Heathens

С момента провозглашения Гаона как нового лидера их группы многое поменялось, хотя большинство подобных мелких изменений так и оставалось незаметным.  Джисок собирал людей и обсуждал их дальнейшие планы, с особой тщательностью и вниманием стал прислушиваться к советам и предложениям других, начал активно высказывать и защищать свою позицию, в спорах не переходя на личности. Все те, кто знали Джисока раньше, иногда не верили, что это он: вспыльчивый, нетерпеливый и порой агрессивный Квак с жутким пристрастием к курению превратился в более-менее уравновешенного, терпящего и ещё более ответственного, чем прежде, лидера. Неудивительно, что уровень уважения к нему возрос в несколько раз.  А однажды, когда Гаон разбирался с какими-то файлами в телефоне, к нему сзади подошел Чонсу. Он положил ему руку на плечо, дождался, пока внимание не будет привлечено, а потом произнёс одну единственную фразу: — Гониль гордился бы тобой.  Джисок замер, безынициативно наблюдая, как удаляется Чонсу. Впрочем, даже при желании Гаон бы не смог ничего, не смог бы придумать никакого достойного ответа. Да и стоило ли что-то отвечать? Это было неожиданно и… Больно. Потому что уход Гониля так или иначе оставил свой след на каждом из них, а в особенности на Джисоке. Он винил себя за последнее происшествие перед смертью Гониля, ведь не успел даже попрощаться, не успел с ним толком помириться. Это было единственным, о чем жалел Гаон. В последнее время его позиция была такова, что всё, что было в прошлом, там и должно остаться. Однако в любом правиле бывают исключения, и смерть Гониля не подходила под нормальное определение прошлого.  Он всё ещё снился ему. Чаще всего Гаон даже не видел лица, но подсознательно знал, что эта фигура во снах — это именно Гониль. Гаон вечно бежал за ним в своих снах, но не мог достать его, как бы ни старался.  Что-то постоянно напоминало о нем. Поэтому рана на сердце всё ещё саднила. Но шрам начинал заживать. И боль была не всеобъемлющей, как прежде, а локальной и, быть может, даже немного полезной. Душевная боль научила Гаона осознавать, что он — такой же человек, как и все, что он умеет чувствовать, проживать эмоции, любить. Джисок никогда не говорил Гонилю, что он его любит. Но тогда, переведя взгляд к окну, где уже начинало смеркаться, он улыбнулся. А потом одними губами прошептал: — Гониль… Я люблю тебя. Спасибо за всё. И прости меня.  Стало легче, хотя обращаться к пустоте было глупо. Но в глубине души Гаон надеялся, что что-то все-таки существует после смерти. И если это правда, то Гониль обязан находиться в лучшем месте.  Видя, как трудится Гаон, практически в одиночку преодолевая все духовные распри и руководя огромной компанией друзей, Джуён не мог не гордиться им. С улыбкой вспоминая то, как вёл себя Джисок в самом начале, юноша понимал: это небо и земля.  Однако Джуёну все-таки не хватало… Внимания. Он привык, что к нему притянуты взгляды людей, и сейчас ему бы очень хотелось, чтобы Гаон уделил ему чуть больше внимания — но тот был с головой погружён в какие-то планы, обсуждения, подготовки и прочее-прочее-прочее. Нетрудно догадаться, что порой у Гаона не оставалось сил даже на то, чтобы поговорить, и ночью он просто валился на кровать в бессилии. Однако Джуён все-таки нашёл способ получить хоть немного внимания на небольшой срок. И прекрасным поводом стал приближающийся Новый год, о котором в военной суете все подзабыли и который в текущей более-менее мирной обстановке не мог быть не отпразднован! — Друзья, — как-то раз поднялся Джуён, чтобы сразу же перейти к делу. — Через пару дней Новый год. Вы не хотите немного отвлечься от всех этих проблем и просто… Отдохнуть? Все поддержали идею и с удивлением осознали, что Новый год в самом деле совсем близко! Пусть в комнатах не стояли наряженные ёлки, улицы не были украшены цветастыми фонариками, а из всех углов не слышался мотив «Jingle bells», но все-таки за окном шёл снег, почему-то резко ставший каким-то весёлым, даже праздничным! Новогоднее настроение появилось неожиданно, но оно было как никогда кстати — казалось, что для полного абстрагирования только и не хватало этого застревающего в голове мотива весёленькой новогодней песни.  — Гаон? — неловко спросил Джуён вечером, переминаясь с ноги на ногу на входе в комнату. Почему-то ему резко начало казаться, что его предложение помешало планам Джисока, поэтому был несколько нервным.  — Да? — Гаон не поднял голову, над чем-то усердно работая у себя на кровати. Джуён с интересом подошел ближе и наклонился, резко утратив все свои страхи и заменив их любопытством, завёл руки за спину и скрепя их вместе. — Что ты делаешь? — Смотри, — Гаон ещё с минуту повозился с чем-то, что оказывается сложённым несколько раз листом бумаги, а потом с триумфальной улыбкой развернул его и показал Джуёну. Тот ахнул от удивления. В руках Гаона вырезанный вычурными узорами лист, а вернее невероятной красоты снежинка из бумаги. Джуён восхищенно, аккуратно взял в руки снежинку и начал рассматривать ее. — Нравится? — Конечно! У меня никогда не получались такие красивые… — Хочешь, научу? Джуён сел рядом и подвинулся ближе. Гаон дал ему листочек, взял ещё один себе, положил на ноги ножницы и начал сворачивать бумагу.  — Смотри. Каждая снежинка индивидуальна, так что тебе не нужно повторять точь-в-точь за мной. — Как в природе? — Ага. Потому что будет гораздо интереснее, если все будут разными, а не одинаковыми, верно? Гаон ловко отрезал кусочки бумаги, и они падали ему на колени. Джуён дивился тому, как ловко он работает ножницами — в своё время Ли вечно резался по неосторожности. Наконец Джисок развернул уже вторую снежинку.  — Теперь ты попробуй. Джуён неуверенно взял ножницы в руки, скрутил по подобию Гаона бумагу и после начал вырезать линии, кружочки и квадратики. В какой-то степени это было даже увлекательно и весело, однако Джуён понимал, что такого мастерства, как Джисок, он вряд ли достигнет. Когда Джуён развернул «снежинку», она больше напоминала маску «Крик», чем то, что было у Гаона. — Эээ… Ну… — Гаон замялся, стараясь сохранить уверенное выражение лица, но смех рвался из его рта. Приходилось напрягать каждую мышцу лица, чтобы не прыснуть. — Это… Вполне неплохо!.. — Ты источаешь сарказм. Отойди, ты воняешь, — обиженно отозвался Джуён и хотел было встать, но Гаон схватил его за руку и повалил обратно, на кровать. — Ну что?! — Куда собрался?  — Уже никуда. — буркнул Джуён. — Отстань.  — Ну уж нет, — Гаон прижал к себе Джуёна сильнее, отрезая ему все пути отхождения. Ли пытается выбраться, — впрочем, не особо активно и без энтузиазма — а потом все-таки сдаётся и обмякает в объятиях. После этого Гаон рукой зарывается в чужие волосы, вынуждая Ли зажмурить глаза.  — Приятно? — Угу. Эй, не прекращай! — разочарованно тянет Ли, когда рука Джисока покидает его голову. Тот цокает и закатывает глаза.  — Я просто хотел поменять руку. А то ты меня просто отдавишь!  Джуён терпеливо ожидает и вновь расслабляется, едва рука Квака касается его головы. Пальцы Джисока чуть грубые, но сейчас это незаметно — движения его мягкие, на удивление нежные, успокаивающие.  — Гаон? — А? — Поцелуй меня. Гаон на мгновение замирает, а потом возобновляет поглаживания головы. Глаза Джуёна неизменно направлены на него. — Зачем? Мы же целовались пару дней назад. — язвит Джисок, желая поддразнить парня. Ведь вести себя как нормальный человек — это самое последнее, неинтереснейшее дело! — Ты тут в хранители целомудрия подался? — недовольно хмурится Джуён. Это не может не вызвать смешок.  — Ла-адно. Считай, что это мой подарок тебе на Новый год.  Джисок поворачивается к лицу и останавливается взглядом на чужих губах, пухлых, гораздо более мягких и приятных, чем у него — все-таки Джуён айдол, и даже без должного ухода ему каким-то образом удавалось сохранять свой внешний вид в идеальном состоянии. Гаон чуть наклоняется, улыбается — мол, на самом деле я шучу, не принимай все это близко к сердцу — и касается губ Джуёна.  