365 кошмаров Wednesday Addams

      Стрелка на часах стремительно приближалась к полуночи. Где-то в лесу завывал сиротливый ветер, гнался за осенней листвой, обнажая покрученные ветви деревьев. Тишина давила, разрывала ушные перепонки своим спокойствием. Уэнсдей, расположившуюся в кресле с надменным выражением лица, сморило усталостью: впалые щёки приняли трупный оттенок синевы, глаза неистово закрывались, стоило девушке поразмыслить о кровати в поместье или, на худой конец, в Неверморе. Уэнсдей Аддамс с каждым вздохом теряла бдительность. — Уэнсдей, — позвал её Тайлер, хорошенько пристёгнутый за руки и ноги, — можно мне воды? — Не думаю, что в этом есть необходимость. — Резонно отчеканила Аддамс, приподнимаясь на носочки, чтобы быть на одном уровне с парнем. — Из твоей просьбы, на первый взгляд, безобидной, следует, что через примерно час, ты ощутишь физиологическую потребность организма и попросишь тебя освободить. А в надзиратели «мальчиков-справляющих-нужду» я не записывалась.       Во время этого небольшого, абсурдного в своей очевидности, монолога, Аддамс пришпорила внутреннее желание выпустить кишки Тайлера наружу, ограничившись высокомерным ледяным взглядом. На лице Мисс Аддамс заиграли желваки — чересчур живо представлялось, как десяток мелких и более крупных гвоздей входят под кожу Галпина, оставляя после невообразимое количество кровоточащих и загнивающих ранок. Она разочарованно хмыкнула, детально разглядывая лицо своего заложника. — Не понимаю, — Уэнсдей облизнулась, отчётливо вспоминая вкус крови на своих и его губах. — Как у тебя получилось меня обвести вокруг пальца? — Я не знаю, о чём ты — делано усмехнулся Тайлер, поражая Аддамс своей стальной выдержкой и прямотой. — Это было обыкновенное свидание. Я пригласил тебя без задней мысли.       Если бы мог, Тайлер без зазрения совести повторил бы поцелуй с Уэнсдей Аддамс — её бледные, тронутые маленькими трещинами, губы, даже в это мгновение выглядели соблазнительно для такого простака, коим он являлся. В Тайлере Галпине не было ничего выдающегося — заурядная внешность, щуплость телосложения, тёмные бегающие глаза и излишняя тревожность — результат воспитания чересчур сердечной женщины и матёрого тирана-отца. Тем увлекательнее казалось парню увлечение Уэнсдей его персоной.       Он был собой рядом с ней — говорил много, чудилось, впечатлял своими выдумками: Галпину отчаянно хотелось творить под надзором Аддамс, пробуждать в ней столь неведомое ей, — чувства, считаться с её мнением и одновременно идти наперекор, чтобы затем с упоением и каким-то слепым покровительством наблюдать за её реакцией. — Ты так удачно выбрал момент для свидания, Тайлер. — Бесцветным тоном подметила Аддамс, теряя к нему всякий интерес. Девушка медленными, хорошо отточенными движениями стала расплетать косы, перевязанные тугими чёрными резинками, сфокусировавшись на этом занятии. Тайлер угрюмо помалкивал, красноречиво выдерживая паузу. — Что? — От ледяных вибраций её голоса Тайлер желал покрыться коркой льда и застыть, дабы не растягивать этот бессмысленный разговор. Что-то дикое взыграло в нём и вызывало неподдельную улыбку каждый раз, когда макушка Уэнсдей Аддамс мелькала в зоне досягаемости. — Удобный момент: Ксавьер впал в немилость. Стал подозреваемым номер один. — Откуда-то слева появилась шахматная доска с кучей разрозненных фигурок, и Уэнсдей с видом знатока принялась расставлять их и крутить меж пальцев. — Он изгой, а значит вполне способен на убийства, — рассуждала Уэнсдей, не давая Галпину вставить свои пять копеек. — А разве нет? — Тайлер изогнул рассечённую бровь и поразился смене настроения ученицы академии. Уголок губ брюнетки слегка