Шкаф

***

— Ты ж хитрожопый! На! Получай! — гневно чеканил я, активно нажимая пальцами на кнопки джойстика, потому что этот иранец обыгрывал меня и валил на лопатки моего персонажа уже десятый раз подряд. Нечестно! И ведь сидит, весело ржёт, спокойно управляет своими большими и указательными пальцами, даже будто лениво нажимая на кнопки, пока я чуть не покрываюсь потом с высунутым языком и херачу пальцами по кнопкам так, что они вот-вот задымятся. «YOU WIN!» Тут-то я и не выдерживаю: кидаю джойстик и бегу за Хасаном, который с криком вскакивает с места и галопом несётся из комнаты, предчувствуя неладное. Я его предупреждал, что на полных щах отпизжу, если он опять выиграет. Ведь проигрывать было не в моей компетенции и било по моему горделивому самолюбию. Прошёл месяц с того дня, как мой мир перевернулся с ног на голову. Месяц нескончаемых пыток со стороны Хасана в виде его улыбок, нечаянных взглядов в мою сторону или неосторожных прикосновений к моей руке. Тридцать один день самокопания и вечных анализов своих поступков. Я постоянно рылся в себе, вытаскивал из недр памяти какие-то события с детства и рассматривал со всех сторон: сетовал на то, что мои пристрастия именно из-за нехватки отца; что мама и бабушка слишком опекали меня своей женской любовью; что в фильмах снимались слишком слащавые актёры; что певцы были хорошенькими мальчиками; в журналах эти модели были чересчур накаченные и красивые. Затем винил мысленно Руса, который и втянул меня во всю эту гейскую тягомотину, когда в первые поцеловал меня по пьяни. Все виноваты, но не я, — тот, кто ещё в детстве, смотря фильм «Приведение», залипал не на Дэми Мур, а на Патрика Суэйзи. Все виноваты, что я, трахая очередную девчонку, представлял под собой стонущего парня. В частности — Руслана. А потом… Я как-то наткнулся на сообщество в интернете под названием «Дети 404 — мы не ошибка» и просидел в нём, читая статьи психологов и различные истории до самого утра, пока шаги моей матушки не стали слышаться и отдаваться скрипом пола в доме. И будто отпустило. Я перестал загоняться, просто стал наслаждаться тем, что чувствую. Я внезапно тогда понял, что такие эмоции дано испытать не каждому человеку. И нет, моя внутренняя гомофобия не исчезла по щелчку пальцев, просто я старался не думать об этом. Я наслаждался летними денёчками, которые отведены мне с Хасаном самой судьбой. Я наслаждался и одновременно ужасался, ведь через месяц мой иранский мальчик уедет в Казань, и всё… Я гнал все параноидальные и панические мысли, но они сами по себе врезались в мой разум, как только я оставался один. Чаще всего спасал алкоголь. Я ужирался так, что просто заваливался без памяти спать. Так я делал каждый раз, пока Хасан не стал возникать, мол, воняет от меня перегаром и ему неприятно. После этого от алкоголя, а точнее от чрезмерного употребления, как отрезало. Мы даже стали бегать по утрам вместе с Хасаном, как только его нога полностью восстановилась, потом сидели на берегу реки, болтали; или я купался, а юноша внимательно смотрел на меня. — Иди сюда! — я махнул ему, стоя по пояс в тёплой воде. Иранец отрицательно и напуганно замотал головой. Его тёмные пряди волос словно стали ещё длиннее. — Иди, не бойся, просто доверься мне. Иначе я притащу тебя насильно и оставлю посередине, где глубже всего. Хасан помедлил. Он выругался на своём родном языке и встал, не спеша снимая с себя кроссовки, носки и спортивные шорты с майкой. Я следил как загипнотизированный за его неспешными движениями. Как же