365 кошмаров Wednesday Addams

      Лёгкое прикосновение ледяной на ощупь ладони, тихий всхлип, едва различимый среди уличных препирательств учеников, приторно-сладкий аромат ванили в спёртом воздухе одной комнаты, и Уэнсдей открыла глаза, подстрекаемая собственными чувствами отвращения. Её крохотный, пропорционально аккуратный, нос уловил нотки гибискуса, ванили и лаванды, вынуждая девушку сморщиться и разлепить веки. Перед глазами плясали однотонные блики, образованные солнечным светом, исходящим из окна; касания по коже Аддамс никуда не исчезли, и она небрежно стряхнула их с себя так, будто избавилась от надоедливого паука.       Энид устроилась у изножья кровати Аддамс, периодически роняя слезинки на её идеально заправленную постель. Синклер в одной руке держала ладонь Уэнс, поглаживая большим пальцем не то для успокоения Аддамс, не то для своего — достоверного ответа на этот вопрос не существовало, и брюнетка отмахнулась от этих мыслей. Вторая рука Энид расположилась в области живота подруги — сама Синклер нацелилась на грудную клетку Аддамс своим отвратительно холодным (и этот довод неприятно удивил Уэнсдей) стетоскопом. Волчица старательно выводила инструментом какие-то узоры, делая вид, что занимается измерением показателей организма Уэнсдей. — Что показала тебе аускультация моей грудной клетки? — сохраняя привычные тени самообладания на собственном лице, произнесла Аддамс. — Оу..я..нет, ну, — Энид ошарашенно уставилась на тронутое безразличием выражение Уэнсдей и поспешила ретироваться подальше. — Какие показатели, Энид? — С характерным нажимом и сталью в голосе продолжила воспитанница Невермора, занимая вертикальное положение на кровати. — Я..я не разбираюсь, Уэнсдей — сперва Синклер обуял страх, но она быстро собралась с мыслями. — Просто я хотела убедиться, что ты дышишь. — Всплеснула руками от отчаяния Энид и смешно топнула при том правой ногой. Выглядело это со стороны презабавно, и Уэнсдей Аддамс незначительно смягчилась. — Я спала вообще-то. — Категорично отрезала Аддамс и скрестила руки на груди. — Да, три дня и две ночи. Уимс уже хотела ставить в известность твоих родителей, но я её отговорила. — Как бы между прочим сообщила Синклер, управляясь со стетоскопом в значительной мере профессионально. Уэнсдей поджала губы. — Вещи тоже нет, Уэнсдей. Ничего не хочешь рассказать?       В горле образовался ком — Уэнсдей намеревалась получить ответы на поставленные ею самой вопросы, а получила, напротив, слишком много посторонней, ничего из себя не представляющей информации, и новые вопросы. На деле всё шло откровенно паршиво — Аддамс ни на шаг не продвинулась в расследовании дела о лесном монстре, угодила в ловушку Тайлера, нажила, казалось, новых врагов в лице занимательной, смертельно опасной культуры Ацтеков и находилась на волоске от гибели. Никакой эмоциональной стабильности и отрезвляющего её разум контроля. — Вещь в порядке. Выдавила из себя Уэнсдей и предприняла попытку самостоятельно присесть на краю кровати, свесив босые ноги, окружённая шумом голосов и мгновенной, кое-где даже маниакальной заботой соседки. Последняя поднесла для Аддамс железную кружку с ягодным настоем и в ожидании замерла. Девушка выпила всё содержимое до последней капли — её действительно иссушила жажда, внутренние всполохи огня в груди будто бы усилились, а кровь прилила к щекам, превращая их в пунцовые. — Уэнсдей, ты смущаешься меня? — Хихикая, заключила Энид и отпрянула. В ответ была награждена фирменным осуждающим взглядом Мисс Аддамс.       