Шкаф

***

Хватаю Хасана за руку и, грубо развернув, с силой впечатываю мордой в стенку, шаря по своей ширинке при этом. — Подожди, не здесь, вдруг кто приедет? — рыпается он, повернув голову вбок и рассматривая меня бегающими глазами. — Значит, такое же сыкло? Пусть застают, забавно будет, — я отчаянно скалюсь, ещё сильней и больней припираю его к стене. И мне даже не страшно, что я приношу дискомфорт. Моя сила — физическая, значит, именно её я и буду применять в отместку. — Август, пожалуйста! Ты — русский, а я — иранец, нас за это вешают. Пойдём в спальню… — умоляет он, не оставляя попыток вырваться. Что за тупые стереотипы? Словно нас, русских геев, лаврами венчают. — Хрен с тобой, пиздуй, — без особой вежливости отвечаю, отпускаю руку и смотрю за тем, как мой… да уже даже непонятно. Я ещё не понял, что происходит. Да, всё ещё мой мальчик поправляет волосы привычно аккуратным движением и идёт первым в сторону своей спальни, перед этим предусмотрительно запирая входную дверь с внутренней стороны. До чего смелый в судьбе чужой жизни, а как добрался до своей, так в кусты. Забавно. Я не спускаю своего взгляда исподлобья с его ровной спины. Как, люди добрые, ответьте мне: как я умудрился вляпаться в такое дерьмище? Прям обеими ногами ведь, и не выбираюсь же, хочу утонуть ещё глубже, по всей видимости. Красивый и мерзкий одновременно — это точно про него. — Сучара, — шепчу я, на что иранец оборачивается, когда мы оказываемся вновь в его спальне, которую выделила ему семья Сагировых на летние каникулы. — Что? — спрашивает Хасан, закрывая за мной дверь комнаты, и так же запирая её на всякий. — Раздевайся, говорю. И на колени… По его выражению лица становится ясно, что он тоже не ожидал услышать подобное с моей стороны. Верно, я ж пылинки с него сдувал, готов был на руках носить целыми днями и ночами, писал даже в одну ЛГБТ-группу, которая могла помочь с эмиграцией в другую страну и с оформлением всех необходимых документов. А сейчас — только отрешённый взгляд и бездушные слова. — Со слухом проблемы? — взгляд его тускнеет, он плавает им по полу, словно пытается там найти какие-то ответы для себя. Я одним рывком вытаскиваю ремень из шлёвок пояса, кидаю на пол и смотря безотрывно на некогда боготворённого мной же Хасана, стягиваю джинсы, затем поднимаю майку за низ и тяну вверх, отбрасывая так же в сторону. Юноша пару раз мечется загнанным взглядом на продольный шрам на моём правом боку, еле заметно прикусывает губу и несмело освобождает себя от футболки, сразу же обнимая себя за живот, волнительно щипая кожу на локтях. Как странно… ещё каких-то пол часа назад я смотрел на этого пацана, как на восьмое чудо света. А сейчас у меня внутри столько гнева к нему, столько злости и отвращения, что даже толком не встаёт. Но я всё равно снимаю с себя последний элемент из одежды. Как эмоциональная стабильность и привязанность всё же действует на физиологию… Как странно… ещё десять минут назад Хасан был таким дерзким и уверенным, а сейчас стоит, склонив голову, и не моргая рассматривает узоры на мягком паласе. У меня сжимается сердце до малюсенького комка, когда я ровно подхожу к нему, а он делает на автомате шаг назад, но встречается с преградой в виде огромной кровати позади. У меня сердце пропускает чахлые удары, когда я хватаю его за затылок и тяну на себя, затем не аккуратно ставлю на колени. — Авг… — Заткнись. Или болтать тут будем? — Я не умею делать это, — снизу Хасан кажется ещё более жалким, особенно тогда, когда он поднимает на меня свой напуганный взгляд. Допёрло, наконец, как нельзя вести себя с людьми? — Чёрт. Бесполезный… Я — без страха вырвать иранцу волосы — ухватываюсь пятерней за тёмные локоны под самый корень, в которые готов был утыкаться лицом каждый вечер и засыпать так. Они мягкие, приятные на ощупь… Даже сейчас мне хочется зарыться