Поющий меч Покрова

— О, соколичек мой, наконец-то! — с искренней радостью воскликнула я, когда Страшила вошёл в комнату и запер за собой дверь. — Ну что тебе сказали, боец? — Сказали, ничего страшного, бывает такое с этой слабой смертной оболочкой, — с юмором отозвался Страшила и, наклонившись, поднял меня на руки. — Ты как? — Хорошо, — удивилась я его вопросу. — Я стихи сочиняла. — Стихи? — Ага. Делать нечего было. Прочитать? Как говорится, внимает он привычным ухом свист, марает он единым духом лист, потом всему терзает свету слух… Страшила внимательно смотрел на меня. Я чувствовала некоторую неловкость, что навязываю ему свои вирши, но потребность потерзать кому-то слух была слишком велика. — Ну прочитай, — ответил он нерешительно, как будто опасаясь чего-то. — Критиковать, товарищ Петроний, можете свободно, — предупредила я. — Лично я всё равно считаю себя гением, и никакие замечания не изменят моего мнения. Знаешь, кто-то сказал, что истинный человек искусства как птица: чирикает на любой ветке, где вздумается, и вечно принимает шум листвы за аплодисменты. Я сымитировала звоном откашливание. — Из-за гор выскакивает солнце и бежит по небу, как шальное; сердце плазменное в нём, как в марафонце, бьётся — старое, усталое, больное. Проклиная бога, рок, кометы, метеоры, водород и гелий, солнце волочит свои планеты, раз за разом их таща сквозь перигелий. Разбивая в прах пространство, оно мчится и беззвучным криком вечность оглашает: дать ему на миг остановиться солнце мёртвый космос умоляет. Но молчит Вселенная глумливо, лишь другие звёзды отвечают: слышно иногда их вой тоскливый, когда скорбь они со светом излучают. В мёртвом вакууме звёзды — чужестранцы; солнце тщетно сдерживает стоны. Оно плачет, и протуберанцы в пустоту летят с его короны. Я похвалила себя за то, что запомнила всё наизусть. И задумалась, как можно переделать слово «графоман», чтобы оно отражало, что стихи я не пишу, а именно сочиняю в уме. — Если тебе смешно, то можешь смеяться, — добавила я. — Мне всё-таки ещё только двадцать, и я имею законное право сочинять подобную лирику. Подмешать в то, что хочешь передать, метафор, символов, запечь в рифме — и вуаля! — какая-никакая, но пицца. Кому-то опилки, а кому-то, как Рахметову, вкусно. Да знаю, боец, знаю, что не Бродский я. — Как-то не смешно. — А мне вот смешно, — ехидно отозвалась я. — Ну какую скорбь со светом излучает звезда? Она жизнь дарит, радость, тепло! Батя Ричарда Фейнмана учил, что всё на Земле — благодаря солнышку, а он ух какой умный мужик был! Наверняка солнцу нравится скорость, на которой оно несётся! Сочиню когда-нибудь стихи про Солнце-байкера, который наслаждается свободой и при этом знает, что разогнался и не может повернуть. Ты ведь понимаешь, что Солнце не может повернуть? Потому что его, во-первых, держит на поводке орбита, а во-вторых… — я понизила голос и добавила заговорщицким шёпотом: — Оно неодушевлённое. Страшила, как я и надеялась, невольно улыбнулся. — Часть слов я не понял, — признался он. — Что такое протуберанцы? — Сразу бы спросил! — возмутилась я. — Ты когда-нибудь видел полное солнечное затмение? Не частное, а именно полное. — Полное солнечное — не видел. Лунные видел. Я максимально кратко объяснила, что протуберанцами называют плазменные образования в солнечной короне, которые, вероятно, возникают из-за конвекции вещества в звезде. — Просто во время полного затмения видно солнечную корону — и их тоже. А вообще я считаю протуберанцы слезами солнца, — не без ехидства добавила