Лоскутное одеяло

Я достаю из комода ремень, который отец подарил мне, когда родился Дима, ремень, которым я не собирался пользоваться, которым и не пользовался до прошлой недели. От мысли, что отец оказался прав, мне тошно. — Снимай штаны. — Ещё чего! — фыркает Дима. — Снимай. Он решительно мотает головой. Я делаю шаг вперёд, и тут Дима отскакивает, не сводя с меня задорного взгляда, рывком выдвигает стул и убегает, пока я огибаю это неожиданное препятствие. — Дима! — рычу я и несусь следом, как неуклюжий пожилой орангутан. Он совершает классическую ошибку всех ужастиков: взбегает вверх по лестнице. Я стараюсь не отставать, но годы сидячей работы дают о себе знать. Когда я наконец преодолеваю последнюю ступеньку, в конце коридора хлопает дверь. — Дима, не дури! Он даже не заперся, дверь легко поддаётся. Дима ждёт в дальнем углу комнаты и с готовностью швыряет в меня подушку. — Что за детский сад! — восклицаю я. Почему-то, хотя ведёт себя нелепо он, дураком выгляжу я. Это бесит. Я почти бегом пересекаю комнату. Дима оглядывается, явно примериваясь к окну, но выпрыгнуть на террасу не успевает. Я хватаю его, разворачиваю, прижимаю к подоконнику. Ремень хлопает по мягким джинсам. Дима фыркает, и я понимаю, что джинсы нужно снять. Я только на секунду ослабляю хватку, чтобы справиться с пуговицей, но Диме этого хватает. Он ужом соскальзывает вниз, ныряет под кровать, а оттуда непостижимо быстро перекатывается к двери и уже в коридоре встаёт на четвереньки. — Только попробуй! — рычу я и перепрыгиваю через кровать. И больно бью себя по лодыжке тяжёлым прикроватным столиком. — Твою ж мать! Дима обеспокоенно оглядывается, убеждается, что я в порядке, встаёт на ноги и мчится прочь. Я настигаю его у лестницы, нагибаю к перилам, стаскиваю к чёртовой матери джинсы. Куда-то в сторону выстреливает оторванная пуговица. — Пусти! — требует Дима. — Ещё чего. Я успеваю хлестнуть его раза три или четыре, а потом он изворачивается и прикусывает мне руку. «Бешеный щенок!» — рычит в голове голос отца. Я рычу без слов. Дима испуганно оборачивается, мы встречаемся глазами. — На кровать. Сейчас же. — Ну и подумаешь! Он подтягивает штаны, идёт по коридору, оглушительно громко топая, пинком распахивает настежь полуоткрытую дверь и плюхается на кровать. — Штаны. Он с яростным сопением стягивает их до колен, и я наклоняюсь вперёд, упираюсь одной рукой ему в поясницу. Порю я бестолково, без умения и без злости, просто от отчаяния и безысходности. Димке, наверное, не слишком больно, но обидно, это заметно. Весь азарт из него уже улетучился, а обиды становится всё больше. — Пусти, — возмущённо требует он. — Тиран! — Потерпишь. Никто тебя не просил скакать по посёлку. — Я на секунду придерживаю ремень. — Вот зачем всё это было? Дима пожимает плечами и бурчит: — Скучно. — Дрянь! — не выдерживаю я. Ремень бьёт сильнее, яростно звякая пряжкой. — Избалованный, наглый… Димка зло всхлипывает, и я вдруг понимаю, что в прошлый раз он, может быть, и натворил всё это со скуки, но сегодняшние фокусы — это месть мне. За порку, за то, что не позволяю шляться где попало, за то, что слишком контролирую. — Ненавижу этот посёлок, — всхлипывает Димка, — и дом этот ненавижу, и школу, и Олега… — Олега-то за что? — А зачем он… Я ему говорю, выпусти хоть за углом, а он до самого порога! — Он делает свою работу. — Всё равно он гад. И усы у него дурацкие. Ремень противно липнет к потной руке, и я никак не могу понять, как мы дошли до такого и почему обсуждаем моего водителя. Хотя нет, с Олегом как раз всё понятно. Ему досталась почётная роль козла отпущения. Мы с Димой уцепились за него, потому что следующим в этом миленьком списке наверняка должен был стать я, но Дима не хочет этого говорить, а я — слышать. — Знаешь, я в твоём возрасте тоже вытворял всякое, — говорю я. — И мой отец, твой дед… — Лупил тебя как сидорову козу, а ты меня почти не лупишь, поэтому я должен быть благодарен, — мрачно подсказывает Дима. — Да я не про то! — А про что? Я пожимаю плечами. Наверное, я хотел сказать ему, что всем в его возрасте нелегко, а особенным — особенно. И что я, в отличие от отца, старался быть рядом, быть надёжной опорой