается возле клюющих корки голубей и так и стоит столбом. Ну, придурочная! Я кидаю окурок в банку и возвращаюсь в квартиру. Замызганное стекло мозолит глаза. Я задёргиваю занавеску. Пусть Надька потом отмывает за дочерью, как из роддома вернётся. Пацаны прибегают с улицы все запыхавшиеся, грязные. — А Таська где? — спрашиваю я. Пацаны дружно пожимают плечами. — Шагом марш мыться. И обои грязными руками не лапать. Знаю я их, вечно всё вокруг захватают, пока выключатель нащупают. Пацаны убегают, пихаясь и толкаясь, а я выхожу на балкон. Вокруг Таськи собралось уже целое море голубей, она стоит и по-дурацки водит руками, будто дирижирует. Что за навоз в голове у этой дурочки? — Таська, домой! — кричу я. Она послушно бредёт к подъезду, и голуби бегут за ней. Наверное, опять тайком вынесла из дома крупу и прикормила. Вот выклюют ей глаза — будет знать! За ужином пацаны дурачатся, кидаются хлебными шариками. — Щас по заднице дам, — говорю я. Пацаны вроде бы затихают, а потом Стёпка пихает Сеньку под локоть. Рыбный суп разливается по столу, дробно капает на пол. Сенька охает, Стёпка в ужасе хлопает глазами, Таська продолжает жевать хлеб, даже глаз не поднимает. — Доигрался, — говорю я и за ухо вывожу Стёпку из-за стола. В комнате у пацанов бардак, приходится сгрести на пол кучу скомканной одежды, под которой прячется кровать. — Ну не надо, — ноет Стёпка, пока я снимаю с гвоздика ремень. — Ещё и не так надо, — говорю я. — Совсем от рук отбились! Я деру его крепко, чтобы надолго запомнилось. Стёпка орёт так, что в батарею начинают стучать недовольные соседи. — Будешь ещё за столом пихаться? — Не буду! — Будешь ещё хлебом кидаться? — Не буду! — Будешь слушаться? — Не буду! — по инерции орёт Стёпка и захлёбывается плачем. Я за шкирку поднимаю его с кровати и ставлю в угол, а потом иду на кухню. Сенька и Таська сидят за столом и таращатся на меня огромными глазами. — Ну-ка пойдём, — говорю я и беру Сеньку за растрёпанный чуб. — Ай, за что?! — А за всё хорошее. Я веду Сеньку в комнату и укладываю на Стёпкину кровать, потому что разгребать ещё одну кучу грязной одежды мне не хочется. Я пацанов хорошо изучил и знаю: если сейчас Сеньку не выдеру, он нам всем даст прикурить в ближайшем будущем. Будет над братом подтрунивать, что вышел сухим из воды, будет и дальше буйствовать, если его не приструнить. Лучше уж сразу. Сенька с таким подходом не согласен, он орёт и вырывается, молотит по кровати руками и ногами. — Привяжу! — рычу я. Он продолжает брыкаться. Я прижимаю его коленом, перекладываю ремень, высвобождая пряжку. Будет знать, как сопротивляться! Сенька визжит, а вместе с ним вскрикивает и кто-то у меня за спиной. Я оборачиваюсь и вижу Таську. — Чего пришла? Тоже ремня захотела? Таська виснет у меня на руке, цепляется тонкими птичьими пальцами и жутко бессловесно ноет. — Пошла вон! Я стряхиваю её на пол. Сенька во время этой заминки успел уже соскользнуть с матраса и забиться под кровать, и я растерянно замираю. В углу всхлипывает Стёпка, на полу воет Таська. И ещё четвёртый на подходе! Но тот хоть мой будет, всё легче. — Видишь, что наделала, дура? — ору я Таське. — Пошла вон отсюда, идиотка! Проваливай! Таська по-крабьи пятится к двери, провисшая мотня колготок торчит из-под задравшегося подола. Меня перекашивает от брезгливости, и я ору: — Пошла вон из моего дома! Таська наконец вскакивает и исчезает в коридоре. Я вешаю ремень обратно на гвоздик, сгребаю на пол одежду и с Сенькиной кровати, стаскиваю всё постельное бельё, тоже швыряю в угол. — Приберите тут. Бельё в стиралку, полы помойте. Сам я иду на кухню, мою посуду, убираю загаженную скатерть, отмываю всё от вонючей рыбной жижи. Мы с пацанами сталкиваемся в ванной. Я кладу скатерть в корзину для белья, Сенька набирает воду в ведро, Стёпка пихает одежду в стиралку. Мы молча расходимся. Потом я включаю телевизор в зале, и пацаны через некоторое время тоже подтягиваются, робко заглядывают в щёлку. Я двигаюсь, освобождая им место на диване. Они проходят и одинаково осторожно садятся. Мы молча смотрим футбол. — А где Таська? — спрашивает вдруг Сенька, и я пожимаю плечами: — Сидит где-нибудь. Она никогда не смотрит с нами телевизор. Уже после футбола я ищу её, но Таськи нет ни на подоконнике за шторой, ни в шкафу, ни под кроватью, ни в кладовке. — Я знаю, — говорит Сенька, — она под ванной спряталась! Но Таськи нет и там. — Вот дура глухонемая! — говорю я. — Она не глухонемая, — возражает Стёпка. — Угу, только не говорит и не слушает, — с досадой отвечаю я. — Куда её понесло? Пацаны ищут её во дворе, я обхожу все подъезды. Как сквозь землю провалилась. — Вернётся, — говорю я. — Проголодается — придёт. Сенька всхлипывает. Я загоняю пацанов спать, а сам жду, выглядываю Таську с балкона. Запас сигарет в пачке стремительно тает. В жёлтом свете фонарей мало что видно, но я всё равно смотрю. Должна же она вернуться когда-нибудь! Придурочная. Что я Надьке скажу? Уже за полночь в дверь звонят. Я бегу открывать, на ходу придумывая, как оправдаться, если Таську привели полицейские. А вдруг полицейские одни, без Таськи? Вдруг её угораздило убиться? Угодила под машину или ещё что… На пороге стоит Таська. Сначала мне кажется, что она одна, и я спрашиваю: — Где тебя носило?! Она, конечно, не отвечает. — Ладно, — смягчаюсь я, — проходи давай. Пацаны уже спят. Таська так и стоит столбом. Темнота за её спиной шевелится, расцветает горящими глазами. — Ну ты что, собаку с собой привела? — возмущаюсь я, разглядев мохнатый силуэт. Таська сверлит меня взглядом, и я вдруг отчётливо понимаю, что это не собака. Это волк, мать его, настоящий волк! Таська поднимает руку и указывает на меня грязным пальцем. Волк делает шаг вперёд.