Лоскутное одеяло

Звонок застаёт меня за распаковкой посылки. Я аккуратно разворачиваю слои пупырки и время от времени угукаю, прижимая телефон к уху плечом. — Совершенно возмутительное поведение, надеюсь, вы примете меры, — твердит Ольга Олеговна. Я взвешиваю на руке тонкую прорезиненную трость и обещаю: — Всенепременно. Удивлён ли я? Ни капли. Каждую пятницу Ян будто с цепи срывается, куролесит напропалую. Раньше я даже думал, что и он какой-то не такой. Ведь бывают же оборотни, зависимые от лунного цикла? Вот у Яна, наверное, какой-то свой цикл, семидневный. Я выдвигаю ящик стола, где уже хранятся ремень и толстая деревянная линейка. Трость, конечно же, не помещается, слишком длинная. Я пристраиваю её в угол за шторой, чтобы не мозолила глаза. Хлопает входная дверь, и я слышу, как в дом вваливаются Игорь и Ян. Оба запыхавшиеся, весёлые, наверняка всю дорогу швырялись снежками, а сейчас отряхиваются, как мокрые псы, брызги во все стороны. Я выхожу их встречать, и под моим взглядом дети мрачнеют. Игорь старательно шаркает ботинками по ковру, избавляясь от талого снега. Ян сосредоточенно разматывает модный шарф. Я терпеливо жду. — Пора? — грустно спрашивает Игорь. — Увы. Я протягиваю руку, треплю его мокрую каштановую шевелюру. Под моими пальцами волосы вдруг превращаются в рыжий мех. Я к таким фокусам привык: Алиса тоже так делает. Это ничего, дома можно. — Как сегодня? — спрашиваю я. Игорь снова превращается в человека и вздыхает: — Мерцал немного, вроде никто не заметил. Я стараюсь, а оно всё равно… — Ты не виноват, — говорю я. Ян молчит. — Лукьян, подожди в коридоре, — говорю я и веду Игоря в кабинет. За моей спиной Ян шарахает кулаком по стене. Игорь подходит к зелёной кушетке, расстёгивает воротник школьной тенниски. Он всегда раздевается полностью, потому что отчаянно потеет во время порки. Наверное, такой специальный лисий теплообмен, не знаю. — Игорь, — начинаю я. Он оборачивается. — Ты ведь помнишь, о чём мы говорили? Он кивает. Конечно, помнит. Это грызло его всю неделю, я заметил, хотя вслух мы об этом не говорили с прошлой пятницы: зачем нагнетать? Игорь всегда хорошо контролировал свою натуру, с самого младенчества. Превращался только с нашего с Алисой согласия, хотя в это и трудно поверить. Казалось бы, разве может младенец блюсти такие правила? Игорь мог, помогала какая-то особенная лисья связь с Алисой. Алиса говорит, это защитный механизм, без которого все оборотни давно бы вымерли. Так или иначе, но лет до шести Игорь превращался только синхронно с Алисой. Потом он потихоньку отлепился от неё и стал контролировать себя самостоятельно. Мы, разумеется, переживали, но Игорь всегда был осмотрителен, превращался только дома и только по собственному желанию. До двенадцати лет. Алиса меня к этому готовила. Она говорит, всё завязано на гормонах. Она говорит, всё само пройдёт. Она говорит, это даже не опасно — было бы, будь наш мир устроен по-другому. С ней тоже такое творилось, в подростковом возрасте оборотни часто теряют контроль. Порка — самая простая разрядка, приводящая в порядок голову. Я с радостью дал бы Игорю просто перерасти это, но я не могу. С ним уже случился один крупный припадок, выглядело это жутко: лис и человек мелькали туда-сюда, будто кто-то переключал лампочки на гирлянде. Повезло, что это произошло на речке, где никого из посторонних не было, а если бы в школе? А если в городе? Я до сих пор не могу забыть волкулака, которого подняли на вилы в нашем коттеджном посёлке. Я не хочу, чтобы такое произошло с моим ребёнком. — Мама говорит, скоро станет легче, — задумчиво замечает Игорь и складывает тенниску на стул. — Надеюсь. Сначала хватало просто шлепков. Потом мы перешли на ремень, потом добавили линейку. И вот теперь — трость. Пока Игорь раздевается, я достаю её из-за шторы. — Как думаешь, это когда-нибудь прекратится? — с тоской спрашивает Игорь. Я не знаю, имеет ли он в виду свои превращения или отношение общества ко всему магическому, но ответ у меня один: — Надеюсь. — Я тоже, — вздыхает Игорь и ложится на кушетку. Я начинаю с простых шлепков, чтобы ему проще было выдержать всё остальное. Ладонь то звонко отскакивает от человеческой кожи, то почти бесшумно тонет в пушистой лисьей шубке. Мне иногда кажется, хоть это и цинично, что превращения похожи на судороги усталого тела, а порка — на лечебный массаж. При массаже мышцы сначала