носом и вдохнуть дурманящий запах, но вместо этого я приближаю его лицо к своему и долго смотрю в глаза. Ещё немного — и юноша заплачет. Это видно по тому, как в уголках глаз скапливается влага. Пусть плачет; может, я в себе фетиш новый открою благодаря ему? Бесполезно стараюсь дышать ровно, но дёргающиеся ноздри сдают меня с потрохами. Показывают, что хозяин зол, чертовски. Я сильнее сжимаю пальцы, даже ощущаю ладонью треск, всё же пару волос я выдернул с корнем, да и то, как несчастный жалобно айкает и морщится, тому доказательство. Зато у меня наконец-то встал. Умеренную грубость и небрежность в сексе я любил, но вот с подобным я сталкиваюсь впервые и пока даже не знаю, куда занесёт мою фантазию, но надеюсь, что Хасан хорошо растянул себя игрушкой. — Что с тобой? Почему ты… такой? — задаёт вопрос юноша, и голос его скачет от дрожи. — А что со мной? — я не выпускаю руку из шевелюры иранца и кривлю в ухмылке рот. — Ты… Не такой. Ты злой. — Это я возбуждаюсь так, не ссы. Пора бы заканчивать с этим цирком. Небрежно откинув Хасана спиной на кровать, я оказываюсь рядом и легко ворочаю его тело; и вот он уже лежит на животе, а я приподнимаю его одной рукой и кладу подушку под него. Он даже не поднимает головы, стыдливо утыкается лицом в заправленную постель и сжимает ладонями покрывало. То и дело вздрагивает острыми плечами и глухо дышит, когда я стягиваю рывком его лёгкие штаны с нижним бельём и раздвигаю ноги. Умещаясь между его широко расставленных бёдер, я прощаю себе небольшую слабость и провожу ладонью по его аккуратной ягодице, затем по второй, ведя фалангами пальцев по тем самым впадинкам на пояснице, и склоняю голову набок. Ну ведь хорош. Всё при нём, только вот характер и сущность — сплошная чернота. Переспать ему, видите ли, захотелось. Нашёл игрушку в виде простачка деревенского. — Только не без презервативов… — Без сопливых! — гаркаю на него. Да лучше молчи, вот честное слово. — Где? — В рюкзаке у меня, там, — палец юноши указывает на кресло в углу, где небрежно лежит раскрытый рюкзак. Я распахиваю его и вижу упаковку фирменных презервативов и тюбик смазки с охлаждающим эффектом. Читаю строчки на тюбике и усмехаюсь, кидаю его обратно, а защиту с лёгкостью раскатываю по всей длине члена. Хасан лежит не шевелясь, и я сглатываю болезненно-противный ком в горле, скользя взглядом по его стану. Художники в стиле ню визжали бы от радости, попадись им такой натурщик. Но верещать от счастья могу лишь я, имея возможность не просто смотреть, но ещё и завладеть этим телом. Но, к разочарованию, оно не имеет ценности, судя по всему. Я легко вытаскиваю из юноши пробку примерно сантиметров семь длиной, откинув её на край кровати. Притягиваю Хасана за талию чуть ближе к себе, стоя на коленях, поправляю подушку и тем самым располагаю его задницу поудобнее. Тёмные волосы встрепенулись и покрывало отдалось шуршанием, когда он умещает голову набок и ловит мой взгляд на себе, переведя пустые глаза куда-то в сторону шкафа. — Скажи, я тебя вообще не интересовал никогда и не интересую, как человек? — решился я на вопрос, пока что водя головкой члена по анальной дырке иранца, удерживая орган у основания пальцами, заранее плюнув ему между ягодиц. Хасан упрямо молчит и жмурится от прикосновения чужого члена к себе. Прикрывает глаза и, как обычно, раскрывает немного рот, хватая им воздух. — Я не буду отвечать. Просто давай переспим и оба получим желаемое, — всё же отвечает он, и я остервенело толкаюсь в него. Рвано. Резко. Больно. Неверный ответ. Хасан истошно вскрикивает, сжимает до хруста пальцами шёлковое покрывало и смыкает зубы, ибо размер и толщина члена явно отличаются от глупой игрушки. Но волнует ли меня, что ему больно? Абсолютно нет. Меня даже мало колышет, если я порву бедолагу. Я не даю передышки и времени на то, чтобы привыкнуть к органу