Маралья трава

      Не успела Лия обернуться, как оказалась в объятиях Ильинского. Её мгновенно окутало теплом, она даже слова не сумела вымолвить, как губ коснулся поцелуй. Мягкая борода Ильинского покалывала, а его руки крепко прижимали к широкой груди Лию.       — Девочка моя, — шептал Ильинский между поцелуями. — Милая моя.       — Мы целуемся на улице! — выдохнула Лия.       — Это не Белокаменная, здесь нас никто не знает. — Ильинский взял Лию за руку и повёл в сторону набережной Карасу.       У Лии сердце замирало так сладко, что казалось, что она сейчас воспарит лазоревкой в тëмное небо с тусклыми городскими звёздами. Они шли по заснеженным вечерним улицам, освещëнным новогодней иллюминацией и уходящими вдаль фонарями. Лия не спрашивала, куда Ильинский их ведёт. Просто держала его тëплую большую ладонь и шла рядом. Порой Лию охватывал восторженный трепет, и она прижималась к Ильинскому, чтобы тут же отпрянуть. В такие мгновения Вадим Борисович легко улыбался, и Лия видела, как щемящая пустота в его глазах сменялась нежностью и пониманием.       Деревья на набережной были так густо опутаны синими гирляндами, что казалось, будто на каждом осел рой светлячков. Потеплело, на небо стали наползать дымные облака. Гуляющие люди не обращали на Лию и Ильинского никакого внимания.       В «Пастушьей сумке» Вадим Борисович купил Лии и себе латте. У зоологов на кафедре были в основном закуски, поэтому Лия не отказалась от ужина. Вина она выпила совсем немного, а после огромных блинов, лопавшихся от начинки, последние отголоски опьянения как ветром сдуло.       В по-новогоднему украшенном кафе было тепло. Лия пригрелась и смотрела на Ильинского. Сейчас бы забраться в тёплую постель и уснуть, но Лия чувствовала, что такой волшебный сибирский вечер стоит прожить и прочувствовать полностью. Откинувшись на спинку красного диванчика, она поглядела в окно. И тут же затаила дыхание: над Парком Чудес возвышалось величественно сияющее огнями колесо обозрения. И оно работало! Медленно вращалось, вознося кабинки на апогей, откуда, должно быть, город смотрелся как на ладони.       — Вадим Борисович! — воскликнула, оживившись, Лия. — Пойдём, покатаемся на колесе обозрения!       — С конца семидесятых не был на чëртовом колесе, — улыбнулся Ильинский. — И, Лия, пожалуйста — просто по имени.       — Да мне как-то так привычнее, — замялась Лия. — И чтобы не палиться.       Ильинский в ответ только помог ей надеть фиолетовый пуховик. На миг задержался ладонями на плечах Лии, чуть сжал и отпустил, отворив перед ней дверь «Пастушьей сумки».       Восторг охватил Лию, когда контролёр пустил их в аккуратную закрытую кабинку колеса обозрения. Каблуки сапог ударились о металлическую ступеньку, на мгновение сердце дрогнуло: кабинка медленно, но верно поднималась в небо. Но Лия впорхнула внутрь, крепко ухватившись за ладонь Ильинского. Мелькнуло осеннее воспоминание, как он подал Лии руку, когда они вернулись в город из «Тайги». Со стороны — ничего не значивший жест вежливости. А на самом деле...       Лия устроилась на сиденье и поглядела вниз. Колесо крутилось, мелькали железные спицы, точно крылья гигантской мельницы.       — Катись, луна, чёртово колесо, — прошептала Лия, заметив в разрыве облаков бледную ущербную луну. — Катись-крестись, раздувай огонь, пока не пробило двенадцать часов.       — Нам бы тоже нехило до двенадцати обернуться, — заметил Ильинский, глядя на устремившуюся в небо ёлку-конус на Советской Площади, сиявшую синими и белыми огнями.       — Так это же просто хостел, не общага, — отозвалась Лия, провожая взглядом огоньки домов на другом берегу Карасу и подмигивающий фонарями большой мост через реку.       — Ты разве спать не хочешь? — Колесо пошло на снижение, а Лия и не заметила. Мгновения пребывания на высоте растянулись вечностью, но схлопнулись, точно взмах крыла бабочки. Лия моргнула, а верхушки елей уже были перед носом.       — Такой волшебный вечер, — улыбнулась Лия, глядя, как всё ближе и ближе становится земля. — Такой проспать кощунство!       — Я всегда мало сплю, — вдруг поделился Ильинский. — Работаю, а потом уснуть не выходит. Слишком много мыслей.       — Ты расскажешь мне? — затаила дыхание Лия.       — Ты не поймёшь. — Вадим Борисович не смотрел на неё. Его профиль тонул в синей предновогодней полутьме.       — А ты попробуй, объясни, — глядя на Ильинского, Лия отчëтливо почувствовала, что он трусит. Но чего он боится теперь? Все слова сказаны, признание сделано. Что осталось в его прошлом и настоящем, что пугает его? Или он боится будущего?       