приподнялся в язвительной усмешке — она погрузилась в размышления, долгие и пространные. Фигурки, прежде ровно выстроенные на доске, стали отклоняться от заданного курса руками Аддамс. — Речь о тебе, Тайлер. — В чём я оплошал, Уэнсдей? — Горько отозвался бариста и уставился на неё во все глаза. — Ксавьер был рядом, как хвостик, навязчивой проблемой, моралистом, от которого сводило зубы. Он уехал и закончились нападения на людей. Не находишь это странным? — Так если это так, не логично, что на моём месте должен быть именно он? — Это не Ксавьер, хотя все улики, которые у меня были, указывали на него. — Уклончиво известила Аддамс, любуясь фигурками и незатейливой игрой теней на шахматном поле. — Почему я?       Уэнсдей держалась аристократично: блуждающий равнодушный взгляд карих глаз, разведённые по сторонам лопатки, ровные плечи, изгиб лебединой (поразительно белой) шеи, вздёрнутый носик и ниспадающие водопадом волосы, без своих косичек она выглядела настоящей дьяволицей. Тайлер поймал себя на мысли, что с удовольствием ввязался в эту игру вновь. — Твой отец знает, кто монстр. И очень удобно покрывать родного сына. Весь воздух разом покинул лёгкие парня. Он тряхнул скованными запястьями, под потолком зазвенели цепи. — Ещё доводы, Уэнсдей? — Он прочистил горло, прежде чем продолжить. — Или сидеть в футболке изгоя тебе нравится больше, чем в моих руках? — Его глаза вспыхнули смертельным блеском. — Оставь при себе свои глупые мысли. Уэнсдей выглядела непоколебимой, отпихнула от себя доску, встала и прошлась по мастерской, словно по длинной картинной галерее. — Это его логово, его футболка и его запах, Уэнсдей. — Тайлер скрипнул зубами и рассвирепел. — Ксавьера исключили, Вещь пропал, Энид погрязла в любовной драме. Остался один герой в этой истории.       Аддамс отыскала среди множества предметов кисть с тонким ободком и диаметром и переместилась на жёсткий табурет, болезненно впивающийся в ягодицы и ноги девушки. «Незаурядное, но сносное орудие пыток», — подумалось ученице Невермора и она сделала первый мазок. — Твоё внезапное приглашение на свидание. Кожа змеи. Между прочим, разделанная на все сто процентов. Встреча на острове, ритуал, зачем? — Тебя очень сложно впечатлить, Уэнсдей, а я смог. Признай это. — А твой настойчивый поцелуй? — Мы хотели этого вместе. Почему бы тебе не признать, что ты влюбилась? Резкий и пронзительный взор чёрных глаз метнулся в сторону притихшего Тайлера, занесённая над холстом рука так и осталась дрожать в воздухе, не касаясь поверхности бумаги. — Ты влюбилась в меня, Уэнсдей Аддамс. — Тон Галпина прозвучал неестественно. — Я не настолько дура. — Продолжила надтрестнутым голосом девушка, кусая губы от обуявшей её злости. — Поцелуй с тобой просто... был. Это физиология. Но ты будто высосал из меня жизнь. Я видела. Ты монстр, Тайлер. Ты — Хайд. Достаточно было ознакомиться с твоей медкартой.       Аддамс вынесла свой окончательный вердикт, не подлежащий обжалованию. Парень смиренно потупил глаза в пол, вытягиваясь во весь рост — чертовка, сидящая от него на расстоянии вытянутой руки, водила кистью по бумаге, — слишком хорошо умела вязать морские узлы и мастерить изделия для пыток. Тайлер Галпин был вздёрнут на небольшом дощатом сооружении за руки и ноги, опоясанный железными оковами, теряющимися под потолком. — Ты дышишь, пока я тебе это позволяю, Тайлер, — вырвалось из уст брюнетки, и она раздражённо закатила глаза от банальности такой угрозы. — И я с наслаждением перережу тебе глотку чужими руками. Она нанесла удар ему в нос и по рёбрам — не критичный для здоровья, однако вполне серьёзный, и скрылась в темноте густых сумерек, оставляя Галпина в одиночестве.