мне повезло, что я находился по пояс в воде, которая скрывала мой стояк. Его тело моментально покрылось мурашками, как только он стал делать неторопливые шаги в мою сторону, обхватив себя за плечи. Отвернувшись, чтобы больше не пялиться так нагло на его полуголое тело, я присел: — Обхвати меня за шею, сейчас поплаваем. Только без резких движений и паники, хорошо? — Как скажешь, изверг, — пробубнил иранец, делая так, как я его и попросил. Купались мы плавно, а если быть точнее, то плыл я, а Хасан, крепко удерживаясь за меня и лёжа животом на моей спине, двигался вместе со мной. Он восторженно кричал о том, как это круто, что будто бы он плывёт сам, даже ногами стал бултыхать и, осмелев, опустил одну ладонь в водную гладь. Юнец обвивал потом мою шею своими нежными руками и прижимался грудью с твёрдыми сосками к моим лопаткам, щекой прильнув к моей. Трахаться бездумно — это, конечно, круто, но вы когда-нибудь испытывали что-то столь интимное, первозданное? Такое, от чего у вас на физическом уровне подкашиваются ноги, темнеет в глазах и распирает изнутри так, что только дотронься — сразу рванёт? Вот и я не испытывал, пока не встретил его… — Тебе пиздец! Лучше тикай из страны сразу же! — угрожающе кричу я, скольжу по паркету и хватаюсь за угол длинного коридора, куда завернул ржущий юноша. Я был в гостях у родни Альфии лишь тогда, когда вся их огромная семейка уезжала в город закупаться, и юнец прибегал ко мне, торопливо зовя к себе в гости. И сегодня мы были вновь в их доме одни и веселились, как два школьника. Так, будто нам лет по тринадцать. — Смотри, песок сыпется по дому, Аля потом ругаться будет! — в полухохоте кричит мне Хасан, намекая таким образом на мой возраст. Говнюк, мне даже и двадцати пяти нет, а он уже считает меня стариком… Он с дуру врезается в пуфик, кубарем падает через него и охает, но не перестаёт смеяться как сумасшедший. А я победоносно возвышаюсь над ним, расставив деловито руки в бока и выгибая одну бровь. — Ну что? Попался? — угрожающе шепчу я, дёргаясь от испуга, когда юноша слишком резко вскакивает на ноги и вновь несётся со всей дури от меня. Какой он шустрый всё же. Как маленькая ящерица, которую вот-вот поймаешь, но в итоге и вовсе теряешь из виду в зарослях травы. — Ага!!! — не такой уж я и старый, раз умудряюсь догнать этого пацана и припечатать его к стене. Мы оба загнанно дышим, смотрим друг другу в глаза: он весело, а я влюблённо. Чувствую, как пропадаю с каждым новым вдохом и разглядыванием, — так близко его радужки глаз. Я крепко удерживаю юношу за плечи и прижимаю их к стене, а моё тело не нарочно льнёт к нему с таким давлением, будто я желаю стать с ним единым целым. Хасан едва дышит уже от моего веса, но не просит отойти и не вырывается, а юркает вовлечённым взглядом от моих глаз к губам, затем обратно. И так несколько раз, пока… Не начинает несмело двигаться лицом ко мне, практически не дыша. Я был готов обхватить его щёки ладонями и впиться своими губами в его, но в гостиной послышались далёкие голоса и разговоры не на русском языке, а также весёлый смех и шуршания пакетов. К дому подъехали, а мы даже и не услышали… — В шкаф… сюда, — первым реагирует Хасан, хватая меня за руку и таща за собой. А я понимаю, что если нас увидят, то будет много, очень много вопросов и проблем. Ведь даже когда я встречался с Алей, то меня никто здесь не ждал. А сейчас что они подумают, когда увидят меня у них дома, да ещё и узнают, что я дружу с Хасаном. Страшно представить. Мы резво умещаемся в довольно