Шкаф

***

Я помню, что в армию меня отправляли так, как будто я помер, а вот возвращался я обратно, словно на днях стал мультимиллиардером и завидным женихом всея Руси. Никогда я не забуду то, как рыдала мама с бабушкой, узнав, что я сам напросился в ряды воздушных десантников. Корили, ругали, упрашивали и вовсе не идти на службу. А мне до оледенения в душе, до оскомины во рту, до мурашек и холода в затылке необходимо было уйти, скрыться, испариться. Вы можете называть это состояние так, как пожелаете: когда хочется сорвать с себя заживо кожу в безлюдном месте, чтобы все забыли о тебе и оставили в покое. Я бы никогда не думал о таких мерзких и страшных вещах, если бы не… — Густик! Наконец-то! Братан! Ур-а-а-а!!! Вот они, скандируют, возвышают меня над землёй, словно я рок-звезда, и несут на руках чуть ли не по всему пути перрона. Мои друзья, моя опора, мой крест и мой личный сорт дебилов. Судя по всему, в нашей компании пополнение: девушки, немного придурковатого вида, подражали мальчишкам. Да, пацаны в деревне не маялись дурью. Моя школа. Руслан женился, а так же гордо носил звание отца. Денчик просто сожительствовал с какой-то барышней. Михей, правда, менял баб, как я менял треки в скучном плейлисте. Но мы привыкли к его странностям и характеру. А меня ждала моя Аля. Альфия — татарочка, девственница и вообще один сплошной божий одуванчик средь деревенского быдла. Помню, сидишь напротив неё, под очередное субботнее завывание под гитару, сканируешь гетерохромным взглядом, одним карим глазом, другим нежно-голубым, а она вся пунцовая, глазки цвета горького шоколада тут же в пол, ножки сдвинула, и глупая улыбка виднеется из-под прекрасных локонов. — Густик, ты даже не представляешь, как у нас тут всё переменчиво, теперь даже дискотеки, бывает, устраивают. Молодёжь подтягивается, особенно дома по материнскому капиталу скупают: целину поднимают и заводы какие-то вблизи строят, кафешки. В общем, приедем сейчас, точно наше захолустье не узнаешь, — щебечет, прикладываясь алыми губами к горлышку прозрачной бутылки, Руслан. — Русый, я вообще-то не на Афгане был, я в курсе некоторых новостей. Хотя нам в гвардейке и могли дать втык за телефон, но я всё равно находил способ связываться с родными. А Русый будто бы и забыл тот момент, когда мы в начале моей службы целых полчаса говорили по телефону и извинялись друг перед другом. Руслан устало выдыхает, а затем почти сразу же вдыхает летний, но пропитанный пылью автомобильный воздух. Нос с небольшой горбинкой сморщился от не очень приятных ощущений. — Если ты продолжишь быть таким нудным и трудным, я ударю тебя бутылкой вискаря по башке. — Гус, ну рили, тебе всего двадцать один будет, а ощущение, что весь сорокет разменяешь, — слышится сиплый и насмешливый голос Михея. — Да харэ, дайте повыёживаться. Вы-то в армии не были, лошары, — говорю, не беспокоясь о реакции своих товарищей, — знаю ведь, что не обидятся. — А, ну, повыёбываться — это дело святое, — заметил Денчик, рассмешив ребят. Да так, что они громко ржали целых пять минут. Ехали мы долго, под громкую музыку из колонок магнитолы и прямую трансляцию нашего пути в инстаграмм, которую запустил Руслан. Любил он всякие эти приблуды: фоточки, видео, цитатки с песенками, а вот мы, как истинные друзья, любили подтрунивать над ним, что, мол, не мужицкое это дело, дурачина ты. Почуял неладное я не сразу. До глубокой ночи, до срыва в голосе из-за пения военных песен под гитару, под улюлюканье мамы и под гомон пьяных людей вокруг — я ждал Алю в гости. На память я не жаловался, головой не бился, когда прыгал с парашютом. Я прекрасно помнил, что родители девушки были против моего варианта в роли жениха — «нельзя смешивать кровь, тем более с таким». А я сижу, пью водку, закусывая шашлыком сейчас, и ума не приложу, а с каким это «таким»? Рожей не вышел? Вышел ещё как, и на уровень ЧСВ не беден. Умён, спортивен, рукаст. Если они так сетовали насчёт детских разборок с соседскими деревнями, так это они зря. Нет уголовщины — нет проблем. Свою рефлексию прервал я тем, что напрямую спросил у гостей за столом: — Где Аля? Вы мне что-то недоговариваете? — Ты, сыночек, не волнуйся, самое главное. Аля не нашего поля ягодка, посему и не забивай голову. Никах был у неё совсем недавно, — осторожничает мама, поглаживая меня по широкому плечу и приглаживая лямку полосатой тельняшки, словно я, как дурак, побегу морду бить за такую новость. — Них… чего? — в недоумении пробормотал я. А вот поэтому и не побежал никуда, ибо ни черта не понял: за что там нужно разразиться, рвать и метать, и морду-то бить?.. — Ну, мусульманская свадьба у неё была весной. Обряд у них такой, как наше венчание, — продолжает успокаивать меня матушка, в глазах которой читается сочувствие. — А. Ну, хорошо. Будем! — поднимаю я над столом загорелую руку со стопкой, оставляя расплескавшуюся половину содержимого рюмки из-за чоканья на накрытом столе.       