Кожа зудела с неистовой силой, словно к Уэнсдей подключили одновременно несколько проводов с электрическим током, парализующим сознание ученицы. Ей хотелось покрыться толстым многовековым слоем льда, навсегда исчезнуть в склепе под удивительные ароматы разложения, поглотить разом пару вёдер с кофейным мороженым и уйти с головой на самое дно Северного Ледовитого океана. Уэнсдей билась в лихорадке, а руки тряслись с каждым мучительным вдохом, внутренности выворачивало наизнанку от состояния собственного бессилия перед этой неизвестной Аддамс болезнью. Конечно, в глубине души девушка допускала возможность гибели от смертельного вируса и даже в любой другой день лично поспособствовала бы этому, но только не сегодня. Уэнсдей стиснула зубы и поплелась в направлении душевой под звуки несмолкающего голоса болтающей Синклер.       На протяжении трёх дней Уэнсдей пребывала в бессознательном состоянии, не предпринимая никаких попыток для того, чтобы пробудиться. Девушка размышляла об этом, когда её босые ступни коснулись шероховатой поверхности пола душевой, а по плечам, груди и скулам побежали до невозможности обжигающие струи воды. «Что?», — мысленно отозвалась она и обнаружила, что всё её тело было вновь пронизано парами удушающей дымки, настолько плотной, что лёгкие отказывались функционировать. Аддамс выкрутила кран с обозначением холодной воды до упора и врезалась скулой в стену душевой, пытаясь сохранить ясность ума. Но с потолка продолжала литься бурным потоком горячая вода и брюнетка улыбнулась — если это её своеобразное вхождение в Адовы врата, она была готова. — Уэнсдей, тебе нельзя покидать комнату без дозволения Лариссы. Девушка брезгливо одёрнула себя, чтобы отказаться от язвительной колкости в адрес оборотня, и привела в должный вид свою часть комнаты — расставила на полке книги по специфике литературы, её многотомности и разнообразию, пронумеровала все страницы неоконченного романа, прокварцевала и простерилизовала инструменты в наборах для научных исследований, проанализировала названия всех имеющихся в её распоряжении ядов в склянках в соответствии с их консистенцией, запахом и окрасом. Успокоилась Уэнсдей мгновенно — стоило Энид переключить своё и без того рассеянное внимание на что-то более, по её мнению захватывающее. Как выяснилось позже, на новую коллекцию сумочек для юных ликантропов омерзительно розового оттенка. В голове Уэнсдей стремительно завертелись шестерёнки.

***

      Вечерние сумерки медленно поглощали город во тьму, кое-где уже зажигались фонари — улица пестрела обилием местных жителей. Аддамс пробиралась по кварталам Джерико, выхватывая из темноты образы одиноких прохожих, подходящих под описание Тайлера или шерифа, в идеале — двоих. Уэнсдей неестественно ссутулилась, ускорила шаги, надвинула на голову капюшон и перешла на бег трусцой. — Есть кто-нибудь? — Прошептала девушка, сморенная необъяснимой усталостью. Она повторила вопрос трижды, но полностью неосвещённый полицейский участок ответил безмолвием — лишь в приоткрытых окнах жалобно стонал ветер, скрежетал металл клеток. Кабинет Донована был расположен на втором этаже — в западном крыле здания, и Уэнсдей невольно присвистнула, в уме представляя, как будет преодолевать это препятствие без этой хитрой пронырливой заразы по имени Вещь.       Дико было признавать, что шуршание листьев под ногами, перестукивание энергичных пальцев по асфальту убаюкивало, притупляло сознание Уэнсдей Аддамс. В одиночестве, сражённой неведомо чем, строить грандиозные планы по проникновению в административный корпус полиции оказалось в разы сложнее. Из-под коротких пальцев Уэнсдей, оставшись незамеченным человеческому глазу простого обывателя Джерико, выскользнул стилет. Родовая вещица семейки, так удобно прихваченная Вещью в Невермор, — Уэнсдей воздела глаза к небу, цокнула раздражённо языком, ощущая металлический вкус крови, и шагнула в тёмное пространство участка — мысли о Вещи, подобно навязчивым вшам, не давали покоя. — Та-а-а-к, что у нас здесь? — Глаза Аддамс пробежались по точно скопированной карте расположения помещений полицейского участка, и девушка вздохнула. — Третий этаж, это будет увлекательно.       