просторном шкафу, оба выбираем более-менее удобное положение и затихаем, пытаясь прислушаться к шагам и к голосам. Юнец машинально прикладывает палец к губам. Я это вижу не сразу, но глаза постепенно привыкают к темноте. Сидим и не дышим практически. Но ладно, спрятаться-то мы спрятались, а дальше что? Как, етить колотить, я потом выберусь отсюда?! И почему Хасан нырнул в шкаф вместе со мной, а не остался снаружи, он же дома. И его явно посчитают в край пизданутым, если он с непроницаемым лицом вылезет отсюда при них. Время, как назло, идёт медленней обычного; я уже успел заскучать и осесть на что-то мягкое, даже не желая знать, что это. Просто упёрся спиной о стенку и поджал ноги, закрывая глаза. Где-то в доме слышатся шумные разговоры. Юноша то и дело всматривается в узенькую щель, словно от этого что-то изменится. И вскоре происходит то, что меня всегда бесило: мой мозг из-за стресса и выброса адреналина подкидывает мне из воспоминаний самую тупую и смешную ситуацию из жизни, а именно как Рус пустил носом чай в столовке при всех… и я тихонько начинаю хихикать. — Тш-ш-ш. Ты чё, тихо… — умоляюще шикает на меня иранец, но делает тем самым лишь хуже, потому что истерика накрывает меня пуще прежнего. И я практически срываюсь на голос, зажимаю себе рот рукой, но не перестаю угарать. Хасан хватается за мою руку и продолжает успокаивать, а я не могу. Я сжимаю губы так сильно, насколько это возможно, на минуту затихаю, но вскоре вновь захожусь в сопении и скулении из-за новой волны смеха. — Заткнись… — Не могу… — я и правда не в силах контролировать этот припадок. Вот-вот и меня прорвёт на дикий хохот, и юноша это понимает, поэтому… он резко наваливается на меня сверху и целует. Жмёт грубо и злобно мои губы своими, отчаянно пытаясь заткнуть и успокоить меня. Хватается ладонями за скулы и с новой силой целует, нервно выдыхая мне в самый рот при малейшем отрыве губ. Меня словно бьёт током, я распахиваю глаза; смешная ситуация уже не стоит картинкой перед глазами, теперь я отчётливо вижу его: зажмуренного и раскрасневшегося от злости. А может, и не от злости, а от того, что атмосфера вокруг в разы накаляется до предела. По крайней мере, мне так ощущается. Я практически не дышу и не отвечаю сначала, замираю, когда губы юнца останавливаются в какой-то момент в миллиметре от моих. Он пристально смотрит мне в глаза, обдавая приятным дыханием мои губы. Даже в полумраке я могу разглядеть эту замысловатую радужку обворожительных глаз. Я себя больше не сдерживаю и в эмоциональном порыве обхватываю его одной рукой поперёк талии, прижимаю к себе и с отчаянным шумным вдохом теперь сам завожу новый поцелуй. Иранец глухо стонет мне в рот, дышит через нос, и я жму ещё крепче его к себе, второй рукой хватаю за челюсть и, не боясь сделать больно, сдавливаю пальцы. — Тише, — теперь низким голосом приказываю ему я, отталкивая от себя это желанное и горячее лицо с вытянутыми ко мне губами. Но я любуюсь. Держу его крепко, с жадностью и вожделением смотрю на то, как брови Хасана напрягаются, как он кривится и жалобно смотрит мне в глаза. Я вижу то, как он одним взглядом умоляет меня поцеловать его. — Пожалуйста… — шепчет он затем пухлыми губами, дёргаясь в мою сторону, но я в разы сильнее его. Мой хищный взгляд врезается в каждый сантиметр его кожи, я хочу запомнить на всю жизнь это пошлое и умоляющее выражение его мордашки. Эти его большие глазки, похоть в них и красные влажные губы. Я медленно разжимаю пальцы, удобней усаживаюсь и наглею до такой степени, что