внутри, делаю редкие, но размашистые и глубокие, до основания органа, движения бёдрами, кусаю с шипением себе же нижнюю губу. Потому что, несмотря на то, как меня унизили, я дико возбуждаюсь от каждого отчаянного стона и болезненного полукрика Хасана. Да и от того, как он туго меня сжимает, чем делает себе же хуже, к слову. Переместив ладони на его точёную талию, на такую, какой нет у многих девушек, которых я встречал когда-либо, закрываю глаза и увеличиваю темп в нём. Грубые пальцы с каждой секундой всё злостней стискивают кожу; я хочу оставить на нём следы, чтобы он, сука такой, ещё долго помнил об этом дне. Слышу приглушённые крики в кровать и меня это не устраивает, потому я резко торможу, полностью выходя из тела Хасана. Он с неким облегчением и всхлипом поворачивается, мокрыми глазами смотря куда-то, пока я не хватаю его за волосы и не тяну на себя. Даже при таких обстоятельствах он сногсшибательно прогибается в пояснице и послушно следует за рукой, упираясь ладонями в мягкую поверхность кровати. Я всё ещё позади, проворно беру его второй рукой за талию и опять вхожу грубо, одновременно притягивая за загривок. Он практически задыхается от неестественной позы и положения его головы, но мне всё равно. Я желаю слышать его стоны, — и так оно и будет. Теперь я имею возможность ещё и рассматривать лицо иранца: мокрое, вымученное, напряжённое, с открытым ртом, из которого наконец-то доносятся громкие стоны и крики; с плотно закрытыми ресницами и красными щеками. Мой бешеный темп в секунду меняется, я тягуче и медленно двигаюсь в таком горячем теле моего… Хасана, во всю длину скользя в его тугой дырке, ощущая, как сфинктер плотно иной раз сжимает мой член, что доводит до головокружения и до моего протяжного стона. Я отпускаю волосы юноши и провожу этой ладонью от шеи до поясницы, он боком смотрит на моё лицо, на то, как я ежесекундно облизываю пересохшие губы и забываюсь, полностью отдаваясь невероятным ощущениям. Со мной подобного не случалось, когда хочется забить человека до смерти ногами, но при этом поглаживать и целовать. Двоякие ощущения — и пугающие. Сука! Он даже в такой момент сбивает меня наповал и не оставляет путей к отступлению. Я приятно удивляюсь, когда Хасан делает поступательные движения, сам насаживаясь на мою твёрдую плоть. Надо же… Мы немного меняем положение: он полностью встаёт на четвереньки, выпячивает пятую точку и смотрит на меня туманными глазами через плечо, не убирая растрёпанных волос с лица. Эти глаза, как опасная трясина, готовы поглотить полностью и косточек не оставить. Каков дьявол, просто неописуемый. И я специально смыкаю веки, лишь бы не попадаться опять на эту удочку, аккуратно вожу шершавыми ладонями по ягодицам и неожиданно для юноши звонко хлещу по ним. Он вздрагивает всем телом и протяжно скулит, а я проделываю такие хлёсткие удары ещё пару раз, впиваясь затем пальцами в красную кожу, словно желая оторвать кусочек этого придурка и забрать себе как трофей. Ёбаный иранец! Вновь он берёт лопату и собственноручно копает мне могилку, и я уверен в том, что он ещё ни один раз с удовольствием будет подкидывать землю. — Поцелуй меня, прошу, — шепчет он почти что бессвязно и облизывает губы именно в тот момент, когда я смотрю на него. Он сам опять гнётся дугой и тянется ко мне через плечо, когда я сдаюсь, меняю положение своего тела и тянусь к нему ответно, тут же хватая его под челюстью и жадно припадаю к губам. Тут лишь два варианта: либо ты выполняешь покорно, как собачка, и дальше команды манипулятора, либо ты бежишь сломя голову от него, как от огромной волны цунами. Третьего не дано. И никогда уже не будет этого «А может, он изменится?» Нет, не изменится. Подобные люди — они как ураган, имеют свойство лишь разрушать всё подчистую, не умея иначе. Видимо, не научили, недолюбили и не показали, как