***

      Дорога от мастерской Торпа до Невермора занимала немногим больше пятнадцати минут. Блуждая по извилистым лесным тропам, усеянным песчаной крошкой, Уэнсдей раздосадованно хлюпала носом, того и гляди подхватила очередной смертельный вирус, как три года назад. Приключения маленькой Мисс Адамс в Индии с дядей Фэстером увенчались головокружительным успехом — они потревожили покой местных брахманов, подхватили индийскую лихорадку и парочку реликвий времён древнеиндийской цивилизации. Словом, научная экспедиция прошла плодотворно. И даже, когда спустя неделю, Уэнсдей Аддамс выплёвывала свои лёгкие от удушающего кашля и терпела горьковатые на вкус мази матери, настоянные на экстракте змеиного яда, она не чувствовала такого отвращения к себе, как то, что захлестнуло её после слов Тайлера. — Глупый, напыщенный монстр! — Процедила Аддамс, с завидным упрямством приближаясь к Невермору.       Ледяные пальцы впились в кожу на ладонях, исполосывая её под стать многочисленным линиям на руке. Уэнсдей Аддамс было чуждо великое светлое чувство любви, которому придавали слишком большое, никому не нужное, значение. Привязанность к другому представителю своего вида делало человека до невозможности уязвимым, подчиняло его волю, убивало все задатки существа разумного. Мортиша и Гомес являлись ярким доказательством этому — при виде их чувств Уэнсдей всегда молилась (каким-то только ей одной понятным Высшим, а скорее, Низшим силам) о том, чтобы родители прекратили пытки с проявлением семьи, любви и верности. При воспоминании родителей Аддамс опустилась до ненависти к себе и с ужасом осознала, что разодрала в кровь внутреннюю сторону щеки своими зубами. Вдалеке замаячили башни академии.       Уэнсдей напялила на себя чёрный плащ, увитый россыпью белых стразов, как будто на воротник упали брызги шампанского, затянула талию поясом и поспешила к воротам Невермора — над зданием сужалось плотное кольцо огня, в воздухе алел сизый дым, подсвеченный искрами.       Практически все воспитанники учебного заведения наводнили двор академии. Девушка протиснулась вперед, бесцеремонно расталкивая людей. За их потными, как представила себе Аддамс, спинами не открывалась полная картина. Уэнсдей замерла в тот миг, когда очередная порция листовок начала неистово гореть и трещать. Брюнетка насупила брови и взглянула наверх — на втором ярусе здания застыла поражённая Ларисса Уимс. Её статная, всегда безупречная фигура, облачённая в белые одежды, сутулилась, ногти оцарапали перила балкона.       Подобно водным артериям, что стекались в один водоворот, в самый центр ползли дорожки огня, как будто они прежде были политы горючими материалами. Причудливая игра искр обрастала стеной пламени, что шипел, вырывался и стелился прямо перед Уэнсдей, как по чьему-то велению. Аддамс не отдавала себе отчёт в том, как оказалась в ловушке из дыма, но весьма точно ощущала, что её ноги объяты огнём. Уэнсдей Аддамс горела заживо под пристальным вниманием всей академии, которые, очевидно, находились под гипнозом.       