Лия вдруг поняла, что, собственно, ничего об Ильинском не знает. Как он учился в школе, кто его друзья и родители? Чем он увлекается в свободное от работы время? Лии вообще казалось, что Ильинский всегда на работе. Даже свой отпуск он проводил в «Тайге». Быть может, ему и не надо больше ничего? Достаточно птиц и коллег? И тут она — Лия Лазарева.       Додумать и что-то решить она не успела. Кабинка достигла низа, Ильинский вышел и помог выбраться Лии. Она рассеянно подала ему руку, позволяя увести себя прочь от колеса обозрения на прямую улицу с музеем военной истории с одной стороны и кафе с другой. Между тополей были подвешены сводом гирлянды, горевшие мягким золотым светом. Казалось, что Лия и Ильинский попали на сказочный путь, который приведёт их... Куда?       — Куда мы вообще идём? — Лия держала Ильинского под руку и всё ещё была на вершине чëртового колеса. — Я не ориентируюсь в городе.       — Не знаю, — признался Вадим Борисович. — Здесь просто очень красиво.       Кивнув, Лия снова поглядела на золотые жемчужины огоньков, рассыпанных над головой, словно звëздное небо спустилось на землю. Совсем как июльским неожиданными звездопадом в «Тайге», под вспышками которого Лия и Вадим Борисович расставили все точки над «i».       Они шли, куда глаза глядят, почти не разговаривая. Лия глубоко дышала и просто чувствовала рядом тепло любимого человека. Хотелось идти долго-долго, чтобы в какой-то момент незаметно свернуть на дорогу сна, умчаться по ней, подобно Дикой Охоте, мимо мира людей. Миры Хелависы были сказочными и красивыми. Совсем не такими, как Страна Снов Лавкрафта, в которой волшебные города соседствовали с чудовищами и первобытным страхом.       Мотнув головой, Лия отогнала смазанные образы и рассеянные мысли. Она словно грезила наяву и с удивлением поняла, что они с Ильинским зашли в тихие дворы старых домов, украшенных массивными карнизами, лепниной и вычурными маленькими балконами с нависшими на бетонных завитушках шапками снега. Раскидистые вязы темнели голыми стволами, в окнах почти не горел свет.       Лия только хотела спросить, что они тут делают, как Ильинский увлëк её за собой вниз. Ойкнув от неожиданности, Лия мягко приземлилась в сугроб.       — Мы будем делать снежных ангелов! — громко зашептала она, радостно, с какой-то щемящей и окрыляющей лëгкостью размахивая в снегу руками и ногами. Ильинский не стал повторять за ней, только лежал на спине, подложив руку под голову, и глядел то на Лию, то в небо. — Ты странный сегодня. Темнишь чего-то. С корпоратива слинял.       — Я думал, ты привыкла, — отозвался Ильинский. — О чём просто болтать? А с КГУшными зоологами Андрей с Мельниковой и Кандаковым справятся.       — Я иногда не знаю, о чём с тобой говорить. — Сев в снегу, Лия внимательно поглядела на Ильинского. — Фильмы ты не смотрел, которые я видела, книг не читал. А как рассказывать о фехтовании, я не знаю.       — Ты занималась фехтованием? — Снежинки медленно падали вниз с ветвей вязов, и Лии чудилось, что она снова видит мир через сетку маски и сжимает в тонкой, закованной в перчатку руке рапиру.       — Бросила, когда закончила школу, — призналась Лия. — Отец до сих пор всем гостям показывает мои грамоты и кубки. У меня в квартире есть своя маленькая стена славы.       «Или плача», — подумала Лия уже про себя.       Отец был на грани развода с Алисой. Она поймала его на измене с директрисой музея, он же узнал о молодом нейрохирурге из Солнцевской больницы, с которым обедала и ужинала мачеха. Отец и Алиса разъехались по разным квартирам, брат Олежек слинял с матерью, потому что его станция юных техников находилась недалеко от нового дома. Отец в выходные ходил по клубам и возвращался порой сильно пьяным. В такие моменты он сидел у стены и рассказывал срывающимся шёпотом Лииной матери, какая у неё выросла замечательная дочь. Мать Лии — Серафима Лазарева — умерла от лейкоза, когда дочери было два года. По сути, растила Лию Алиса. Маму Лия не помнила, но всегда с интересом и лёгкой грустью смотрела на её фотографии. Что бы сказал отец, узнай, с кем встречается Лия? Она ведь ему так до сих пор и не сказала... Только Алисе. А та поклялась молчать.       Лия замолчала надолго, рассеянно выводя на снегу узоры. Ильинский всё смотрел на неё, и вдруг тихонько заговорил, да так, что у Лии перехватило дыхание:

