Мы забыты

Гарри стоял на балконе и курил. В последнее время он начал много курить, наверное, слишком много, но это позволяло злиться меньше. Он сам не знал, на что или на кого злится, и в то же время находил сотни причин для этого. Он злился на других авроров с их насмешливым пренебрежением (он считает себя лучше всех из-за того, что «Избранный», он считает, что он теперь знает и умеет больше всех остальных, глупый золотой мальчик, он даже не сильнее нас), на Рона, с которым они давно уже общались только по работе (ты думаешь, что можешь мне указывать, ты считаешь, ты лучше знаешь, да ты что, нашёлся умный и опытный, на зубах скрипит твоё высокомерие), на Гермиону и её дурацкие планы стать Министром Магии (мы оба знаем, Гарри, что если бы не я, вы бы оба умерли, мы оба знаем, что я достойна этого, что я умна и что я талантлива, я заслужила это), на бесконечные придирки и упрёки беременной Джинни (давай начнём с того, что ты целыми днями пропадаешь на работе и я вообще тебя не вижу, с того, что тебе наплевать на меня, что мы даже любовью больше не занимаемся, с того, что ты никогда мне не помогаешь, я должна всё сама делать или ты считаешь, что это выше тебя) и на себя — больше всего он злился всегда на себя. Он чувствовал себя бесполезным. Бесполезным, бессмысленным и пустым. Как будто что-то очень важное отобрали у него и оставили выживать без всякой цели, без всякой радости, оставили голым и измазанным в грязи. Иногда Гарри желал, чтобы он умер тогда, там, в девяносто седьмом. Или чтобы Том до сих пор был жив. Тогда всё это — его существование — имело бы смысл. В те времена он был героем, он преодолевал трудности, он боролся, он воевал, и за его спиной стояли те, кто всегда готовы были отдать свои жизни на благо победы, так же, как был готов он сам. Он был... кем-то. Кем-то значимым. Важным. Существующим здесь и сейчас, в этом мире. Гарри стал аврором в отчаянной надежде воссоздать для себя это. Войну, борьбу, собственную значимость. Но это не помогало. Это не помогало. Он оказался забытым. Забытым героем, который сыграл свою роль в политическом спектакле и должен был уйти со сцены. Только Гарри не желал уходить. За её пределами для него не было места. Он просто не мог жить, как живут все другие — не мог и не умел жить размеренной, обычной, повседневной жизнью, о которой так часто кричала теперь Джинни. Он хотел гореть. Гореть, гореть, гореть, а не течь, подобно спокойной воде. Он думал, что она такая же. Такая же пламенная, не умеющая жить за пределами поля битвы, юная и злая валькирия. Но, наверное, ошибался. Он выкинул сигарету и потянулся за новой. Это всё было так противно, так умопомрачительно противно. Он похоронил себя за бумажной волокитой Аврората, за вяжущими на зубах законами, которые предписывают отпускать виноватых и сажать невинных, за блеском денег и сладостью лжи, которые выкупали даже самых омерзительных убийц; он похоронил себя за бытом, за помой-за-собой-посуду-Гарри и немедленно-иди-и-помоги-мне-Гарри; он похоронил себя за бездействием, за желчью и слезливой жалостью к себе. Он не летал больше. Не воевал больше. Не смеялся, не радовался, не любил, не жил, он только злился и сдерживал тошноту от самого себя и своих собственных действий. — Бросай уже! — раздражённо, как и всегда, сказала Джинни, появляясь на балконе. Ярко-рыжие волосы собраны в пучок, и её живот стал уже достаточно хорошо виден. Усталое, припухшее лицо. Лицо, видеть которое каждый день уже до дрожи ему опротивело. — Ты достал курить. Неужели не понимаешь, как это вредно? Чему ты научишь нашего малыша? Как весь день ходить с унылой рожей и бегать к сигаретам каждые полчаса? На свою голову уговорила взять выходной, думала, что мы проведём время вместе, но нет, ты даже не смотришь на меня! Убери сигарету, я сказала. Гарри потушил сигарету и демонстративно повернулся к ней, глядя прямо в глаза. Его лицо ничего не выражало, но на самом деле на языке почти физически ощущался привкус тошноты. Кем они стали? Гарри до сих пор помнил те первые месяцы после победы, когда казалось, что их теперь ждёт счастливое будущее. Она была живой, полной энергии, полной сил и жгучего огня в сердце, она собиралась играть в квиддичной команде, и Гарри, вернувшийся с войны герой, которого она дождалась, несмотря ни на что, отчаянно хотел жить дальше. Сейчас он понимал, что это было всего лишь иллюзией. Нет, он не вернулся с войны. И он не был героем. Он был ещё одной фигурой великого шахматного поля, которая упорно отказывалась признавать себя сметённой с него. «Научишь нашего малыша», — мелькнуло в голове Гарри. Он не хотел малыша. Он не хотел детей, не хотел жены, ничего не хотел, только сражаться. Вновь сражаться. Сражаться и умереть, сражаясь, бок о бок с такими же, как он, а не с теми, в кого они теперь превратились. — Что молчишь? Нечего сказать? — Джинни упёрла руки в бока — точь-в-точь, как делала некогда её мать. Он хотел умереть... Что-то вдруг надломилось внутри, и на губах Гарри заиграла полуулыбка. — Я на Дайагон-Элли. Пройдусь по магазинам, я давно тебе обещал поискать что-нибудь для будущего малыша. — Хорошо, — выдохнула Джинни и потёрла переносицу, пробормотав что-то о том, как она устала. — Не забудь зайти за продуктами. — Конечно. — Купишь мне шоколадных котелков? — Конечно. — Люблю тебя. — И я тебя. Привычная ложь увязла на языке и, глядя в погасшие карие глаза Джинни, Гарри задумался о том, не лгала ли она ему точно так же. Прихватив пачку сигарет, он вышел из дома и зашёл за метлой. Его старая метла. Символ его детства. Его юности. Юности, которая так рано оборвалась, и детства, которого никогда не было. Хлопок аппарации — и вот он здесь. Здесь. Здесь, где был его настоящий дом. Башни Хогвартса безмолвно возвышались за спиной, воды Чёрного озера ласкали ноги, и Запретный лес шумел от каждого дуновения ветра. Там, в коридорах и спальнях, жили теперь те, чьё время скоро придёт, те, в ком, как и в нём, живёт дух битвы. Или, может, и они больше не мечтают о вкусе крови на языке и крепко стиснутой в пальцах волшебной палочке? Может, у детей сейчас другие мечты? Они никогда не встречались лицом к лицу с воплощённым и бессмертным ужасом, их близкие не умирали на их глазах один за другим, они не были такими, как он. Наверное, они умеют ценить что-то ещё, кроме этого бесконечного и самоубийственного героизма. Увы, он не умел. Гарри выкурил сигарету, оседлал древко метлы и резко взвился в воздух. Метла послушно повиновалась малейшему его приказу, словно не было всех этих лет. Ветер свистел в ушах, ветер развевал волосы, ветер слепил глаза и трепал полы мантии. Ему было хорошо. Спустя столько лет, ему в конечном итоге стало хорошо. Гарри прильнул к древку метлы и ушёл в мёртвую петлю. Он закрыл глаза, и улыбка тронула губы. Он не собирался выходить из этого виража.