сопротивляются, напрягаются, но потом размякают, расслабляются, наступает облегчение. Вот и Игорь в начале порки превращается туда-сюда, потом пытается держать какое-то одно состояние (чаще лиса, это проще), а потом всплеск заканчивается, и Игорь надёжно возвращается в свою человеческую оболочку — хотя бы на несколько дней. Сегодня всё сложно, как и неделю назад. Со шлепков я перехожу на линейку, с линейки — на ремень, а разрядка всё не наступает. Лисий вой стоит такой, что наверняка соседям слышно. К счастью, обычные вопли подростка, попавшего под отцовский ремень, мало чем отличаются от лисьих. Мне не о чем переживать. Я откладываю ремень после сорока ударов. Незачем растягивать мучения. Я мог бы довести счёт до ста, как неделю назад, но этого не хватит. Нужна трость. Игорь вздрагивает, услышав её свист, и инстинктивно прикрывается. — Хвост, — говорю я. Он послушно приподнимает хвост, и я прикладываюсь тростью, пытаясь понять, насколько сильно нужно бить. Игорь взвизгивает. — Превратись, — прошу я. — На секунду. Он с явным усилием подчиняется и даёт мне полюбоваться вздувшейся поверх следов ремня и линейки полосой. Можно сильнее. Нужно сильнее. Алиса говорит, чем сильнее боль, тем дольше держится эффект. Игорь снова превращается, и я сам беру его за хвост. Так ему будет хоть немного легче. Трость визжит, Игорь тоже. Я считаю, чтобы держать равновесие. Двенадцать, тринадцать… Хвоста в моей руке больше нет. Игорь вжимается в кушетку и мелко сучит ногами. Его трясёт. — Потерпи. Ещё чуть-чуть, ещё немного. Я довожу счёт до двадцати. Должно хватить. — Ну как ты, устаканился? Игорь шумно дышит, потом замирает, прислушивается к себе и кивает. Я знаю, не врёт. Если лисья сущность не улеглась, так и скажет. — Когда это кончится? — всхлипывает он. Я опускаюсь на колени возле кушетки, зарываюсь лицом в его макушку, и мы оба плачем над его судьбой. Ему сейчас шестнадцать, сколько там того пубертата? Насколько хуже всё может стать? Наконец я вспоминаю про Яна. Бедняга, он ведь так и ждёт под дверью! Игорь всё понимает и старается одеться побыстрее, со свистом всасывает в себя воздух, елозя брюками по рубцам. С Яном они сталкиваются нос к носу у двери. Мне на секунду кажется, что кто-то поставил на пороге зеркало: Ян такой же взъерошенный, красноглазый, зарёванный, будто его тоже уже выпороли. — Ян, зайди, — говорю я. Он шагает вяло, будто прихлопнутый гравитацией какого-нибудь Юпитера, и смотрит на меня исподлобья. — Звонила уже? Будто он не этого добивался! — Звонила, — киваю я, наконец понимая, что нужно с этим делать. Я ведь с самого начала догадывался, в чём дело, почему он так нарывается! Наш Ян, наш нормальный близнец, за судьбу которого не нужно переживать — казалось бы. Догадывался, а что с этим делать, не понимал. Мы с Алисой перепробовали всё, но результатов не добились. — Ян, ты не виноват, — твёрдо говорю я, и он ошалело моргает. — Ты не виноват. Ни в том, что Игорь — оборотень, ни в том, что ты — нет. Он настороженно смотрит на меня и молчит. — Я не буду тебя наказывать за то, что ты сегодня натворил, — говорю я, и Ян наконец просыпается, вскидывается возмущённо. Я обнимаю его, и он бестолково вырывается, лупит меня кулаком в грудь. Но я сильнее, и он затихает, только зло всхлипывает, уткнувшись лицом в мою рубашку. — Ты хотел, чтобы всё было по справедливости, да? — спрашиваю я, и он кивает, давясь рыданиями. — Но это же несправедливо, Ян. Несправедливо и глупо. — Неправда! — возмущается он. — Правда. Для Игоря это необходимая мера, вроде как лекарство. Игорь не делает ничего плохого. А тебя мне приходится наказывать, ты сам всё рушишь… Я замолкаю, понимая, что свернул не туда. Опять выходит, что я его ругаю. Будто он сам не понимает, что творит! Ян понимает, он очень хорошо понимает. Он просто не знает, что ему с этим делать. — Ян. — Я отстраняюсь, чтобы заглянуть ему в глаза, но он отворачивается. — Тебе не нужно творить глупости. — Нужно! — Нет. Если ты хочешь справедливости… — Я собираюсь с духом и договариваю: — Я могу пороть вас обоих, пока Игорю это нужно. Ты этого хочешь? Он почти наверняка хочет не этого. Он хочет, чтобы его брата оставили в покое, он хочет, чтобы Игорю не делали больно. Но остановить это он не в силах, и довольствуется тем, что ему остаётся: разделяет боль. — Угу, — шепчет он. — Поровну. — Договорились, — говорю я. Кажется, моя боль только что удвоилась.