Ли моментально закрывает глаза и хватается за плечи Гаона, на удивление чувствительно реагируя на каждое движение. Губы начинают гореть, и он буквально каждой клеточкой своего тела, не только языком, чувствует, как жар медленно пробирается через нервы, отдавая лёгким покалыванием где-то в кончиках пальцев. Конечно, всех этих эпитетов не было и быть не могло в головах юношей, пока они целовались. Впрочем, никаких слов у них вообще не было в голове, кроме, пожалуй, одной, маячившей на краю сознания: «Это самый приятный поцелуй в моей жизни». Да, именно такой. Нежный, ласковый, несколько мокрый и жаркий — все это можно было соединить в одном слове «приятный». Они отстраняются резко, но в глазах обоих все ещё плескается море эмоций.  — Давай… Проветримся? — предлагает Гаон, рукой оглаживая челюстную линию Джуёна. Тот лишь кивает в ответ, всё еще пытаясь прийти в себя. Когда это удаётся, он мягко улыбается и сжимает ладонь Гаона. Они вместе выходят из комнаты.  Коридоры тускло освещены лампочками, однако в комнатах стоит кромешная темнота. Где-то в одной из них слышатся шорох и чересчур громкие для тех, кто пытается себя спрятать, перешептывания. Гаон и Джуён на мгновение замирают, а потом аккуратно, а затем медленно продвигаются к большой приемной, где не горит свет, однако по которой бегает фонарик.  — Передай мне эту длинную фиговину!..  — Что? Скажи громче! — Нас так все услышат! — шикает неизвестный в ответ. Во всем этом странном разговоре слышится раздражение. После этого Гаон и Джуён тихо, словно мыши, зашли в комнату и резко зажгли свет. Это стало двум партизанам засадой. Кто-то из них даже нецензурно выругался, а потом что-то — или кто-то — повалилось на пол.  — Ну вот, я же говорил, что нас услышат!  Голос Хана, упавшего с табуретки, звучит настолько расстроенно, что его становится даже жаль, а сам факт такого нелепого падения прибавляет его виду ещё большую плачевность. Он потирает бок и шипит от боли.  Однако Минхо вид такого друга только позабавит, и вместо того, чтобы помочь, он лишь рассмеялся. Впрочем, его голова ещё не зажила, и через время она начала болеть, из-за чего Минхо схватился за лоб, но смеяться не прекратил. Хан показал на него пальцем и прокричал: — Карма! — Что вы делаете? — заинтересованно влезает в их мелкую семейную неурядицу Джуён, однако ответ уже стоит перед ним в своём природном — вернее, искусственном — обличии. Хан и Минхо каким-то необъяснимым образом отыскали довольно большую по габаритам ёлку, дотащили её до другой комнаты, поставили и теперь начали наряжать.  — Извините, а почему в темноте?.. — непонимающе пробормотал Гаон, но Хан прекрасно его услышал. — Да я, блин, сюрприз хотел сделать! — поднимаясь с пола и отряхивая руки с самым разочарованным в мире видом, прогундосил Джисон. — Вам всем! Чтобы красиво было… Но теперь это вообще не свэг.  Гаон и Джуён переглянулись. На самом деле как-то раз обсуждали, что ёлка была бы очень кстати, ведь это не только красивая безделушка, которая пришла в современность вместе с традициями, и какая-никакая поддержка общего духа. Согласитесь, смотря на красивую, наряженную ёлку, становится просто по-домашнему приятно, тепло и уютно! Поэтому оба для себя сделали одно решение. — Хотите, мы вам поможем? — замечая на себе скептический взгляд Минхо, Джуён спешит добавить: — Мы никому не скажем! — его голос опускается до заговорщического шепота, а сам он начинает триумфально улыбаться. — А утром всем покажем. Идёт? — Да! — Джисон по-настоящему громкий, однако он понимает, что слегка переборщил с децибелами в своём голосе. Поэтому, подобно Джуёну, начинает шептать: — Мы нашли ёлку и немного игрушек на неё в кладовке. Но на стену тут нечего повесить, ну, как украшение. Я боюсь, что комната будет выглядеть безжизненно… Нужно же не только ёлку наряжать! — О, у нас есть решение, — Джуён, не рассчитав силы, больно толкает локтем Джисока в бок, и тот сначала думает, что от такого фатального удара у него изо рта польётся кровь. — Правда, Джисок? Гаон язвительно, сквозь зубы улыбается, своим взглядом выражая целую плеяду матерных слов. Однако потом его взгляд смягчается, а в глазах начинают поблескивать озорные светлячки.  — Хотите, я научу вас вырезать красивые снежинки из бумаги?