Она настороженно косилась на безлюдные кабинеты, не тронутые пылью предметы, огромные, напруженные бестолковой информацией, папки с документацией, и удивлялась по мере своего продвижения по участку — ей никто не преграждал путь, не устанавливал личность на проходной, не сопровождал, например, в кабинет шерифа. С, и без того фарфоровой кожи Уэнсдей, отхлынула волна покраснений, и она побледнела, точно сделалась окончательно чёрно-белой героиней из комиксов времён холодной войны. Всё внутри Уэнс оборвалось, запротестовало, заклокотало пожаром при мысли, что её ждали — беззастенчиво устроили ловушку и не подавали никаких признаков жизни, пока сама девушка не покажет носа. Уэнсдей припала к стене, делая глубокий вдох — за дверью одного из кабинетов наперебой гудели голоса, ученица Невермора схватилась в отчаянии за стилет, внешне ничем не выдавая своих безумных мыслей — полная отрешённость и уверенность. — А он его так..ну, и, в общем..остался жив, — какой-то стажёр активно жестикулировал своими лапищами, отвлекая внимание всех присутствующих мужчин на себя. Уэнсдей особенно не прислушивалась к его болтовне, создавая мысленно помехи вокруг себя и сосредотачиваясь на внушительной связке с ключами. В одном из кабинетов полиции сгрудились сразу все полицейские, за исключением Донована Галпина и его помощницы за обсуждением своих низменных потребностей (Уэнсдей фыркнула и вернулась к исполнению своего плана). Девушка подкралась вплотную к этим постным рожам с пахабными выражениями и, тщательно задерживаясь в тени их обрюзгших тел, схватилась за увесистую связку — архив отдела находился в триста седьмом кабинете.

***

      Мазки выходили отрывистыми, уродливыми и неестественно яркими — такими, какими априори не должны были быть, — от их цветастости хотелось прожечь себе сетчатку глаз. Ворсистая кисточка, перепачканная зелёным, плавно погрузилась в воду. Ксавьер обречённо потёр переносицу, со всей придирчивостью оценивая результат своей трёхдневной работы. Он крутился на раскладном стуле небольших размеров, прикладывал к изображению тряпку, убирая раз за разом появлявшиеся разводы, дёргал головой, стирал, рисовал, подмешивал новые оттенки, ругался, мерил шагами комнату снова и снова. Должного эффекта, так отчётливо отпечатанного в его воспалённом сознании, не получилось — Невермор так и изобиловал радужными цветами вместо привычных безжизненных в темно-синей палитре. — И что ты хочешь мне сказать, Вещь? — Язвительно изрёк Ксавьер, отвлекаясь на сидящего на его плече друга. Тот повёл средним и указательным пальцами, как бы подчёркивая, что картина не настолько безнадёжна, пытаясь приободрить парня. — Нет, я не буду рисовать больше Невермор. — Заявил художник, заправляя перепачканными пальцами волосы за ухо. — Не проси меня об этом. Особенно на открытку для твоей мрачноватой подружки. Вещь, будучи оскорблённым, молниеносно подскочил и устремился под кровать Торпа — лишь ногтевые пластины мелькали. Ксавье разомкнул губы, исподтишка наблюдая за кознями конечности, и расцвёл в улыбке, наклонившись к Вещи. Придаток барахтался по всей поверхности ламинатного покрытия, перекатывался влево-вправо, виртуозно изображал обиженность и избегал прикосновений парня. Ксавьер вытянул руку ещё сильнее, издал нечто подобное хрипу, и прижал протестующего друга к своей широкой ладони. — Не стоит давиться обидами, — взгляд Торпа заметно повеселел, мысль о неудачной картине отошла на задний план. — Я не хотел. Я не могу писать о том, чего не знаю, понимаешь?       