Лёгкие саднили от количества гари, в нос ударил характерный запах подсмаленной плоти, а температура раскаленной железной бочки чувствовалась как прохладный душ, стремительно обрушившийся на её плечи и голову. Кричать сил не осталось, потому из глотки Уэнсдей вырывались хрипы, похожие на стенания бездомного щенка. Уэнсдей Аддамс провалилась в забытьё. — Уэнсдей! — кто-то резко вырос позади неё и накрутил пучок тёмных локонов себе на кулак. Девушка вздрогнула, однако ничем не выказала своего положения. Пожар закончился во мгновение по щелчку пальцев какого-то негодяя, лица которого Уэнсдей пока не сумела разглядеть. Она смирно стояла, всё ещё окруженная четырьмя железными, раскалёнными до бела бочками — в них тлели угли и много бумаг. — Это я могу убить тебя чужими руками, Уэнсдей. И это я позволяю тебе дышать. — Из пасти Хайда вырвался зловонный запах, глаза монстра сделались огромными, но Тайлер сохранял тень человеческого облика — изменились только веки и когти. Уэнсдей Аддамс запаниковала, пытаясь сорвать с себя руки Хайда и набрать в лёгкие побольше кислорода. Она растерянно моргнула единожды — Хайд предстал перед ней в образе парня с насмешливой улыбкой на своей отвратительной физиономии. — Ты... — Аддамс просипела, особенно не заботясь о повреждённых голосовых связках. — Ты был в сарае. — Я везде, Уэнсдей.       И Хайд растворился в дымке пепелища. Толпа исчезла равно так же, как и появилась на пятиугольном подворье — никто не обращал на девушку ни малейшего внимания. Поморщившись, Аддамс чудом выбралась из бочки, стараясь избирательно делать каждый шаг обожёнными ступнями и задохнулась — ни одна экзекуция не была сравнима с этими ощущениями. Уэнсдей давилась от страданий, упивалась вспышками боли и, вымученно улыбнувшись, побрела в Офелию-Холл.       Когда дверь комнаты распахнулась, Уэнсдей лихорадочно прижалась к стене, будто бы намереваясь с ней слиться. Светлая оконтовка её плаща обгорела до основания, превращаясь в лоскуты, на шее виднелись ожоги, из-под него торчали остатки некогда футболки Ксавьера Торпа. Девушка пребывала не в ужасе, но в смятении точно.       На её половине комнаты творился хаос: доска для расследований опрокинута, листы разбросаны, колбы разбиты вдребезги, их содержимое выплеснуто на пол зелёными, синими, чёрными кляксами. Уэнсдей кинулась к кровати, нашарила ладонью пачку писем и вздохнула — личных дел других учеников школы, кроме Ксавьера, не оказалось. Тем более не было личного дела Тайлера Галпина. Оставалась медкарта парня с заключением «Хайд», но и она наверняка была им уничтожена, как и все другие документы в бочках на подворье. Истошный вопль мысленно пронзил Аддамс насквозь — внешне она осталась стоять и глазеть перед собой. На стене, окроплённая багрянцем и кровью, висела их с Торпом совместная фотография — из головы обоих торчал топор. «Я решаю всё, Уэнсдей. Не ты.» — гласила надпись в отражении зеркала, и Уэнсдей рухнула без чувств.

