Лоскутное одеяло

Где их носит? Футбол у Артёма закончился уже полтора часа назад, Лизино рисование — час назад, до дома от художки — десять минут. Даже если очень медленно ползти, куда можно подевать лишние пятьдесят минут? Вообще-то я неправ. Про пятьдесят минут можно было бы рассуждать, если бы малые пришли домой, а их всё нет. Пятьдесят минут превращаются в час, час — в полтора. Я наконец не выдерживаю и набираю Артёма. Мобильник радостно звонит из спальни. Мне не следовало бы злиться за это на Артёма, потому что я сам забрал у него телефон. Но я всё же злюсь. Если бы Артём не играл на уроках, мне не пришлось бы его наказывать, а значит, в том, что я сейчас не могу до него дозвониться, виноват именно он. У Лизы телефона пока нет, поэтому мне остаётся только смиренно ждать. Конечно, совсем смиренно не получается. Я хожу туда-сюда по квартире, раскрываю и снова закрываю дверцу шифоньера, на которой развешены ровным рядком ремни. Мне хочется как-то подготовиться, но я пока не знаю, какого наказания заслуживают мелкие. Если честно, я даже оставляю пространство для возможности, что наказывать их вообще не понадобится. Может быть, что-то случилось. Что-то непредвиденное, о чём они не могут мне сообщить только потому, что я оставил Артёма без телефона. Мне отчаянно хочется, чтобы родители были живы и сами всё как-то разрулили. Лиза и Артём — это огромная ответственность, местами почти неподъёмная. Я злюсь на маму с папой за то, что они погибли и оставили меня с этим грузом, за то, что не родили малых пораньше, чтобы они были хоть немножко постарше, за то, что родили так рано меня. Может быть, я тоже хочу, чтобы меня опекали, чтобы обо мне заботились, чтобы за меня переживали. Все регулярно интересуются, как там Лиза и Артём, но никто ни разу не спросит, как я. Спрашивают, справляюсь ли, но только из-за мелких. Конечно, важно, чтобы у них был надёжный опекун, они же дети, у них травма. А как же я? Разве я не потерял своих родителей, разве мне не больно? Мне вообще тяжелее всего, потому что вместе с дырой в сердце на меня легла ещё и обуза, но на это всем наплевать. Наконец ключ в замке поворачивается, до меня доносятся вороватые шаги. — Можете не красться, я вас слышу. Лиза ойкает. Я выхожу в прихожую и окидываю обоих максимально строгим взглядом. Целы и невредимы, значит, ничего такого не произошло, просто где-то шлялись. Выдеру обоих. — Где вас носит? Артём смотрит как на врага и молчит. — Мы были у мамы с папой, — спешит оправдаться Лиза. — Жень, представляешь, Артём… — Заткнись! — шипит Артём. — Не представляю, — говорю я. — Что Артём? — Ничего, — лепечет Лиза. — Что вы делали на кладбище? — спрашиваю я. Кажется, от моего голоса в посудном шкафу звенит хрусталь. — Я некромант, — негромко говорит Артём, не сводя с меня пристального взгляда. — Что за чушь! — Некроманты умеют поднимать мёртвых, — объясняет Лиза. — Некромантов не бывает, — говорю я, и Артём вспыхивает: — Бывают! Я точно знаю, я… Я беру его за подбородок, наклоняюсь, почти упираюсь лбом в лоб, смотрю в упрямые чёрные глаза и чеканю: — Это выдумки. Вся эта нечисть — выдумки психически больных людей. — Некромантами рождаются! — выкрикивает Артём и жмурится. Я убираю руку и выпрямляюсь. — Кто вбил тебе в голову эту чушь? — Никто, я сам понял… — Он пятится к стене и повторяет: — Я некромант. — Он некромант, — подтверждает Лиза. Она становится рядом и берёт Артёма за руку. Очень трогательно, двое сироток против злого старшего брата! — Ничего, эту блажь я из вас выбью, — обещаю