От чего такой спокойный? А чего гневаться? Аля, конечно, девчонка хорошая, но буду ли я унижаться, показывать своих уродливых демонов в бешенстве, доказывать с пеной у рта её консервативным родителям, что я — лучший жених в округе? Ну уж дудки. Но секундное желание сжечь их дом дотла отчего-то проскользнуло в пьяной головушке. Я отодвигаю стул и осторожно встаю из-за стола, чтобы не стянуть клеёнчатую скатерть. Прохожусь по широкому двору, заглядываю в гараж, смахиваю пыль со своей лады сто десятой и хлопаю серебристую по крыше, здороваясь. — Надеюсь, ехать к ним на разборки не подумываешь? — глухо раздаётся голос Руса. Я фыркнул, точно уставший породистый скакун. — Не долбоёб я и не фанатичный собственник. Да и плевать я, если уж класть руку на сердце, хотел на Алю. Руслан оказался ближе, чем я того хотел бы. Он зацепился двумя пальцами за пряжку ремня, подтягиваясь ещё на пару сантиметров, пока я, как дурачина и простофиля, не шевелился и не сводил с его пшеничных волос взгляда. Моего друга трясёт, и я даже знаю от чего. Не из-за страха, а из-за полового влечения ко мне, из-за возможности опять танцевать танго на моей психике. И из-за нашей с ним огромной тайны. — Не будем? — чуть ли не бесшумно и жалостно спрашивает Рус, но сам же вовсю елозит губами по моей выбритой щеке. Ощущаю себя пубертатным подростком со спермотоксикозом наперевес. Жалея, что не переоделся по прибытию домой в какие-нибудь просторные шаровары, я скалюсь: — Рус, у тебя жена и ребёнок, ай-ай-ай, как не стыдно, балбесина, — нахожу в себе силы, чтобы отшутиться и не сильно поддать отцовского леща своему другу. И первым покинуть гараж. Всё равно темно на улице уже, все пьяные, мало кто будет смотреть на мою оттопыренную ширинку на камуфляжных штанах. Как я понял, что я — гей? Да никак, потому что я точно не пидор, просто моему телу нравились ласки Руслана. Да и к тому же голову дурманило это: запрещённое, необузданное, грязное, никем не изученное; вызывающее столько споров и ненависти всю жизнь. Моя голова была полна сомнений. Особенно было забавно в армии: абсолютно все, до единого, с каменным ебалом говорили, что пидорасов нужно отстреливать, но потом мне довелось нагнуть одного из самых строптивых агитаторов, закамшотить на лицо ещё одному, когда мы выезжали бригадами на учения, и взаимно мастурбировать в бане с третьим. Я не психолог, но, по-моему, у этих ребят явные проблемы. А у меня же нет никаких проблем, уже нет. Не зря я свинтил в армию, как только стал чуять нездоровые вибрации жалкой душонки в сторону Руслана. Я — мудак, но мне весело наблюдать за тем, как люди грызутся из-за равенства полов, из-за гендерной несправедливости, небинарности или ориентации. Они кричат, что в мире не должно быть ненависти, но дай каждому из них автомат в руки, и каждый из них спустит всю обойму. Цинизм для меня — как норма жизни, и если я получаю улётное удовольствие от того, что в очередной раз жахаю себе подобного, с членом между его прекрасно раздвинутых ног, то я буду это делать. Потому что мне это нравится, и класть я хотел на все эти мирские стандарты, ярлыки и душевные терзания под страхом гореть в аду. Все мы там будем, так что будет весьма потешно. Как именно это случилось, мы с Русом и не вспомним на утро. Но то, как я смачно трахал его в рот в заброшенном соседском сарае, после того как все гости улеглись и разъехались, я запомню ещё надолго. Руслану вообще медаль по минету нужно выдать, так бешено отлизывать мне яйца, но при этом нежно и осторожно скользить сжатой на члене ладонью — высшее искусство. Мне от подобных ласк даже горловой от сотни баб нахер не сдался, я готов был кончить уже тогда, когда мой друг круговыми движениями водил кончиком языка вокруг головки и нарочито часто давил на уздечку. Сучий потрох. Как потом жёнушке своей, большезадой, смотреть-то будет в глазюшки её светлые? — Август! — доносится голос матушки. Спасибо, мам, что дала мне возможность успеть залить спермой соскучившийся по моему члену рот друга. — Иду! — выкрикиваю я, больно удерживая Руслана за его пшеничные волосы. Он шипит и хватается за мои голые ляжки пальцами, сжимая их, умоляя отпустить его шевелюру. — Ну, добрых снов, Рус, — тяну парня за вихры. Он послушно поднимается с колен и я соприкасаюсь с ним губами. Не слишком грубо и не слишком нежно, бесчувственно, а он, словно голодная псина, тянется ко мне и со всей страстью, что он чувствует, отвечает на поцелуй. Я оставляю его одного, возможно, что со стояком под тугой тканью джинсов, быть может — обиженного. А может, чего хуже, покидаю его, мерзко воспользовавшись и разбивая ему в очередной раз сердце. Ведь Руслан влюблён в меня уже очень давно. Не с пелёнок, конечно, но со школы уж точно. — Ты где там лазил? Я уж волноваться начала, — шепчет мать, чтобы не разбудить приютившихся на летней террасе гостей. — Псин гонял, затем подумалось, что хорёк опять прискочил наших кур душить, вот и лазил. Врать матери мне доводилось не в первый раз, ведь не стоит забывать, что я — моральный урод. И трус. Который сбежал в армию, лишь бы не сталкиваться лицом к лицу с явью.

***