Вещь встрепенулся, пощекотал пальцами руки Ксавье, вызывая на его лице непрошеную усмешку, и затих, словно впал в зимнюю спячку. — Я не могу писать о том, чего не знаю, Вещь, — простонала Уэнсдей, отодвигая печатную машинку от края стола по окончании очередной главы. Девушка размяла затекшие конечности, вперив ледяной взор карих глаз в любимца семейки Аддамс. Вещь расположился на краю виолончели, лениво перебирая пальцами одинокие струны. Комната юной, на тот момент четырнадцатилетней Мисс Аддамс, заполнилась звуками некачественного музыкального сопровождения. — Я не буду давать тебе уроки игры на виолончели! — Предупреждающий тон Уэнсдей опередил Вещь, быстрее, чем он успел выдать комбинацию знаков пальцами о соответствующей просьбе. — А я не буду учить тебя подделывать банкноты, когда в следующий раз тебе понадобится некоторая сумма денег! — В воздух взмыли ловкие пальцы Вещи, который раздосадованно объяснялся перед Уэнсдей.       Он, словно комнатный зверёк, затаился на ладони Торпа, размышляя о прошлом, настоящем и будущем: Уэнсдей Аддамс, вероятно, погрязла в пучине новых расследований и ни сном, ни духом не вспоминала исчезнувшего товарища. Осознание того, что девушка не удосужилась ответить на его витиеватое, полное чувств письмо, больно отозвалось внутри Вещи: безымянный и большой пальцы предательски онемели от досады. Ксавьер задумчиво анализировал высохшую картину, с видом знатока изучая едва ли не каждую в ней деталь, и предусмотрительно держал тёплую ладонь раскрытой — так, чтобы Вещь мог вдоволь насладиться его обществом и гостеприимством. Их добровольное заточение среди красок, карандашей, чертёжных предметов прервал отец громкой тирадой о пользе времяпровождения в кругу семьи, изнашивающих тренировок и величии чувств между братьями и сёстрами. Дверь в комнату Торпа распахнулась, и Вещь мигом юркнул под одеяло, ничем не выдавая своего присутствия. — Сынок, — тщательно выбеленные зубы Винсента Торпа показались в злорадной усмешке, а его надменная учтивость насторожила художника. — Пора на тренировку. Пространство в комнате завибрировало, неестественно сжалось, сплюснуло все стоящие предметы и разлилось тёплым светом — мужчина феноменально испарился в воздухе, как настоящий маг (коим он и являлся). О его присутствии в помещении минутой ранее свидетельствовал лишь терпкий аромат полыни и трав. Ксавьер потрясённо уставился на Вещь, который уже тянул подростка к двери — весьма энергично и требовательно.       Тренировки Ксавьера проходили, в основном, на открытом воздухе под неусыпным контролем старшего брата парня, который негласным образом назначил себя судьёй, а на деле искал возможность измываться над Торпом. Его действия ограничивались едкими комментариями в адрес художника, похлопыванием того по спине, что существенно отвлекало, например, от стрельбы из лука и порчей имущества. Ксавье на подобные выходки брата закатывал глаза, мысленно ограждался от его общества и работал над собой, Вещь где-то суетливо бегал поблизости, ныряя под золотой ковёр из опавших листьев с детской восторженностью. — Они ушли, — шептал Ксавье, как только все члены семьи теряли интерес к его саморазвитию и рассасывались, — выходи.       О существовании энергичной отрубленной конечности, как хотелось думать парню, в его семье не прознал никто — иначе бы уже спустя пять минут Вещь стал бы полноценным объектом внимания его отца или подопытным материалом для его научных прорывов в области кинетики, анатомии и химии. Он отметил сходство Винсента Торпа и Уэнсдей Аддамс в любви к неординарным способам достижения целей и в тот день впервые улыбнулся. Уэнсдей Аддамс постепенно пускала корни в его мышление, заполняя собой все полушария мозга. Не помнить о ней было приятнее.