скольжу руками по спине Хасана и ныряю ладонями под ткань майки. Прикрываю отяжелевшие веки и теряю рассудок от мягкой кожи, закусывая губу. Не могу, ещё немного — и я сорвусь. Мне становится трудно дышать, и такой манящий иранец лишь подливает масло в огонь, особенно когда гнётся в спине и покрывается мурашками. Особенно тогда, когда он ластится ко мне головой и губами, задевая напряжённые мышцы шеи. — Погоди, — умещая руки на его бока, я тем самым отстраняю его от себя, — в доме тишина настала. Они могли куда-то уехать? Хасан хлопает ресницами и ощутимо напрягается телом, когда эйфорическое возбуждение так нагло прерывается лично мной, а затем он неловко оседает на пятую точку. — Да… могли. В поле уехать за земляникой. Точно. — Иди проверь, — шепчу ему я и подгоняю, хлопая по бедру. Иранец открывает рот, чтобы что-то возразить мне, но не решается и кивает, повернув голову и вновь смотря в щель между двумя дверцами огромного шкафа. Он несмело открывает их и пропускает противный яркий свет внутрь, затем выходит… И только теперь я могу свободно дышать, поправляя комом вставший член в штанах. Это что вообще было сейчас? Почему так неистово круто? Он что, колдун и чем-то приворожил меня? Моё второе «я» орёт в панике внутри меня, рвёт на голове короткие волосы и бегает из угла в угол. Да знаю, знаю. Сам в шоке. Особенно от того, какие у иранца мягкие и податливые губы с привкусом мятных конфеток, которые он так обожает. Как они чувственно отдаются во власть моим. От того, какой у него приятный аромат тела и тёплое дыхание. Так бы и дышал лишь им, и кислорода никакого не надо. Меня опять бросает в жар от свежих воспоминаний, я накрываю голову обеими ладонями и вожу ими по волосам. Ещё бы немного — и я наплевал на всё, что сдерживало меня, и трахнул его в шкафу. В шкафу, Карл! Закусив нервно указательный палец, я сильно смыкаю челюсти, стараясь заглушить проклятое возбуждение, — и ведь срабатывает. Дверки шкафа резко раскрываются, и Хасан смотрит вопросительно на то, как я жую свой палец. — Нервы, — гогочу я и выбираюсь из нашего укрытия, как только юноша докладывает, что вокруг всё «чисто». И вот она: тупая неловкость между двумя людьми, которые поддались искушению и теперь не могут смотреть друг другу в глаза. Вот почему так опасно влюбляться! С Русланом всё было просто: он хотел, ну и я тоже, и мы шли делали это, а потом могли ещё выпить пивка и залипнуть в телик, смотря очередной футбольный матч или боевик. Тяжело втянув воздух носом, я выдавил из себя: — Ладно, я пошёл. Юноша не смотрит теперь мне в глаза, наблюдая за своим носком, который размашисто что-то выводит на полу: — Ага, иди, — на его лице всё ещё красуются отметины моих пальцев. Кожа смуглая, а так всё отчётливо видно, будто он — фарфоровая кукла. Он вскинул голову только тогда, когда за мной захлопнулась дверь, а как я это понял? Да потому что как только я вышел за порог и увидел боковым зрением деревья вишни, меня будто пробило осознанием: Хасан так же тянется ко мне. Он наверняка что-то испытывает, пусть не любовь, и даже не влюблённость, а я просто вот так уходил. Я днём и ночью грезил в мечтах, что прикоснусь к его губам, и вот, когда это произошло, я опять поступаю как трус и сбегаю. Больше так не могло продолжаться, я наконец должен был сделать другой шаг, в другую сторону… Ворвавшись обратно в дом, я застыл, ибо юноша стоял на месте и смотрел на дверь, очухиваясь точно от транса и рассматривая меня с ног до головы. Подгоняясь неизвестным порывам, мой