***

      Реанимировать Вещь удалось ближе к рассвету. Его подрагивающие от спазмов кончики пальцев выпрямились. Весь остаток вечера и ночи Ксавьер находился в небольшой пристройке отца, оснащённой различными зельями, магическими отварами, приспособлениями, в надежде успеть вытащить друга из костлявых лап смерти. Расширенные зрачки, синюшные губы, складка, пролегающая на лбу, буквально кричали об усталости и изнеможении парня, но он старательно продолжал вводить раствор под кожу Вещи, избавлять того от кровоподтёков, вспухшей доли конечности и, вероятно, сильнейшего шока.       Придаток порывался вырваться, дёргался, словно в эпилептическом припадке, сжимал пальцы, когда Ксавьер руками погряз в рану и с абсолютно отрешённым видом зашивал её. В теории у Торпа отсутвовал всякий инстинкт самосохранения, так как его мысли витали далеко за пределами дома вокруг Уэнсдей Аддамс, которая с наслаждением серийного убийцы вспорола бы ему брюхо, не спаси он члена чокнутой семейки. С хирургической точностью Ксавье сделал последний стежок и убрал окровавленную нить. На практике же картина вырисовывалась мрачная, страшнее тех, что он привык писать после ночных кошмаров. Вещь не подавал никаких признаков жизни и Ксавьер, несмотря на жуткую вонь, исходящую от него, склонился над придатком. Смочил вату водой и поднёс к руке, омывая с излишней осторожностью и толикой заботы. — Ничего, потерпи, — сказал Торп, брезгливо убирая инструменты по местам, дабы отец не устроил очередную взбучку. Вещь встрепенулся, слишком обессиленный и еле дышащий. — Эй-эй, Вещь — изобразив счастливую гримасу на осунувшемся лице, Ксавье вздохнул. — Скоро поедем к Аддамс в Невермор. Тебе нельзя двигаться. Лежи смирно. — Ксавьер?       Дверь в лабораторию отворилась, пропуская рассеянные лучи света от фосфоресцирующей лампы и человеческую тень. Подросток нахмурился, закрывая собой обездвиженную конечность. Торп мучительно посторонился, сохраняя бдительность, когда фигура вышла в свет. Кормилица оценила масштаб трагедии, неопределённо тряхнула седой головой, выражая не то недовольство, не то протест всем своим естеством, и поставила на кушетку принесённый поднос с характерным лязгом. — Ты хорошо справился, мой дорогой, — она ласково коснулась щеки парня, переключаясь на привычный ритм работы. — Это ведь Аддамсов? Как бы ни старалась женщина, скрыть необъяснимую злость, ей не удалось. На протяжении двадцати минут Торп вынужден был слушать о ненормальности семейки, её странностях, мрачных традициях. Каждый раз, когда старушка ядовито выплёвывала размеренное «Уэнсдей» в попытке всячески очернить Аддамс, угол заката глаз Ксавьера увеличивался. Парень облокотился о многочисленные полки с химическими реактивами, насупился, поджимая губы и вслушивался в едкие комментарии нянечки. — С каких пор тебя так интересуют Аддамсы? — Бед от них не оберёшься, милый мой, домашний мальчик. — Тон пожилой женщины в разы смягчился, в голосе просквозила ирония. — Нас ничего не связывает с Уэнсдей Аддамс. — Ой-ли? — Старушка расхохоталась, доставая с подноса принадлежности и укладывая Вещь практически нежно в подготовленную ёмкость. — Видимо, все помещались на ней. — Ты способен одурачить свой разум, Ксавьер, но не сердце. Отдохни, приведи себя в порядок и уезжай. Он, — женщина подбородком указала на Вещь, что покоился на подносе,— будет тебя ждать в комнате.       Усиливающийся ливень ледяными стрелами барабанил по крыше. Небо затянуло свинцовыми тучами настолько плотно, что обычный день походил больше на поздний вечер. Изгой изловчился и достал из потайного карманчика, вырубленного в нише шкафа, увесистую книгу в тонком кожаном переплёте. Буквы на ней пестрели позолоченные с гравировкой его инициалов. Парень примостил альбом на самое дно рюкзака, тщательно проверяя застёжки и крепления, словно собирался бежать кросс прямиком к воротам мрачного Невермора. Собрал Ксавьер и недостающие элементы для рисования, подчистую обокрав Нейда за его гнусную выходку. Лицо парня озарилось улыбкой.       