и другом, что мне обидно из-за того, насколько Димке на это плевать. Ему оказались не нужны советы и разговоры по душам, которых мне так не хватало в детстве и которые я сыпал на него щедрой рукой, он вызверился на меня за то, что я его чрезмерно опекаю. Как будто это не ради него! — Тебя кто-нибудь видел? — без особой надежды спрашиваю я. Конечно, видели. Если уж я, случайно выглянув из окна, заметил эти дикие скачки, то и соседи тоже. — Скажи мне, что не оборачивался прямо на улице, — прошу я. — Не оборачивался, — бубнит Дима. — И на том спасибо. Слушай меня внимательно: я тебе запрещаю оборачиваться. Понял? — Пап, ты с дедушкой часто видишься? — спрашивает Дима и внимательно смотрит на меня через плечо. Я растерянно молчу. — Вот именно, — говорит он. — Ты всё? Можно я встану? Я молча киваю и бреду прочь из его спальни, вниз по лестнице, к кабинету. Хочу положить ремень обратно в комод, но передумываю, выбрасываю в мусорное ведро. Очевидно, не надо было срываться. Дима прав. Надо как-то по-другому. Я не отпускаю до конца эту мысль, просто оставляю её дозревать, пока занимаюсь другими делами. Инсайты так и работают. Когда сознание будет готово, оно выдаст мне какое-нибудь простое и очевидное решение. Ну, я на это надеюсь. Инсайт так и не приходит, но на экране начинают всплывать сообщения из поселкового чата. Я захожу туда, чтобы временно вырубить оповещения, и сердце вдруг делает бешеный скачок. Волкулак. Все обсуждают волкулака, которого видели на прошлой неделе, видели с утра, видели прямо сейчас. Сначала думали, собака, но сейчас разглядели, сомнений не осталось. Люди вооружаются, Фёдоровы из дома напротив обещают зарядить ружья серебряными пулями. Кто-то предлагает на всякий случай взять иконы и кресты. Наверху хлопают ставни. Я слышу кувырок и шаги. Может быть, отец был прав. Уже поздно менять стратегию. Я быстро набираю два сообщения и только после этого зову: — Дима! Он нарочито медленно спускается, останавливается на пороге, подпирая плечом дверной косяк. — Ну? — Что ты сделал? — Ничего такого. Он нагло ухмыляется. Я не выдерживаю, с размаху бью его по щеке. Он охает, хватается за алый след моей ладони, и я понимаю, что в два скачка догнал и перегнал отца. Ну и пусть. — Ты понимаешь, что ты натворил? Он, кажется, действительно понимает, испуганно моргает, предлагает нерешительно: — Давай уедем. Как будто это поможет! Он выдал нас. — Хватит. С меня хватит. — Пап… — Ты уезжаешь к дедушке. — Пап! — Он справился со мной, значит, и с тобой справится. Так будет лучше. — Ты не можешь, — упрямо говорит Дима и часто-часто моргает. — Ещё как могу. — Пап, ну… Я не подумал. Я больше не буду. Он действительно напуган до чёртиков. Когда бы Димка так запросто признавал свои ошибки? Да это же почти извинение — а я его только что ударил. — Нет. Ты уезжаешь прямо сейчас. Хватит с меня. Пусть плачет. Потом ему станет легче. Легче пережить, если так. Мы вместе идём в спальню, и Дима понуро смотрит, как я собираю в рюкзак его вещи. Немного, чтобы соседи ничего не заподозрили. — Пап… — Дима сосредоточенно теребит пальцы. — Ты говорил, что всегда будешь меня защищать. — И ты вот так это истолковал? Решил лезть во все проблемы подряд, чтобы посмотреть, как я буду защищать тебя? У тебя было всё, Дим. Ты сам выкинул всё на помойку. На это ему ответить нечего. Мы спускаемся в прихожую. У двери я прислушиваюсь. Кажется, тихо. Мы выходим во двор. Олег подъехал к самой калитке, как я и просил. Он услужливо открывает Диме дверь, и я говорю: — Он немного не в настроении. Олег кивает. — Я не вернусь, — угрюмо говорит Дима. — Даже если позовёшь. — Не позову. Я сам закрываю его дверь и наблюдаю, как машина медленно ползёт по дороге и скрывается за поворотом. Ну вот и всё. Отец знает, что нужно делать, у него Димка будет в безопасности. Олег ничего не скажет, в нём я уверен. Оборотни друг друга не сдают. Остаётся только дать разъярённой толпе волкулака. Они будут его искать, пока не найдут. Я слышу нарастающий гомон, слышу, как кто-то командует: — К Демидовым, он туда забежал! Я кувыркаюсь через спину и неспешно бегу по улице навстречу людям. Лёгкий ветерок треплет длинную шерсть.