***

      Бесконечно длинные стеллажи, высотой уходящие под потолок, волновали воображение Уэнсдей Аддамс — девчонка тотчас представила, как вместо годами не проверенных дел граждан Америки, полки ломились бы под тяжестью её любви к литературе и многотомным изданиям. Корешки наскоро сшитых уголовных дел разили плесенью и жёлтыми кляксами на выцветшей от времени бумаге. Уэнсдей взяла наугад одну из папок, раскрыла её и с треском захлопнула — катастрофически не хватало времени на то, чтобы предаваться глупым девчачьим грёзам. Совсем скоро Уэнс выяснила принцип расстановки макулатуры, потому бесстрашно карабкалась под самый куполообразный верх, снедаемая необъяснимым чувством тревоги. Личные дела «неверморцев» покоились на предпоследней полке крайнего ряда, отличаясь лишь мрачностью оформления содержимого. Брюнетка поелозила запястьем по бумаге и она во мгновение загорелась — в архивном отделении занялся маленький пожар. Аддамс пришлось потратить все свои нервы на то, чтобы безболезненно приземлиться на пол и хорошенько припрятать личные дела нескольких, особо важных персон академии. — Энид Синклер, Аякс Петрополус, Роуэн Леслоу, Ксавьер Торп, Ларисса Уимс, — Уэнсдей сухо усмехнулась, перелистывая прихваченные с собой документы и пряча их в недрах своего объёмного рюкзака.       Чёртов огонь не отпускал Уэнсдей Аддамс, жаля своими укусами прозрачную кожу, извиваясь под её руками неукротимой змейкой. Девчонка натянула капюшон и выпорхнула из архивного отделения, окрылённая более чем удачным исходом дела. В обозримом будущем, по возвращению в академию, Уэнс намеревалась досконально проштудировать личные дела учеников Невермора — ознакомиться с их способностями, особенностями характера, привычками, которые, как правило, чаще всего выдают замашки серийного убийцы, чтобы раз и навсегда покончить с лесным монстром — живым напоминанием уязвимости Невермора. — Далеко собралась? Уэнсдей при звуке этого голоса стало дурно: вновь вернулось ощущение бушующего пламени в недрах её внутренностей. Девушка прекратила движение, внаглую уставившись на неподвижное, словно высеченное из камня, лицо Галпина-старшего. Он бесцеремонно вволок ученицу академии в свои апартаменты, отпуская за шкирку, как бездомного щенка. — Уэнсдей Аддамс, — он смаковал её имя на своих губах, и Уэнсдей скривилась, не стараясь скрыть своей неприязни. — Изволь рассказать о причине своего ночного визита в Джерико? — Вы живы. — Утвердительно начала девушка, пренебрежительно плюхнувшись в кресло напротив шерифа. — Вы были на острове Ворона. Вы спасли меня. И вы остались там. С каждым словом, произнесённым Уэнсдей, гримаса ненависти и отчаяния коверкала лицо Донована, лишая его способности дышать размеренно и сохранять спокойствие. Два раскатистых удара кулаками по столу, ослеплённые безумием глаза, и ядовитая усмешка — такой только людей травить, косить миллионами. Аддамс несколько раз от неожиданности моргнула, оставаясь непреклонной в своем умении держаться с достоинством. — Я в порядке. Тайлер тоже. Я не знаю, чем вы там занимались, Аддамс, — её фамилию мужчина озвучил шёпотом. — Но впредь, чтобы все ваши свидания ограничивались безобидными поцелуями, а не... — перед лицом Уэнсдей оказалась та самая книга, буквы на которой подсвечивались лунным светом, — этой бесовщиной! — Не будет никаких поцелуев — буркнула Аддамс, чувствуя нарастающую нервозность, — и свиданий. — Тайлер тоже пострадал, Уэнсдей. И, мне кажется, он скучает по тебе. Аддамс прикарманила себе книгу, на чём шериф не настаивал, и опрометчиво кинулась прочь из кабинета, немало удивляясь такой бурной реакции на простое свидание.

