Шкаф

***

Нужно было выходить на утреннюю пробежку. И плевать на похмелье, сковывающее всё моё тело, тепло от родительской кровати и старые стены, на которые я смотрел с сильной ностальгией. Я не лежал так уже долгое время и вылезать из-под одеяла вообще не хотелось, но пришлось. Я приподнялся с кровати как можно тише, переступил через спящего на надувном матрасе Руслана и побрёл дальше, обходя всевозможные препятствия в виде лежащих штабелем гостей. На кухне, закрытой массивной дверью, копошится мать: гремя тарелками, стуча венчиком по железной посудине, — она и не услышала, как я вошёл и уже пару минут наблюдаю за ней. — Доброе утро, ма. — О хоспади! — она роняет одно из блюдец и хватается за левую грудину, закатывая глаза и упираясь второй рукой на широкий подоконник. — Напугал, сынок. Не такого эффекта я добивался. Наклоняюсь, чтобы собрать осколки, и виновато щерю зубы: — Мам, не кипишуй. Все ещё спят. Лучше бы отдохнула. — А ты куда в такую рань? — На пробежку. Мама выравнивается и внимательно следит за каждым моим движением. Глаза её наблюдают за тем, как я выкидываю осколки посуды в мусорное ведро, а после забираю пакет, чтобы выбросить его в огромный мусорный бак, который я заприметил вчера на углу нашей улицы. Я встречаюсь с ней взглядом, долго смотрю в её голубые глаза и не удивляюсь, когда та начинает ронять слёзы, тонкой ладошкой смахивая их со своих щёк. Мама моя — добрейший души человек: ведомая, ранимая и шибко эмоциональная. Я, видать, похож характером на отца, раз уродился таким вот… чёрствым. Но что касается тёплых чувств к этой женщине, этого не отнять у меня. Её я любил и боготворил, поэтому сейчас аккуратно обнял за плечи и поцеловал в макушку. Любого порву за неё. Глотку перегрызу собственными зубами и кровью не побрезгую. Моя мать — можно сказать, единственное, что осталось у меня. — Не плачь. Пожалуйста… Знаешь же, как мне тяжело даются твои слёзы. — Я так волновалась за тебя, пока ты служил там, а потом померла бабушка — и всё. Я прям совсем одинокой себя почувствовала, — хлюпала носом эта святая женщина, которую я гладил по убранным волосам с проседью. Голос её в некоторых моментах затихал и надрывался, а в моих глазах появилась необычная сухость. — Я здесь. Теперь всё хорошо. Стоило говорить ей в такой момент, что я планировал идти служить по контракту? Естественно, нет. Буду искать другие варианты, значит. Пойду учиться, может. Кто знает. Пока что я хотел месяц-другой дурака повалять да хозяйством заняться, ибо мужской руки здесь явно не хватало, несмотря на то, что мои друзья всегда оказывали помощь матушке. Дошёл до зелёной урны я спокойным шагом, поднял крышку и выкинул мусор. Я отошёл немного в сторону и принялся искать подходящий плейлист для бега, заткнув заранее уши вакуумными наушниками. Солнце с утра уже палит вовсю, отовсюду пахнет костром, свежескошенной травой и речной сыростью. Тот, кто считает, что в деревнях воняет лишь навозом, ошибается. Есть, конечно, отдельные участки, где мог вдарить в нос аромат фекалий крупнорогатого так, что пробьёт любой насморк, но такие попадаются крайне редко. Не спеша побежав в сторону реки, смотря себе под ноги, я лишь изредка поднимаю и верчу головой: рассматривая знакомые дома, прицепы тракторов с сеном, КАМазы и срубы бань, которые так и не построились в своё время. Огороды и палисадники домов были усыпаны кустарниками со спелыми ягодами, деревьями яблок разных сортов и разноцветными клумбами разношёрстных цветов. Я не останавливаюсь ни на секунду, однако вскоре отвлекаюсь от собственных мыслей и вслушиваюсь в текст иностранной песни. Ни черта не понимаю, но отчего-то глубоко проникаюсь этими строчками, пока не ощущаю жжение в