Вещь трепыхался в небольшой плетёной корзинке, как непослушный младенец, который возился с кучей необъяснимых ему предметов. Он медленно стремился дотянуться до ручки корзины, увитой плющом и дикой розой. Ксавье глухо рассмеялся, упаковывая последние вещи и делая последние штрихи в письме, предназначенном Винсенту Торпу. С последним разговор категорически не клеился — после манипуляций в лаборатории художник твёрдыми шагами направился в свою обитель, где отключился мгновенно, как его голова достигла подушки. — Отец. — Склонившись в, скорее издевательском, нежели почтенном, реверансе перед стоящим мужчиной, Ксавье беззаботно ему отсолютовал и разместил корзину с неугомонным другом на заднем сидении автомобиля. Его по-прежнему сопровождал молчаливый и продажный водитель.       Маг терпеливо смерил взглядом рослого сына, спрятал руки за спину и заскрежетал зубами так, что Ксавьеру удалось расслышать это сквозь пелену дождя. Изгой улыбнулся во весь рот, явно довольный произведённым эффектом — Винсент заходился вне себя от ярости. Они мокли под ливнем намеренно, не желая первыми нарушать молчание и соблюдать такие формальности, как прощание. — С Уимс я договорился. — Парировал Винсент, покачиваясь на одной ноге, видимо, от переизбытка напряжения. — Тебя ждут и ты под моим контролем. — Как и всегда, отец. — Последовал ответ от художника и он улыбнулся ещё шире. — Ты стал сенсацией, сынок, и превзошёл мои самые смелые ожидания. Я зол на тебя, но точно я тобой горжусь.       Венценосный и величественный Винсент Торп взглянул на Ксавье из-под густых бровей сурово и макимально сдержанно, одаривая его крепким рукопожатием. Мужчина доподлинно знал и предвидел то, что ожидало его отпрыска в стенах Невермора, не препятствовал его развитию, подталкивал на совершение необдуманных резких поступков, в душе лелея мысль о воплощении личного плана. Возвращение Ксавьера в Невермор стало отправной точкой для его семьи и древности рода. Парень разомкнул пальцы и поспешил скрыться в автомобиле, вдыхая с наслаждением морозный воздух с полным ощущением свободы.

***

      Очнулась Уэнсдей с дикой, стучащей по вискам, головной болью. Её тело было туго перетянуто ремнями, голова покоилась на пыльной перьевой подушке с затхлым ароматом старости. Сделав над собой усилие, девушка приподнялась на локтях: к счастью, ремни совершенно не сковывали движений, и попала в свой самый душераздирающий кошмар, который, в отличие от классических ужасов, действительно действовал, как газовая камера в последние минуты жизни — катастрофически обречённо. Девушка постаралась передавить себе сонную артерию, чтобы перед глазами заплясали чёрно-белые точки, отправляющие после такого, как правило, в кому, но организм воспрепятствовал. Уэнсдей оставалось с отвращением глазеть на всё радужное и воздушное.       В их комнате стараниями Аякса повсюду горели дешёвые лампадки заместо изысканных готических канделябров, к которым так привыкла Аддамс, под потолком развевалась большая метровая кукла в аляпистом платье со встроенным дурацким механизмом. Когда игрушка произнесла «Счастливого дня рождения» в шестнадцатый раз, у прежде безэмоциональной Уэнс перехватило дыхание и задёргался левый глаз — верный симптом нервного тика. Эти несносные студенты даже умудрились похозяйничать на половине Уэнсдей — с глаз долой убрали весь мусор и осколки, начисто вытерли свежевставленные стёкла и разрисовали их такими же разноцветными оттенками, как и на стороне Энид. Аддамс пришла в ярость от этого открытия — они изуродовали священную коллекцию её чучел! Теперь все мелкие и крупные грызуны, любовно расчленённые девушкой, взирали на неё с детскими бантиками на головах, с подобием волшебных палочек в лапах. На полу валялись гелиевые воздушные шары — море резиновых шаров. На секунду сознание Уэнсдей приятно воспалилось, и брюнетка явила перед глазами образы Энид и Аякса, которые корчатся в приступах токсидермии от ядовитых испарений безобидного шарика. — Просну-у-у-улась! — Пропищала над ухом Энид и в свойственной ей манере невинно уставилась на лишённое красок лицо Уэнсдей. — Я так рада!       