нужно обращаться с хрупкими чувствами других людей. — Я тебя ненавижу. — Не-е-е-т, ты меня любишь. И он, сука, абсолютно прав. И за его правоту я сжимаю ему горло, а Хасан сдавленно хрипит, но на лице виднеется тень удовольствия. Он блаженно закатывает глаза и ещё активней двигает бёдрами мне навстречу. Я отчаянно прислоняюсь лбом к его макушке и трахаю жёстче. Хочу забыться, переусердствовать и сжать его тонкое горло на подольше и крепче, чтобы вскоре это горячее юношеское тело обмякло и не шевелилось. Безумие какое-то. Я понимаю по тому, как он судорожно хватается за мои запястья, что ему катастрофически не хватает воздуха; лицо его красное от удушья, и впору бы его отпустить, но сколько соблазнов, чтобы стереть с лица земли подобного ему. Чтобы он не достался в случае чего никому. Но я разжимаю пальцы и отталкиваюсь от него, выпрямляясь, и вновь, хватая его уже за плечи, вдалбливаюсь с каждым разом с новой силой, расшатывая ни в чём не повинную кровать. Откинув голову назад, я не имею возможности разглядеть, что делает иранец, но, судя по его дырке, которая то плотно сжимается, то разжимается, Хасан пытается мастурбировать себе и достичь оргазма. Ну уж нет. Повалив всё той же грубой силой его на спину, выкидывая к чёрту уже мешающую подушку, я рывком раздвигаю его ноги и очерчиваю ладонями колени, спускаясь по икрам и ниже и глажу ступни. Юноша поначалу непонимающе смотрит на меня, только потом сжимает пальцы на ногах и ёжится от щекотливых, но приятных ощущений. Оторвать бы ему эти красивые ноги, к чёртовой маме… Подхватив юношу руками под бёдра и приподнимая его, я вновь тесно прижимаюсь к гибкому телу, медленно вхожу в него и безотрывно смотрю, как темноволосый ахает с широко раскрытым ртом, как машинально вжимается макушкой в постель и хватает меня длинными пальцами за руки. Затем наклоняюсь к нему, упираясь кулаками по обе стороны от его головы и блуждаю возбуждённым взглядом. Хасан разворачивается лицом ко мне и обвивает ногами бёдра, а руками медленно скользит по моим рёбрам и поднимается выше. Теперь мои движения в нём куда более осторожные: я отодвинул плохие мысли на второй план уже давно и сейчас старался взять всё своё сполна. Запомнить каждый томный вдох иранца, каждый его похотливый взгляд, каждое движение и стон. Я утонул в нём полностью, без права на спасение. — Я тебя люблю, — тихо произношу, и Хасан громко стонет, беспомощно разглядывая мои разноцветные глаза, царапнув ногтями мою кожу на лопатках. Гулять так гулять, в самом-то деле. Он и без моих слов всё прекрасно знает. Я повторяю точное движение, которое сделал пару секунд назад, потому что нашёл именно тот бугорок, по которому и стоит скользить членом или же утыкаться в него. Я не сильно, но вновь глубоко проникаю в юношу, чтобы опять услышать это прелестное звучание его голоса. И он дарит мне его. А затем ещё и ещё… Пока я не плюю в свою ладонь, не тянусь к его опавшему члену и не начинаю водить осторожно вверх и вниз, слыша лишь сбивчивое дыхание и всхлипы от очередных волн возбуждения. После я целую отчаянно и голодно его дрожащие губы, ловлю губами горячее дыхание и глотаю стоны; ласкаю своим языком его, провожу кончиком по контуру идеальных губ и подавляю в себе желание надкусить… хотя, нет. Не подавляю. Я хватаюсь зубами за его нижнюю губу и больно кусаю. Иранец громко мычит, жмурится и в отместку царапает мне поясницу. Я же довольно лыблюсь с шипением и покрываюсь мурашками, стоит только ощутить мягкую подушечку большого пальца на своём шраме. Сукин ты ж сын… Обрезанный член, с изогнутыми и переплетающимися между собой венками давно стоит; Хасан вертит головой и стонет от переполняющего его удовольствия, от заполненности и от того, как я вновь набираю темп, при этом не перестаю двигать активно рукой по его органу. Юноша смотрит мне в глаза, и я вижу в глубине