я. — Из обоих. — Не трогай её, — требует Артём. — Она не виновата. — Виновата, — возражаю я. — Поддерживает твои идиотские фантазии. Лизу я наказываю первой. Просто увожу в спальню, перекидываю через колено и шлёпаю. Артём не пытается мне помешать. — И всё равно, — всхлипывает Лиза, когда я веду её, зарёванную, умываться, — он некромант, я сама видела! — Перестань нести чушь! — Я перекидываю её через бортик ванны и шлёпаю снова, яростно и ожесточённо. — Ты понимаешь, что ты его убьёшь? Лиза рыдает. Звук из-за эха получается жуткий. — Никогда никому не говори, будто Артём — из этих. Его убьют, если поверят, понимаешь ты или нет? Лиза молча трясёт головой. — Иди в угол. Артём приходит в спальню сам, молча снимает штаны и ложится. За последний год он досконально изучил всю процедуру, потому что делает всё возможное и невозможное, чтобы довести меня. Я вынимаю из шифоньера самый жёсткий ремень. Артём подгребает к себе одеяло, чтобы было куда зарыться лицом, и молчит. Я бью по старым синякам, бью по ногам, бью ребром. Срываю злость и ненавижу себя за это. — Почему ты всегда против меня? Почему всегда всё назло? — спрашиваю я наконец. Артём долго старательно дышит и только потом отвечает: — Я не назло. Наоборот. — Объясни, — требую я. — Ты тоже по ним скучаешь. Мы все… И ты тоже! Он не выдерживает и начинает плакать. Я сажусь на край кровати. Груз ответственности дополняется грузом вины. — Артём, ну нельзя же так… Их уже не вернуть. И не бывает никаких некромантов, вампиров, ведьм, колдунов, понимаешь? Это всё — болезнь психики, вымысел! Никто таким не рождается, это ересь. Если ты будешь всем рассказывать, что ты некромант… — Я никому не рассказывал, только Лизе. — Ты в это сам веришь, это ещё хуже. Если ты веришь, то ты тоже болен. Ты нас всех за собой утянешь. — Я просто хотел вернуть маму с папой, потому что могу! Я не выдерживаю, рывком поднимаю его с кровати и усаживаю на скомканное одеяло. — Что ты можешь?! Он молчит, тянет на себя край одеяла, чтобы прикрыться. — Если бы ты был некромантом, ты бы поднял их из могилы, — говорю я. — Ты поднял? Молчит. — Нет у тебя никаких сверхъестественных сил. Ни у кого нет. Мы все — люди. Просто некоторые… Ты не должен примыкать к ним. Ты должен оставаться нормальным. Забудь всю эту некромантскую чушь. Он стискивает кулаки, на висках вздуваются жилки. — Колдуешь? Он не отвечает, и я встаю, чтобы повесить ремень в шифоньер. — Это болезнь, Артём. Её нужно лечить. Государство считает, что единственное лекарство — казнь, — говорю я. Артём смотрит на меня широко распахнутыми глазами. — Я — не государство. Ты мой брат, я люблю тебя. Я выдёргиваю из розетки зарядник для телефона и складываю его пополам. Я верю, что любая болезнь излечима, и я верю, что лекарство должно быть горьким. Артём не сопротивляется, когда я укладываю его поперёк кровати, но под ударами зарядника начинает извиваться и орать. Я придавливаю ему ноги коленом, чтобы не брыкался. Он верещит. Это здорово походит на сцену экзорцизма. Меня останавливает яростная трель звонка. Я бросаю зарядник поперёк изрисованной багровыми петлями задницы и иду открывать. Звонок дребезжит и дребезжит. — Да иду! — кричу я. Я распахиваю дверь, но звонок не утихает. На пороге стоят мама и папа. Под слоем грима на мамином лице проглядывают кровоподтёки. Над воротником папиной белой рубашки темнеет аккуратный шов, который удерживает на месте оторванную при аварии голову. Мама рассеянно улыбается. Папа хмурится. Его палец всё жмёт и жмёт на кнопку звонка.