пророк

Я ходил в пустыне среди скоплений бесславной и беспробудной смерти, что неслась к нам последний десяток тысяч лет, нарастая с каждым грехом потомков дряхлого и посиневшего Адама с вырванной с мясом костью ребра, и наконец осела здесь в ожидании новых людей, чтобы превратить их в силуэты. Я чего-то ждал, раня ноги о твердь песка, и даже, вроде как, знал чего: утоления духовной жажды и великого свершения, рождения себя заново, пропитанного кислым молоком из груди безликой девы из рода альтернативов и благословлённого чёрными лицами. Жажда жгла горло и воспаляла раны, но моё тело было вторичным, сливалось с холмами и иссушённой порослью, а лицо смотрело только вдаль в надежде на хотя бы скупое видение. Чем дальше я заходил, волоча свою истрёпанную тень по песку и терниям, тем более пространство становилось искривлённым; даже облака застыли под прямым углом. Я знал: когда я прозрею, а может, и дойду до края земли, я отыщу благословение от Спасителя. Многие его отвергли, как отвергли и меня, изгнав камнями, палками и проклятиями. Те самые люди, каждое утро поглощающие в пищевод очередную казнь и каждую ночь засыпающие без молитвы даже самому низкому ангелу. Даже если не падшему - а оставшемуся таким же, не являющему гримасы настоящей свободы и власти над миром. Хоть таких, наверно, уже с тех пор не осталось. И стал ли Он карать отвергнувших, стал ли пытать их за бесконечные грехи? Или Он не прикасался к людям, а они сами становились праведными и окунались в праведную смерть без лишнего взгляда на вожделенные мучения плоти? И солнце встало так и не воскрешённым Лазарем, пустыня наполнилась мертвенным светом. Я словно проснулся снова, будто кошмарно спал всю остальную жизнь между моментами прозрения. И тогда, в один миг длиною в чуть ли не вечность, которая легла на долину смерти и отразилась когда-то на лицах волхвов в самом начале нового мира, я увидел Его. Душераздирающая улыбка на бледном лице ворвалась в меня нерукотворным ликом, и я был готов в который раз обратиться к нему, но уже не слепой молитвой, а напрямую, выскребя всё из моих затёртых, пронизанных горечью ран. Сердце моё стучало хором покинувших мир херувимов, ноги подкашивались слабостью погребённых и забытых святых, а Он смотрел так же, как и в тот день, когда мир наш начал отсчёт с новой даты воцарения Единственного спасителя, наполнившись людьми без людского признака. Он оглядел меня, не двигая зрачков и не искривляя глазниц своего трупно-мраморного черепа, и абсолютное тихое отчаяние вместе с гулом, еле похожим на ангельский шёпот, пролетело по всей дали пустыни, разбившись на холмах вдалеке о тени одиноких домов. Я чувствовал, как из меня уходят последние силы и ждал просветления, создания пророческого облика из моей праведной сущности, в вытекающих кашей мыслях пытался к Нему обратиться, но не мог произнести ни слова. И падший архангел, как посланник самого́ архаического, не абсолютного божественного существа когда-то каравшего грешников апокалипсисом и отнюдь не дьявольской скорбью, но спрятанного где-то за толщами первородного страха в небе, наконец заговорил. «Ты ищешь покоя или просветления? Так ли ты веришь в меня, что я кажусь тебе настоящим спасителем?», сказал он, и сердце моё тяжёлым камнем пропустило удар. «Я пришёл к тебе, чтобы стать пророком, просветлять людей, так же боявшихся тебя, как я когда-то», прохрипел я несчастно, но искренне, дыша пылью вперемешку со страхом. «Я обманул всех, кто в меня верил», отрезал он, как отрезают сочную плоть светлоглазого агнца. «И ты не сможешь внушить радость от этого людям. Они будут страдать и дальше. Даже твоя вера в меня как сеятеля бед и самого яростного из архангелов не поможет переубедить людей, чтобы они не кончали жизнь свою как кончается мир по худощавым буквам Апокалипсиса. И я уже не архангел, и мир этот уже не спасти». И ангельская улыбка так и продолжала висеть искривлённой в центре эфемерного лица. «Я желаю быть слугой дьявола если ты им себя признаёшь». Я произнёс это с мимолётной уверенностью, и та на секунду дала мне по-настоящему забыть о прошлом боге и о прогнившем Адаме. Однако слово «Дьявол» я произнёс чуть ли не со вселенской болью. Я лежал лицом вниз на земле, и слёзы мои горькой сукровицей растворялись в тверди песка, капля за каплей покидая высохшую душу. Я не достиг своего — силы иссякли, ушли вдаль, в неподчинённые духовной сущности города спесивых и радостных язычников и грешников. Последнее моё знамение было в виде до ужаса материальной фигуры с моими чертами и покрытым противоестественной тенью лицом. Она приближалась из-за горизонта, и как в кривом зеркале отразилась в ней та самая жажда, с которой брёл я около недели, а может и всей моей жизни; вывернутая наизнанку и обезображенная, подобно телу прокажённого. 110100001001001011010000101111101101000110000001110100011000000111010001100000101101000010110000110100001011110111010001100011000010110000100000000010101101000010111111110100011000000011010000101111101101000110000000110100001011111011010000101110100010000100001010