его радужек только грязное желание и бессмысленную похоть; он тянется ко мне, начинает что-то шептать: — Август, я… те… тебя… л… Но я не даю ему сказать этого, накрывая второй ладонью рот и крепко сжимая её. Не желаю слышать противную ложь лишь потому, что я так удачно врезаюсь головкой члена в простату и довожу тем самым до обморочного состояния, заставляя всё его тело вздрагивать, словно от удара электрошокером. Нет, хватит с меня. Кончаем мы практически одновременно с разницей в небольшое мгновение. Иранец так туго сжимает меня при оргазме, что я боюсь даже шелохнуться, но почему-то на автомате делаю это, пока и сам не напряюсь телом, не сжимаю несчастное и влажное от пота покрывало и не кончаю с утробным рычанием. Завалился я, как и полагается, сразу же на спину, смотря охуевшим взглядом в потолок персикового цвета. Да, тут не поспоришь, это было «вау». Ни с одним именно этого «вау» не было у меня. Но вслух я произнёс: — Ничё так, — и вскочил на ноги, упорно стараясь не трястись всем телом и удержать равновесие. Аккуратно стянул презерватив и завязал его узлом, осторожно кладя на край подоконника. — Не забудь выкинуть. Ну или можешь на память себе оставить, — насмешливо кидаю я, прежде чем обтереться своими же боксерами и начать поспешно одеваться. Хасан лежал не шевелясь с широко распахнутыми глазищами, я даже подумал: «А не сдох ли он, часом, от остановки сердечка-то…» Я напряжённо приблизился к кровати и вздрогнул от неожиданности, когда юноша резко повернул ко мне своё лицо. Сучара, как в фильме ужасов прям. Если ещё бы завизжал, я бы его точно грохнул. Он рассеянно осматривал меня масляными глазами, еле как перевернулся набок и притянул к себе одну ногу, согнув её в колене: — Полежи со мной, немного, — просит юноша, складывая ладони вместе и кладя на них голову. — Нет. Ты получил, что хотел, теперь всё, — я проталкиваю кончик ремня и натягиваю его, застёгивая бляшку. — Что «всё»? — спокойно, но не без дольки испуга спрашивает иранец. — Всё — значит всё. Схватив с пола футболку, быстро надеваю её и бегло осматриваю спальню, останавливаясь на расслабленном теле моего мальчика. Он весь мокрый от пота, с собственной стекающей по плоскому животу спермой, раскрасневшийся, со следами от моих рук по всему телу. Он навсегда останется моим, пусть даже таким ужасным. — Не до встречи, не до завтра и не до свидания, — напоследок и совсем тихо добавляю я и, щёлкнув замком, хлопаю дверью после себя. — Август, пожалуйста… — слышу, как за дверью иранец начинает плакать, как дрожит его сломленный и хриплый голос. — Пошёл ты, — шепчу злобно и отталкиваюсь спиной от двери, потом и вовсе покидая чёртов дом Сагировых. Ломать, так ломать до конца. Я забежал к себе в дом, с трусами в руках, на минуточку, и тут же шмыгнул в котельную, где у нас стояла душевая. Удобная вещь, когда нет желания тратить время на растопку бани. Мигом смыл с себя следы «стыда», запах чужого тела и собственного тоже. Отстирал от следов спермы боксеры и наспех завернулся в банное полотенце. — Ты где был? — мама застаёт меня мечущегося по веранде. — Бегал… — не нахожу ничего разумного в ответ и выдаю первое, что приходит в голову. Вновь зашагав по пристройке под внимательным взглядом мамы, я остановился, вопросительно глянув на неё. Женщина лукаво улыбнулась: — Ага, бегал. И на тебя стая кошек напала? Или… кошечек? — матушка заметила яркие полоски от ногтей Хасана по всей моей широкой спине. Нет, мамуля, это был кот. Кот, которого можно пустить на меховую шапку… — Ой, ма, прекращай, а, — в разы смутился я. — А что прекращай-то? Давай, колись, кто она? Варька? Или Настя с сельсовета? Ах, это Наташка со школы, педагог-то, да? Я ещё пуще прежнего заметался по веранде, и были бы сигареты в этом доме, я бы закурил… Покраснел лицом и не смел смотреть матушке в глаза. А та