От растраченных чувств, от мучительных дней,

От безрадостных слез и цепей на груди,

От ружейных затворов, закрытых дверей

Огради ее, ключ, огради, огради!

Зароди в ней мечту, что сияет на дне,

Точно в серых глазах запоздалый рассвет —

Птичьей трелью и нежностью тысячи дней,

Сердца стоном и яростью тысячи лет.

Ситец платья таит неизбежную боль.

Уходя, отправляет мечты на костер

Тайных снов и сомнений. Земная юдоль

Никогда не растила подобных сестер.

Ни в «Тайге», ни у сирина в песнях лесных

Не приметить такой же, и ввек не найти,

От чудачеств моей запоздалой весны

Огради ее ключ, огради, огради...

      — Как красиво! — вырвалось у Лии, когда Ильинский замолчал, а последние слова смешались с серебрящимся в свете фонарей снегом. — Кто это? Я в поэзии не сильна, люблю Лермонтова да Ахматову...       — Это я, — произнёс Ильинский нарочито спокойно, но Лия видела беспокойство в его серо-голубых глазах.       — Ты пишешь стихи? — Лия во все глаза смотрела на него. — Я не знала. — И прикусила язык. Она о нём ничего не знала...       — У меня несколько изданных сборников. Но в «ЛистайГороде» их не найдешь, — отозвался Ильинский.       — Поди в каком-то союзе поэтов ещё состоишь, — улыбнулась Лия, вспоминая то немногое, что знала о писательстве. Вот про то, где какие конференции и куда отправить тезисы она была в курсе.       — На встречи почти не хожу, потому что я всё время на работе, — в тон ей ответил Ильинский.       — Может, иногда всё же стоит отдыхать? — Лия подвинулась ближе, коснулась плеча Вадима Борисовича. — Тебе же нравится писать стихи.       — Сейчас уже нет. Я только этот и написал за последнее время. Не смог удержаться. Тебе понравилось?       — Очень! — с чувством выдохнула Лия. — Мне никто никогда не читал стихи. И песни не пел. Да и не сочинял ничего. — Она покраснела, чувствуя, что говорит не то и не так.       — Моя будущая докторская диссертация посвящена тебе, — тихо произнёс Ильинский. — Если бы не ты, я бы так и не решился собрать в кучу и освоить весь набранный материал. А ведь там на десять жизней информации о птицах хватит!       — Защитишься и тебя точно никто никуда деть не посмеет! — воскликнула Лия.       Она помнила, как тёплым вечером увидела, что Ильинский пишет докторскую. Почитала черновики и поняла, что это, чёрт возьми, круто! Это была их вторая ночь. После первой, под самое утро, ещё до звонка будильника, Лия позорно сбежала из комнаты Ильинского, а потом целый день пряталась на сетях, заштопывая существующие и несуществующие дыры. Лии казалось, что в тот день все птицы смотрели на неё так, как будто всё знали, особенно прищуривший большие чëрные глаза козодой. По Лавкрафту, козодои ведали о жизни и смерти. Интересно, что знал этот козодой?       