я, и Страшила рассмеялся. — Что тебе в больничке-то посоветовали? А то лезу со своей графоманией и просветительством… Жить будешь? — Буду, Дина, — заверил меня Страшила со смехом. — Травок каких-то дали, велели заваривать. Массаж делать, как ты и сказала, чтобы разминать застывшие мышцы. — А спать побольше не велели? — елейным голосом осведомилась я. — Нет, но это я и так осуществлю, — пообещал Страшила. — Вот и правильно, а то уже утро скоро. Спи и радуйся, что можешь спать. Некоторые вот не могут. Вынуждены только стихи сочинять по ночам и мудрствовать. Страшила рассеянно кивнул и потрогал лицо. Потом он, к моему изумлению, достал из кармана небольшое зеркальце и недовольно помял щёку, глядя в него. — Очень жутко выглядит? — поинтересовался он, не скрывая досады. — Это ты прихорашиваешься, что ли? — квакнула я. — Возлюбленную решил себе найти по заветам Мефодьки? — Да ну тебя, — с досадой проворчал Страшила и принялся яростно разминать щёку. — Во-от, — плаксиво отозвалась я. — Для начала послал свой верный меч к чёрту. А что будет потом, когда какая-нибудь местная красавица положит на тебя глаз и влюбит в себя? Выбросишь меня на свалку истории покрываться ржавчиной? — К чёрту я тебя не посылал, — заметил Страшила. — О, это вопрос времени, — ехидно предрекла я. — Влюбишься — и пошлёшь. Да я шучу, боец. Слушай, а тебе какие девушки нравятся? Брюнетки, блондинки, рыжие? — Вы что сегодня, все сговорились, что ли? — вспылил Страшила и закрыл глаза, явно пытаясь справиться с собой. — У нас тайный сговор с тем ювелирчиком, — подтвердила я. — Да ладно тебе, не обижайся. Ты просто устал, ложись спать. Страшила кивнул и принялся раздеваться. — Чего ты вообще переживаешь по поводу пареза? — разглагольствовала я тем временем. — Можно носить чёрную повязку наискось, как у пирата или Айсмана в фильме. Это очень даже круто выглядит. Если бы у тебя был лагофтальм левого глаза, можно было бы делать косплей на древнеегипетского бога Гора. Ему в своё время выбили левый соколиный глаз, так называемый Уаджет, но он восстановился. А я буду изображать Тота, бога мудрости и знаний, который оказал тебе первую медицинскую помощь. Страшила закрыл лицо руками, укоризненно качая головой и в то же время смеясь. Я представила себе его с соколиной головой, как часто рисуют Гора, и тоже не смогла сдержать смеха. — Что ты меня всё время с богами какими-то сравниваешь, это кощунство, — упрекнул меня мой боец. — Ха! — отозвалась я самоуверенно. — Я ни в одного не верю, это кощунство посерьёзнее! Хочу — верю, хочу — нет, хочу — ем их на обед. Страшила поперхнулся от неожиданности. — Ты меня не буди тогда, — попросил он, улёгшись. — А то я что-то вымотался с этими гуляньями по лесу. — Нет проблем. Мой боец спал шестнадцать часов без просыпу — и проснулся только незадолго до полуночи. — Девять уже? — изумился он и ошалело уставился в окно, где цвет неба явно не был похож на утренний или дневной. — Девять вечера, — подтвердила я с мягким ехидством. — Да ладно уж, ты устал и болен. Сон полезен для здоровья. В порядке исключения и в рамках лояльности я не стала шутить про сурков и медведей в берлоге. Страшила поднялся, неохотно размялся и поморщился. — Знаешь, всё равно как-то в сон клонит, — заметил он смущённо. — И голова болит. — Бедняга… — посочувствовала я. — Ну ложись спать. Я бы тебе, правда, посоветовала сходить в столовую. Она ж у вас круглосуточная. — Ага, — зевнул Страшила; он сонно потёр виски, а затем с досадой помял щёку. — И надо ещё к Иконе зайти.