ахнула, накрывая рот ладошкой: — Неужто с Алей? Август! Да ты что! Ох, мама. Да лучше бы с ней… но знала бы ты, что примерно в нужном направлении ты и мыслишь. — Август, с замужней-то?! Ты что! Не позорься, прошу. У неё муж и вся его семья головорезы те ещё. Они за измены, знаешь, что делают? И не поглядят, что в России находятся. У них очень строгие правила… а за мужеложство… вот, совсем недавно по телевизору в какой-то передаче показывали. Я остановился, косо смотря на маму и внимательно слушая её: — Да там прям на главной площади, да в петлю их. Представляешь, а народ. Народ-то, камнями в них, булыжниками и кричат… И радуются. А это двадцать первый век на дворе… Не связывайся с ними, сынок. С кем угодно, только не с ними. Ты меня понял? — Понял мам, не переживай. Я не с Алей. Просто не хочу пока о ней рассказывать, она вообще не отсюда… — если не успокоить эту женщину, то была бы беда из выдуманных ею историй и догадок, из-за которых она бы потом поедала мой мозг десертной ложкой. Неделю не видеться с Хасаном — жестоко для моей зависимости. Залипать на его странице в соцсети — по-идиотски глупо и бесполезно, но… Зато я случайно увидел объявление и вакансии на бескрайних просторах интернета. Теперь я устроился на работу трактористом в поля. Узнав, сколько они зарабатывают в сезон пахоты и сбора урожая, я без раздумий согласился, теперь-то понимая, от чего папа Альфии всю жизнь работал при колхозе и откуда у них такой дом, иномарка и вполне себе достойная жизнь. Обучаться на категорию мне не пришлось, потому что взяли меня по блату, но предупредили, чтобы никаких курьёзных ситуаций с моей стороны и в помине не было. Будто я баранку крутить не умел и чинить трактор в случае чего… Я ожидал своей очереди, когда мне выдадут пропускную карточку, чтобы спокойно проезжать на закрытые территории заводов. Косо при этом посматривал на то, как Варя, дочка председательская, нарочно выпячивает передо мной задницу и, цокая каблучками, ходит туда-сюда по коридору с бумажками в руках. Девчонкой она была крайне красивой и правда, да и эти ямочки на щеках привлекали, но, сука, сердцу не прикажешь, члену — не докажешь… — А вот, мне интересно, если бы ты родился в сентябре, тебя бы назвали Сентябрь? Или Сентябриной? — послышался голос сбоку. Ну конечно, кто же это ещё мог быть, как не мой главный враг по школе — Семён Смолянинов, собственной персоной. Который сейчас по уёбищному хрюкал носом и утирал его. — Сам пошутил, сам посмеялся? Молодец, садись, пять. А, хотя да, тебе такие отметки и не снились в школе-то. Ума не больше чем у одноклеточного… — Чё? — В очо. Сиди на жопе ровно, а то трактором перееду раз десять. Петросян хуев, — я порывисто встаю с места и выхожу на улицу. Меня начинает раздражать эта деревня, все эти люди, дома, улицы, воздух… Всё из-за Хасана, я это понимаю, но мне невыносимо глядеть даже на чистое небо, вспоминая, как мы часами могли валяться на берегу речки и молча смотреть в него. Меня не радуют встречи с друзьями под водку и шашлык с гитарой. Да что уж там, минет от Руса кажется теперь таким механическим и пустым телодвижением. Надо куда-то уезжать, скорее, пока я окончательно не помешался на тщетности бытия, и не загнал себя в ещё больший тупик. Кроме как уехать служить по контракту, у меня не появлялось никаких новых идей. Всё сводилось к одному. И я ведь могу построить недурную карьеру, получить квартиру, машину, пенсию… Всё как у нормальных людей. Из привычных раздумий о вечном меня вывела пожарная сирена огромной машины, которая так быстро помчалась по улице вдаль, что дуновение воздуха от её движения я ощутил телом. Наверняка опять лес горит из-за сухой травы, или ребятишки подожгли камыши на болоте. О том, что горит наш дом, я узнал от запыхавшейся Вари, которая как дурная вылетела ко мне на крыльцо с заплаканными глазами.

***