***

— Ноги на ширине плеч, спину ровнее! — Скомандовал Винсент Торп, увлечённый беседой с одним из таких же снобов, как и он сам — общества элитных сверхсуществ. Если Ксавье не ошибался, то подле его отца ошивался пренеприятный тип — он умел влиять на людей силой мысли в угоду своим желаниям. Не то что бы парень беспокоился о состоянии родителя, но находиться поблизости с таким человеком отнюдь не хотелось. Они смерили Торпа насмешливыми взглядами, холодными, как сталь, обменялись парой реплик и театрально удалились в своих безупречных одеяниях. — Отец устраивает представление. — Вещь остановился у ног подростка в напряжённой позе, выжидая момент выстрела из лука, желательно точного. — Обычно это делается для того, чтобы потешить самолюбие Винсента Торпа — могущественнейшего из всемогущих, пощеголять перед дорогими гостями, но сегодня инфоповодом стала одна из его карманных игрушек, — Ксавье натянул стрелу, проверяя угол смещения цели. — Сегодня они пришли поглазеть на меня. Прямого наследника его дара. После слов Торпа последовал выстрел — смазанный и неуверенный. Вещь забрался на плечо Ксавье, как будто это было самое приятное из всех мест, и пошевелил в знак протеста пальцами — резво и обозлённо. — Нет, Вещь, я не могу сбежать. Ты знаешь, что мне нужно в Невермор и тебе, кстати, тоже, — снисходительно отозвался изгой, с каждым разом поражая цели более ответственно и ровно. — Кстати, — спохватился он. — Почему ты не сбежал в Невермор?       Три ночи. Ровно столько Ксавьер Торп притирался к обществу Вещи. Порой, он умудрялся посчитать, что подвижная по запястье конечность — не более, чем плод его воображения, но вот перед ним вырастали, будто бы из ниоткуда все пять дружелюбных пальцев — сновали по комнатам особняка, наводили суету среди размеренной жизни родственников художника настолько сильно, что Ксавье нашёл Вещь до невозможности приятным и милым — и плевать, что он находился на попечении убийц, воров, карманников и социофобной Мисс Аддамс.       Они стали союзниками. Сперва, когда Вещь стал по-хозяйски орудовать в обители парня, он настороженно относился к подобным всплескам активности со стороны придатка, следил за его чихом, вздохом, движениями, а после — решил довериться, слежение порядком изводило ученика Невермора. Вещь отлично разбирался в тонкостях состава ядов, был рядом, когда Торп решился на первую тренировку по экстремальному бегу (в неё было включено также скалолазание), подавал ему пример и оказывал поддержку. Правильно расставлял колбочки с ядохимикатами в отцовской, оборудованной по последнему слову техники, лаборатории, искал для Ксавье наиболее выгодное снаряжение, качественное и относительно безопасное, так как Винсент Торп, словно обезумев, предоставил в распоряжение сына жалкие обноски для работы с парами ртути, радиоактивного свинца и обсидиана.        Они вместе лепили из глины смешные изваяния, чёрные и иногда бесформенные, похожие, конечно же, на Уэнсдей, изучали принципы управления ветром с помощью подручных средств, экспериментировали над рисунками Ксавьера, изображая поочередно то мать Уэнсдей — в её величественно грациозном молчании, то Пагсли с перепуганным лицом, то Вещь, то Энид в обнимку с Аяксом. Писать портрет Аддамс парень категорически не желал, будто что-то сверхъестественное влияло на его решение. Обычно при упоминании Аддамс и попытке нанести штрихи будущего изображения на мольберт, у Торпа перехватывало дыхание, а перед глазами плясали огненные шары. Ладони художника раскалялись докрасна при мысли об Уэнсдей. — Уроки морока... — прошептал Ксавьер, возвращаясь с Вещью обратно в комнату и запирая на все три замка дверь. Голова неистово гудела от классической музыки, предельно вежливых гостей, чьи голоса доносились с первого этажа церемониальной залы. Вещь притащил стакан с водой, чудом не расплёскивая содержимое, и приложил ко лбу Ксавьера смоченную вонючей жидкостью тряпку. Подростка сморил жар — Ксавьер Торп сгорал изнутри. Агония, в которой бился парень, скрючившись в три погибели, распространялась лихорадочно по всему телу — Вещь постарался нащупать его пульс, но был обожжён запредельной температурой художника. Звериный оскал, уродовавший продолговатое лицо Ксавье, обнажился, глаза, подёрнутые дымкой тумана, заблестели ярко-оранжевым пламенем. Вещь только и успевал менять повязки и следить за состоянием Ксавьера.       В последний раз Торпа одолевали кошмары в сновидениях в Неверморе. Тогда он посмел наивно предположить, что появление пророческих снов напрямую связано с природой этих видений — за пределами академии подобного ещё ни разу не было. Он ворочался по постели, метался, словно сражаясь с огненной гиеной, бредил и постоянно истязал в кровь свои саднившие кровью ладони, которые и без того были усеяны мозолями. — Уэнсдей!       Ксавьер оживился, вбирая жадно носом раскалённый вокруг него воздух, стал растерянно вращать глазами в поисках опоры, без оглядки выпил два стакана воды и молниеносно принялся за холст, на ходу мешая краски. Кошмар видения настиг художника — в нём Уэнсдей Аддамс горела заживо.