Лия снова сильно задумалась, провалившись в грёзы наяву. Из размышлений её вывел Ильинский, поднявшийся на ноги и протянувший Лии ладонь. Рука об руку они вышли на Советский проспект и, сделав круг, вернулись к мягко светившемуся огнями КГУ. Лия уже хотела спросить, погуляют они ещё, или пойдут в хостел, как со стороны корпуса биофака донеслось и прокатилось по пустой улице фальшивое:       — И то-о-олька-а!.. Рррюмка водки на столе-е-е!..       Встрепенувшись, Лия увидела, как от университета шли три фигуры. Женская слева и мужская справа тащили полубессознательного приятеля. Пела девушка. Ну конечно, Олеся. А Эдик снова не рассчитал количество выпитого.       — Лучшие студенты столицы. Научная элита. Интеллигенция, — негромко произнёс Ильинский, глядя на то, как Олеся и Андрей свернули на соседнюю улицу. Олеся больше не пела. Эдик вяло перебирал ногами.       — Да ладно тебе, — запальчиво возразила Лия, стыдясь и защищая друзей. — Сам тоже не трезвенник.       — Меня давно домой не относили, сам доходил.       — Но в кресле в новом домике уснул. Прости... Не хотела говорить, само вырвалось. — Лия смутилась.       — Хорошо, что сказала, — отозвался Ильинский. — Лучше, чем вариться в собственных мыслях. И я заслужил то, что было. Заслужил... — Он как будто ссутулился и робко сжал ладонь Лии.       Она помнила. Как Вадим Борисович собирался получить «подарок» от профессора в виде Лизоньки. Но не решился. Не смог. Напился, чтобы отключиться. Не сумел ни уйти, не довершить начатое. Последнее было то, что удержало Лию в «Тайге», когда Вадим Борисович попросил и признался ей во всём. Простила бы его Лия, если бы он всё же воспользовался Лизонькой? Лия не знала. Хотя тогда между ней и Ильинским ничего не было. Кроме оборванных чувств, неуверенности и всепоглощающего душевного трепета. Как же она любила его...       Троица друзей уже давно скрылась, а Лия и Ильинский только перешли дорогу по одинокому светофору. Миновали хостел и зашли во дворы. Где Лия очень удивилась, когда Ильинский достал ключи и открыл домофон одного из подъездов.       — Я снял квартиру на сутки, — ответил Вадим Борисович на немой вопрос Лии. — Чтобы нам никто не мешал. Тазик Кандакову и Мельникова с Андреем принесут.       — У меня никаких вещей с собой нет... — оторопела Лия. — В чём я буду спать? — И покраснела. Спать им явно не придётся. Квартиры снимают не для сна. А ну и к чëрту его!       — Я дам тебе свою рубашку. Как в «Тайге». — С этими словами Ильинский отпер дверь квартиры, а Лия вспомнила, что на нëм её любимая голубая рубашка.       Внутри они даже не включили свет. Лия успела снять пуховик и заметить, что коридор очень просторный. А в следующий миг губы Ильинского накрыли её рот мягким, но настойчивым поцелуем.       Лия только этого и ждала, трепеща в объятиях любимого. Она уже потянулась к пуговицам на его рубашке, как вдруг Ильинский осторожно перехватил её руки. На миг заглянул в лицо Лии казавшимися в темноте серыми глазами и произнёс:       — Не могу я больше в душе это носить. Лия, это я выпил настойку маральего корня.