мальчик делает пару шагов навстречу и спрашивает, теребя надоедливый заусенец у края ногтя: — Я тебе нравлюсь? Хотя бы чуть-чуть? Хотя бы чуть-чуть?! Я хотел заорать во всё горло о том, что я до тошноты его люблю. До такой тошноты, которая дурманит голову и заставляет ночами корчиться от боли, ворочаясь в кровати. Я иду на него медленным шагом, ногой закрывая дверь, и та с грохотом захлопывается, тем самым отрезая нас от всего внешнего мира. Он испуганно и выжидающе смотрит на меня, ждёт ответа, но я не собираюсь отвечать. Такие громкие слова должны хотя бы перевариться у меня самого, я должен уложить их для начала, а уже потом сметь открывать рот и произносить эти три главных слова. Моя рука тянет его за футболку, и юноша подчиняется, вновь оказывается рядом, а я кладу пальцы уже нежно, не как в шкафу, на его лицо. Затем оглаживаю костяшками пальцев его впалые щёки, скулы, перехожу на горло. И от таких банальных прикосновений Хасан замирает с приоткрытыми губами и склоняет голову вбок, закрывая глаза, цепляясь пальцами в мои предплечья. Сжимает, проверяет будто… Я понимаю, отчего он настолько чувствителен; просто когда тебя трогает девушка — это одно, это — норма и не так завораживает. А вот когда парень — это совсем иные противоречивые чувства. Тебе противно и офигенно одновременно. До любопытства страшно, тебе хочется переступить грань этой рамки, в которую ты загнан априори с рождения. Ты понимаешь, что это не является нормой, но ты делаешь это. Не переживаешь о том, что подумают другие, — те люди, которые трясутся над своей репутацией, отказывая себе в таком блаженстве и удовольствии. Я любуюсь им и второй рукой опускаюсь от шеи по груди вниз, задираю футболку, чтобы вновь коснуться такого манящего тела. Вновь мой мальчик оказывается зажатым между стеной и мной, а я не прижимаюсь к нему пока что, медленно веду ладонью под одеждой вверх и чуть ли не вою от того, какой сейчас Хасан смиренный, расслабленный, и как у меня тесно в области паха. А он стоит с блаженной улыбкой на лице и что-то шепчет на своём. Тело его — одна эрогенная зона, судя по всему, ибо, еле дотронувшись до сосков, иранец вздрагивает и охает, хмуря брови. Никогда такого не видел и сам-то не испытывал. Хасан тянется грудью, тем самым требует повторить моё движение, и на этот раз я не противлюсь, а захватываю двумя пальцами сосок и несильно оттягиваю его. — Стой… — чуть не стонет юноша и врезается мне в плечи своими ладонями. Грудная клетка его часто вздымается и опускается, а взгляд… нет, это надо видеть: мутный, слабо соображающий, но в то же время чем-то горящий и блестящий. — Стою, — ухмыляюсь я. Причём стою во всех местах и смыслах, чтоб его. — Мы можем. Это… в спальней моей, — бормочет, смущаясь от подобного предложения Хасан. И до меня, как до жирафа, ей-Богу, очень долго доходит смысл сказанного. — Что? Нет! — неожиданно для самого себя я выдаю и убираю руки от него. — Нет. Я не… ты неправильно вообще всё подумал, — не преодолев волнение, несу странную фигню. Ведь сам я хотел этого, даже очень, но торопиться… только не с ним. Не хочу. Хочу помучаться ещё, чтобы потом было ещё слаще и приятней. — Август! — рявкает мой иранец, а я немного подвисаю от подобного. — Я устал ходить с анальной пробкой, дожидаясь, пока ты меня трахнешь! Вот те здрасте… я отказываюсь понимать логику этого мироздания. Пытаешься вести себя по-джентельменски, а тут эвона как. — Я видел вас тогда, с тем парнем, — уже тише говорит Хасан, а сам тянется ко мне и ластится, — в сарае. Я