Далее последовали долгие объятия, нескончаемый поток событий и слов, от которого у брюнетки вскружилась голова, радостные визги и громкие звуки. Уэнсдей Аддамс волей-неволей попала в персональный розово-сладкий, как хрустящее безе, мир. — Как себя чувствуешь?       Энид юлой кружилась подле зеркала, примеряя платье за платьем — одно тошнотворнее другого, Аддамс вперила равнодушный взгляд в потолок, но и там её поджидала неудача в виде раздражающих часов с несмолкающей кукушкой. — Ты всю ночь проспала. Тебе дали сильнодействующее снотворное. Уимс лично проконтролировала уборку в нашей комнате, а ещё перебинтовали тебе все ожоги и смазали какой-то дрянью, на которую у меня, как выяснилось, аллергия. Зато твои раны существенно затянулись.       Щебетала весело соседка, нисколько не огорчённая привычным состоянием Уэнсдей. Она напялила нелепый ободок с щенячьими ушками и повернулась к Аддамс. Как бы в подтверждение сказанного, Энид стянула с Уэндей край одеяла и девушка охнула — рубцы, которые ещё несколько часов назад неистово кровоточили, выглядели сносно и почти затянулись. Следы ожогов розовели, но стали значительно меньше. Ступни вновь превратились из воспалённо-малиновых в алебастро-белые. Аддамс пошевелила ими и вздохнула — неизвестно, от облегчения ли или тоски. — Нормально. С Днём рождения, Энид. — Тихонько прошептала Уэнсдей, полагая, что выглядела крайне жалко. — Уи-и-и-и, — раздался девичий восторг и Уэнс была готова покляться, что у неё лопнули ушные перепонки в который раз. — Спасибо, Уэнсдей! Ты приглашена на мою супер-пупер вечеринку в баре Джерико. И это не обсуждается. — Я не приду. — Придёшь. — Заверила Синклер, порхая над выбором аксессуаров и бесконечных коробочек с духами. — Иначе в следующий раз Ларисса точно вызовет твоих родителей в Невермор и тобой будет заниматься твоя бабушка Айлита. Уэнсдей удивлённо покосилась на соседку, кусая губы. — Вещь разболтал, что ничего хуже опеки твоей бабки на свете не бывает. — Энид впрыснула слишком большое количество земляничных духов и зашлась в приступе кашля. Аддамс улыбнулась. — А, и ещё...       Тираду девчонки прервал скрип входной двери и порыв ветра из коридора. Уэнсдей вытянула шею, перебинтованную стерильной повязкой, пытаясь скрыть внутреннее ликование и любопытство. Глаза брюнетки зажглись фейерверком, кожа, казалось, обрела второе трупное дыхание, превратившись в белую. Вещь, виляя пальцами, осторожно вскарабкался по кровати хозяйки, замирая перед её взором бездонных глаз, преисполненных восхищения. Она одёрнула себя, призывая к порядочности и усмирению каких-то там чувств, и натянула маску безразличия на лицо. Даже стремилась придать выражению суровость и беспощадность. Вещь подчинился ей и примостился сбоку — под одеялом у правого бока. — Я тоже скучала, Вещь. — Пробормотала Уэнсдей с придыханием и стиснула его в своих объятиях, как будто Железная дева обхватила свою жертву. Энид предусмотрительно выбежала из комнаты, дабы подруга могла вдоволь насладиться обществом вернувшегося члена семейки Аддамс.       Вещь в самых тёмных красках оповестил девушку о приключениях в доме Торпов, упомянул о с крахом провалившемся вечере, своём ранении, благородстве Ксавьера, его стычках с величайшим магом, картине, обмороке, видении, их совместном досуге, состоящем из опытов и научных заключений, стрельбе из лука, беге с препятствиями и даже водных процедурах с масочками лично для Вещи. — Ксавье делал тебе масочки!? — воодушевлённо обронила Уэнсдей и застыла в немом ужасе — они явно подружились, и пока девушка не знала, как реагировать на подобное. И это за девять дней.       Она с присущим ей скептицизмом взглянула на ровно наложенные швы, бережно положила конечность на колени и пригрозила ему пальцем, не зная, чем напугать, зато Вещь, напротив, нашёл, чем испоганить и без того кошмарное впечатление Уэнсдей Аддамс от наступившего дня. Они изрядно запаздывали на День рождения Энид в Джерико.