груди, будто мне жизненно необходимо поднять голову. Я торможу напротив дома моей уже бывшей Али. У тёмно-зелёных ворот скопление из трёх новеньких иномарок. Всматриваюсь в большие пластиковые окна, в которых виднеются богатые, усыпанные рюшками и вышитыми цветочками шторы; тяжело дышу и трясу подолом серой майки, чтобы хоть как-то освежить потное и разгорячённое тело под ней. Мой взгляд умиротворённо проходится по кровельной крыше, наверху которой умостилась огромная спутниковая тарелка. «В моём детстве там скворечники устанавливали», — с горечью думаю и едва ли не вздыхаю от мгновенно наполнивших всю мою голову воспоминаний. Я уже хочу двинуться дальше по своему построенному маршруту, как вдруг взор моих гетерохромных глаз останавливается на незнакомце. Я, мягко говоря, охуел от осознания того, как отреагировало моё тело. Сердце, непонятно почему, стучит так сильно, словно ливень барабанит в окно в грозовую ночь. На небольшого размера шине стоит парень. Он тянется к спелой и яркой вишне, стараясь заполучить её, благодаря чему я могу рассмотреть его всего. Совсем молодой с виду, но то, как я залипаю на голом торсе и на его тёмной «блядской дорожке», которая скрывается за поясом шорт, меня шокирует и заставляет задуматься в очередной раз о моих пугающих наклонностях. Но невозможно оторвать глаз от его потуг сорвать очередную веточку вишни. Он складный, со смуглым телом, и каждое его движение наполнено аристократичностью вперемешку с фамильярностью. Парень ухватывает ветку длинными и тонкими пальцами за случайный листик, тянет на себя, победоносно улыбается припухлыми губами, и вместо того, чтобы заполнять ягодами небольшое висящее на ветке ведёрко, он закидывает их в рот, резво сплёвывая косточки в сторону. — Хасан, ты собрал? Ну, Хасан, компот уже нужно варить, ты чего тут лопаешь вишню,— прозвучал голос недовольной девушки. В небольшой огородик перед домом прошла Альфия. И я сразу же потянул наушники за проводки и окликнул её, подходя чуть ближе к кованому забору. Девушка и юнец синхронно повернули головы в мою сторону, а мой объект восхищения ещё и приложил козырьком свою ладонь к бровям, чтобы получше меня разглядеть. — Привет, Аль. Как жизнь? — я постарался заострить внимание на моей несостоявшейся жене. Беззаботно улыбаюсь. Альфия заметалась тёмным взглядом по густой траве и наспех махнула мне рукой, нерешительно поднимая глаза: — П-привет. Всё в порядке, не жалуюсь, а у… — брюнетка запинается. — А ты когда вернулся? — в её омуте шоколадных глаз я разглядываю чувство вины, сожаление и толику страха. Не волнуйся, моя дорогая, ты уже здесь ни при чём, говори «спасибо» своим родителям набожным. Хотя и со мной ты вряд ли бы была счастлива. Так что, правда, поблагодари их. Вот такой вот я — общественный паразит. Я превращаю улыбку в елейную, ибо ощущаю на себе пристальный и заинтересованный взгляд юноши: — Да вчера в обед. Тебя ждал до утра, неужто ты не слышала о моём возвращении? Чего же не пришла? — моя рука ложится на конец одной из плети забора, а пальцы нарочито медленно и крепко обхватывают его. Затем я делаю то, что постоянно было беспроигрышным вариантом и почему-то цепляло многих: незаинтересованным взглядом прошёлся по загорелому, чернобровому и большеглазому лицу, вновь не поняв своей реакции. Какой он стоит красивый. Нереальный, будто его нарисовал самый талантливый художник и запустил к нам, к бренным и уродливым людям, в реальность. Его взгляд — наичистейший оксюморон: пламенный, наивный, жадный, робкий и ядовитый. Непохожие на юношеские, пухлые, ровные и перепачканные в соке вишни губы. Они слегка приоткрыты, а остроскулое лицо наклонено чуточку вбок. Он меня оценивает? Или мои извращённые