нечаянно там по переулку проходил и услышал что-то… что-то, что привлекло меня. И я подглядывал за вами, я видел, как ты можешь. Трахни меня уже. «Что за хуйня, блять». Весь спектр охуевания наверняка прослеживался в моём взгляде. То есть… мне сейчас в открытую заявили, что всё это время я, как последний кретин на планете, втюривался в него, а он просто хотел, чтобы я его отымел? Вот так просто? Что не так с этим миром?! — И ты всё это время знал? Хасан кивает: — Знал, хоть по тебе и не скажешь. А потом, тогда утром, ты бежишь, да ещё к нам подходишь. И я понял, что это удача. — Удача? — Конечно, удача. Гея, да ещё и такого красавчика, днём с огнём не отыщешь. Я зажевал губу, а мой мальчик спокойно продолжил, словно ощущая, что растаптывает меня: — И нырнул я тогда специально в реку, нужно же было как-то завести с тобой разговор и поддерживать общение. И на хуй того утырка у клуба спецом послал. Ты ведь сбежал, а мне необходимо было зацепиться, чтобы развести тебя в конечном итоге на секс. То чувство, когда ты долго-долго выбираешь из всей кучи конфету. Рыщешь, читаешь состав, избираешь понравившеюся картинку, упаковку… наливаешь себе чай, готовишься как к какому-то обряду, раскрываешь сладость, предвкушаешь удовольствие, надкусываешь и… Понимаешь, что конфета-то — полное дерьмо. Кажется, я теперь начинаю понимать Руса. Значит, Хасан просто был милым со мной и смотрел щенячьими глазками мне в рот, для одной только цели? Переспать? И всё? Но вместо того, чтобы расставить все точки над «i», я спрашиваю: — У тебя было с кем-то? — Нет. На девушек вообще не встаёт. Я пробовал. А вот на парней ещё как. Мне так и хотелось спросить его: «А ты точно уверен, что ты гей, а не пидорас обыкновенный?» Но меня опережает Хасан: — Ну так что? Ты же тоже хочешь меня, я знаю. Да я и Руса всегда хотел, но любил как друга, не более. Не было у меня замирания сердца, когда тот целовал или опускался губами по моей шее вниз. Не подвисал, глядя на то, как он делал что-то, и не замечал, что я за ним наблюдаю. Было что-то… но это явно не любовь. Чтоб такая, как сейчас. А я ведь впервые позволил себе ощутить это всё. Но ведь как знал, не зря паниковал. — Ну? — напирал на меня иранец, не дав толком переварить всю новую информацию. Все мои мечты на счастливое будущее и надежды на открытую и чистую любовь растоптал этот придурок. Как песочный замок. Лучше бы он молчал и продолжал играть роль. Лучше бы я его не спас тогда и его сожрали рыбы. — Нет. Говорю я холодно и колко. Нет, потому что иди на хуй… Нет, потому что я мог в лёгкую раньше спать с кем угодно, а сейчас даже в сторону Руслана смотреть не мог, ибо было стыдно. Потому что из-за тебя, придурка иранского, у меня проснулась давно дремлющая совесть. Нет, потому что твои глаза гипнотизировали меня и уносили далеко от этой реальности, вставляли покруче любого наркотического вещества. Нет, потому что… — Так и думал, — ухмыляется Хасан, складывая руки поперёк груди, — с виду весь такой брутал. ВДВ — сила, мощь и гордость России. А на деле — ссыкло обыкновенное. Трусливый педик, который чуть что, так и бежит к мамке под крыло. Педик, который не может набраться смелости, чтобы признаться кому-то в этом, да что уж там, судя по всему, даже самому себе не признался до сих пор… В его словах я слышу не только глумление надо мной, но и обиду за себя. Как это, принцу иранскому отказали. Ах, непорядок. Злить гея — опасно. Злить и брать на понт сильного гея ВДВ-шника, так ещё и актива — в сотню раз опасней…

***