***

      Лицезреть постную физиономию Тайлера Галпина на празднике жизни Энид Синклер не входило в планы девушки. Она не проверяла мастерскую Ксавье, но была неприятно удивлена тем фактом, что парень бежал, как только Аддамс оставила его. «В следующий раз необходимо обработать цепи волчьим аконитом» — подумала Уэнсдей и затравленно зыркнула в сторону Хайда. Он выглядел вполне беззаботным и даже счастливым, а вот последствия их последней встречи пятнистым воспоминанием зудели на заживающей коже Аддамс. Он поджёг её, а значит был по-прежнему опасен и среди людей и наедине. — Тройная доза кофеина в эспрессо. — Парень учтиво поклонился, возвышаясь над ней чёрной тучей и метая глазами молнии. — Ты добавил туда яда? — Прошипела Аддамс и с подозрением стала помешивать напиток ложкой. — Если я тебя убью, то сделаю это не так, Уэнсди. — Ему доставляло колоссальное удовольствие наблюдать за тем, как менялось и вытягивалось её лицо.       Весь оставшийся вечер Уэнсдей провела в компании изгоев под басы современной, лишённой тонкости и ритма музыки, и дурацкие конкурсы молодёжи, зато выиграла эксклюзивную стеклянную статуэтку в форме пера. Вещь топтался поблизости, пританцовывая пальцами на плече совершённо ослеплённой любовью Энид, гости и ученики Невермора отрывались на полную катушку, что девушка находила раздражающим. Когда наступил черёд Уэнсдей преподносить подарок виновнице торжества, брюнетка несколько возрадовалась и явила миру продолговатую резную шкатулку. Глаза Синклер заблестели от предвкушения. Все затаили дызание. Из недр хранилища выполз заметно ослабевший тарантул, перебирая лапками. Он был подвязан за нитку к шкатулке. — Только попроси и я его убью. — Заявила Аддамс будничным тоном, скрещивая руки на груди. — Зачем? — Дрожащим голосом поинтересовалась Энид, рассматривая своего нового питомца. — В мёртвом виде ты сможешь носить его, как подвеску. — Пожала плечами Уэнсдей. — И вспоминать обо мне. — За репликой последовал звериный оскал и быстрое, невинное похлопывание ресницами.       Тайлер, воспользовавшись оживлением публики, поспешил улизнуть из бара в темноту ночи под пристальным контролем Уэнсдей Аддамс. Девушка незамедлительно отправилась за Хайдом, подгоняемая собственными амбициями и личными счетами.

***

      Торп ошарашенно взирал на прикованного к цепям Тайлера, то открывая, то закрывая рот, как выброшенная на берег рыба. Он устало провёл руками по лицу, искренне надеясь, что этот трюк поможет отогнать наваждение, но Галпин не спешил никуда исчезать. Его оголённый торс был вдоль испещрён мелкими порезами, гематомами и следами запёкшейся крови. Пленник распахнул мутные от яркого света и усталости глаза и уставился на вошедшего в свою мастерскую Торпа.       Следом явилась Уэнсдей Аддамс, чьё перекошенное от ужаса лицо, сложно было спутать с кем-нибудь другим. Девушка выглядела мертвенно-бледной — белее на тона два, нежели обычно, и жадно вбирала носом воздух, как будто гналась за хищным зверем или убегала от преследователей. Её взгляд нашёл взгляд ничего не соображающего Торпа, и прежде чем из его уст посыпались сотни вопросов, Тайлер выпалил: — Это они. Это они меня удерживали силой и похитили.       Уэнсдей ощутила на своих запястьях холодную сталь наручников и поджала губы. Уэнсдей Аддамс и Ксавьер Торп стали жертвами безумного преступника.