фантазии решили разбушеваться после вчерашнего минета? Блядь. А цвет глаз — лазурно-пепельно-изумрудно-сине-серые… и неважно, что такого слова в помине-то нет. Я не понимаю, какого цвета его глаза, не придумал народ ещё название такому цвету, а ещё эта тёмная окантовка на радужке, которая меня буквально добивает. Да боже, я готов начать флиртовать, как самая конченная шлюшка, с этим юнцом. Он дёрнул уголками рта и, немного подумав, застенчиво улыбнулся. Это всё. Меня посадили на электрический стул и вот-вот нажмут на рычаг. Мне конец. — Август, с тобой всё хорошо? — меня спасает от неминуемой смерти внутри самого себя же голос Альфии. Я поспешно перевожу взгляд на неё и киваю. Хорошо всё со мной, а что должно быть плохого-то? Прошёлся ладонью по волосам, подстриженным в стиле полубокс, и ещё раз несмело кивнул — для достоверности. — Хасан, ступай в дом, — приказывает с железными нотками в голосе она парню, а тот неуклюже спрыгивает с шины да ковыляет, прихрамывая на одну ногу. — Я тебе про свадьбу, а ты молчишь и смотришь куда-то. Тебе совсем плевать? — наконец-то вопрошает девчушка, замельтешив между невысокими и тонкими деревьями, ближе подходя ко мне. Я сглотнул и отрицательно помотал головой, теперь довольствуясь обычными карими глазами перед собой. — Аль, я не такой уж и маленький, чтобы устраивать сцены с разборками и ревностью, так что забей и не гони на меня, если что. А, кстати, эт кто был? Никогда у вас его не видел, — якобы, чтобы словцо поддержать, интересуюсь я у девушки. — А, это. Брат младший. Не мой, — увидев мелькнувшее удивление в моих глазах поясняет Аля, — брат моего жениха. Однако какая забавная ситуация получится, если я трахну младшего брата жениха своей несостоявшейся невесты. Каламбур, не иначе. — Интересный экземпляр. — Ничего интересного, обычный избалованный, городской и выпендрёжный сноб, и вся их семейка такая, — обидчиво говорит татарочка, сжимая резные плети рядом с моей рукой. Мне вдруг становится жаль её. Видно же, что не хочет она входить в их семью, но обычаи… Да какие к чёрту обычаи, мы что, в средневековье переместились чисто случайно, что-ли? Промолчав о том, что я бы передал её родичей в руки доблестных психиатров, я прощаюсь с Алей и возвращаюсь к направлению берега реки. Не моё это дело вовсе, я не рыцарь, который готов ставить свою жизнь на плаху ради спасения принцессы. К речке я уже буквально несусь сломя голову. Будто размашистыми движениями согнутых в локтях рук или широкой расстановкой ног, частым дыханием и встречей лицом со всевозможными летающими насекомыми я смог бы вытряхнуть из себя ту дурь, что заполнила меня в считанные секунды при виде слащавого пацана. А причёска у него какая… В стиле гранж: небрежная, со срезами и локонами чуть ли не до плеч. И как он отмахивал эти рваные полутёмные локоны набок. Боги. — Как баба, — успокаиваю я сам себя вслух, упираясь руками о бёдра и пытаясь отдышаться, поглядывая на водную гладь перед собой, — а я не педик, — злобно шепчу я: исступлённо, грозясь порвать футболку, снимая её и кидая в траву. Спортивные шорты и кроссовки летят с меня так же порывисто, как и чёрные боксеры с надписью на пояске. Я ныряю в речку так, будто пытаюсь очиститься тем самым, как на крещенских купаниях. Смыть всё то, от чего я так упорно бегу уже который год. Утопить, набросив тяжеленный камень, и забыть навсегда. Этот Хасан просто реально похож на девчонку, вот меня это так и зацепило. И вообще, не каждый раз удаётся видеть воистину красивых парней-мусульман в наших краях. Затем я луплю воду, злобно фыркая, вновь ныряю и пытаюсь надолго задержаться на дне реки, чтобы вода и дальше вакуумом обволакивала мои барабанные перепонки. Всё, что