Тебя подвезти?

Шагать по освященной земле – все равно что по раскаленным угольям босиком ступать. Но ангелу об этом знать необязательно. Шагать по освященной земле – ощущать, будто сотни копий вонзаются в грудь при каждом шаге, будто сам воздух незримо разъедает кожу, точно кислота. Но ангелу об этом знать необязательно. Кроули чувствует, как покрываются волдырями ступни. Как несуществующие копья раз за разом пронзают тело. Как невыносимая концентрированная святость ввинчивается в его темную демоническую сущность, заставляя сам дух его корчиться в бессловесной агонии. Но ангелу об этом знать необязательно. Кроули небрежно салютует с почти благоговейным восхищением назвавшей его по имени фашистской девчонке, которой при иных обстоятельствах мог бы гордиться, и столь же небрежно интересуется, нравится ли это имя Азирафелю. Пугает смертных смертью – в своем обычном репертуаре. И меняет траекторию полета бомбы, едва не пошатнувшись от напряжения: творить чудеса, даже такие пустяковые, поджариваясь заживо на вытягивающей силы освященной земле – задача не из легких. Но ангелу об этом знать необязательно. Кроули многозначительно указывает наверх, улыбаясь, как всегда, с веселой злостью и надменным высокомерием, виртуозно делая вид, что всё это шоу доставляет ему исключительное удовольствие и не стóит совершенно никаких усилий. Предусмотрительно опирается на спинку церковной скамьи – изящно и развязно, так, чтобы Азирафелю и в голову не пришло, что это движение задумано с целью хоть немного ослабить вгрызающийся в ноги жар и банально не упасть: когда он вложит остатки стремительно пожираемых освященной землей сил в защиту от ракетного удара, на то, чтобы устоять на ногах, их уже не останется. Но ангелу об этом знать необязательно. Находиться в разрушенной церкви почти столь же мучительно, как и в целой. Особенно сейчас, когда львиная доля его немалых демонических сил истрачена на преодоление сопротивления освященной земли чуждым ей темным чудесам. Но ангелу об этом знать необязательно. Кроули нарочито-небрежно протягивает ему портфель с книгами: – Небольшое дьявольское чудо от меня. Тебя подвезти? Демону следовало бы как можно скорее покинуть жгучие руины, но он терпеливо дожидается ответа, держась со своей обычной небрежной насмешливостью, не выказывая никакой спешки. Наконец Азирафель ошеломленно кивает, и Кроули позволяет себе стронуться с места – все так же расслабленно и небрежно. Его ступни обожжены до мяса. Во рту – металлический привкус крови. Но ангелу об этом знать необязательно. Они говорят о чем-то незначительном: о работе, о Земле и людях, о книгах, в которых знает толк Азирафель, и об автомобилях, в которых знает толк Кроули. Но от этих поверхностных, казалось бы, разговоров, в которых по-настоящему важные вещи остаются невысказанными, извращенная душа демона наполняется приятным теплом. Он останавливает машину у книжной лавки Азирафеля, однако ангел не торопится выходить. Кроули с любопытством разворачивается к нему – только корпусом: он не уверен, что сможет пошевелить обожженными ногами, не изменившись в лице, а ангел смотрит слишком внимательно. Демон запоздало отмечает, что сегодня Азирафель ни разу не упрекнул его за опасное вождение. – Освященная земля… – начинает наконец ангел. И Кроули совсем не нравится его озабоченный тон. – Да? – демон старательно делает вид, будто не понимает, к чему ведет собеседник. – Должно быть, это было нелегко. Руки сами собой сжимаются в кулаки. Только жалости ангела ему не хватало! Умеет же всё испортить… – Ты… в порядке? – Разумеется, я в порядке, – вкрадчиво и твердо отвечает Кроули, высокомерно вскинув голову. Азирафель чуть слышно вздыхает. – Хорошо, – ангел явно старается, чтобы улыбка получилась беспечной, но она все равно выходит вымученной, со всей очевидностью выдавая: Азирафель не поверил. – Что ж… значит, я могу быть спокоен. Ангел знает, что демон лжет. А демон знает, что ангел ему не верит. Но Кроули убежден, что они оба поступают правильно: он пытается щадить чувства Азирафеля – Азирафель пытается щадить его гордость; у обоих выходит откровенно паршиво – но обоим будет лучше, если они сделают вид, что не замечают этого. От искренней тревоги, темно-синими искорками подрагивающей в голубых глазах, становится одновременно и больно, и противно, и… приятно. Больно – потому что расстраивать это нелепое, доверчивое, светлое на всю голову создание отчаянно не хочется. Противно – потому что никому, дьявол побери, не позволено жалеть могущественного демона Кроули! Приятно – потому что тревога ангела означает, что ему, пусть хоть самую малость, пусть даже только из безусловной любви ко всему живому, но все-таки важен его падший приятель. – Само собой, – Кроули сверкает привычной надменной улыбкой-почти-оскалом. И не без сожаления наблюдает, как до боли знакомая фигура в светлых одеждах скрывается за массивными дверьми. Отъехав на пару кварталов, он снова тормозит, на сей раз возле какого-то пустынного сквера. Прикусив губу, убирает ноги с педалей – обнаженные мышечные волокна пульсируют мучительной воспаленной болью, а полопавшиеся за время дороги волдыри на уцелевших участках кожи размазывают по стельке противную вязкую жидкость. Прикрывает глаза, болезненно морщась – в виски будто серебряные гвозди вбили. Да, провести четверть часа в церкви – не самое разумное, что может сделать демон… Ему настолько же мерзко физически, насколько хорошо на душе – в такие моменты Кроули кажется, что она у него все-таки есть. Но ангелу об этом знать необязательно.