я мог слышать — приятное бурление пузырьков моего же кислорода. — Ты слушаешь Хорзи? — слышится чей-то бархатный голос, и я, только что вынырнув из-под воды, машинально стёр с лица множество капель и провёл руками по волосам. На берегу, облокотившись на багажник велосипеда, стоял он, придерживая руль и глядя на меня с каким-то странным выражением в глазах. — Кого? — сосредоточившись на том, чтобы не оказывать шибко очевидное любопытство к его персоне, среагировал меланхолично я и медленно двинулся из воды. — Когда ты подошёл к нам, у тебя в наушниках играла песня Хорзи. Я думал ты его слушаешь, — юноша, совсем не стыдясь, смотрит на то, как я иду. Вот же, сволочь, хоть бы сделал вид, что стесняется. А ещё мусульманин. Да и кто такой нахер этот Хорзи, нужно будет потом дома проверить. А ещё перевод того трека, который меня зацепил мелодией, глянуть в интернете. — Что попалось в чарте, то и слушал, — придётся выходить полностью. Я не девственник в пятом поколении, но этот проницательный взгляд меня немного смущает, право слово. Не зардеть бы ещё, как цветочек аленький и не захихикать от волнения, представ перед юношей голышом-то. Хасан не стыдится даже тогда, когда я встаю рядом с ним и спокойно одеваюсь, поглядывая в его непонятного цвета глаза с длиннющими ресницами. Девушки себе такие накладывают и наращивают, а у этого отродясь такие, ну не чудо ли. — Тебе что-то нужно? — юноша не предпринимает попыток сесть на велосипед и уехать, лишь лениво перекатывает из уголка к уголку рта соломинку и не упускает ни одного моего движения, даже голову поворачивает, если это требуется. — А ты гей? — я застываю с одними кроссовками в руках. Надевать их было бесполезно из-за мокроты ног. — А ты кот? — Объясни. — Девять жизней имеешь, что ли? Ты не оборзел, пиздюк? — мне в голову сразу ударяют воспоминания того вечера, когда Руслан признался мне в любви. Гнев и обида наперегонки заполняют мою и без того тёмную душонку. — Ещё что-то подобное ляпнешь — твои зубы будут летать по всей деревне. Совсем охренели уже, малолетки сраные, — желчно изрёк я, а потом с не совсем спокойной душой двигаюсь по натоптанной дорожке в сторону деревни. — Значит, просто так слюни пускал, пока я ягоды собирал? Думаешь, я не заметил? Я торможу, стою некоторое время с улыбающимися глазами, рассматривая виднеющиеся дома вдали. Юноша выплёвывает соломинку, которую надломил зубами, и встаёт в полный рост, игнорируя падение велосипеда, когда я в считанные секунды оказываюсь вновь рядом с ним. Только уже дышит он мне ровнёхонько в район подбородка. — Повтори… — Только попробуй тронуть, я братьям своим расскажу, что ты домогаешься. Пиздец тебе будет, — шепчет Хасан, неловко приподнимаясь на цыпочках, при этом обхватывая мои плечи. И только сейчас я слышу еле слышимый акцент в его речи. Мой взгляд готов проделать в нём дырку, а он кривится своими пухлыми губами. Да, его внешность кардинально прячет всё безобразие внутреннего мира. Отвратительный, но такой красивый. Я не стану отрицать этого. Хотя, на самом деле, кто бы говорил… А я улыбаюсь. Спокойно и даже дружелюбно, пока не хватаю паршивца за тонкое горло и не перекрываю ему кислород. Удобное место: речка в пяти метрах от нас, заодно и попрактиковался бы в убийстве чрезмерно болтливых людишек. Юнец хрипит, синеет и отрывисто вздыхает, на пару секунд закатывая глаза из-за невозможности дышать. Он царапает своими ногтями мне руку, но я остаюсь непоколебим. Каждая красная полоса на моих руках будто бы придаёт мне сил, а не забирает их. Я сжимаю свои грубые и большие пальцы сильнее на его горле, смотрю ему прямо в глаза. Любуюсь тем, как его тело извивается, словно животное, которое приносят в жертву. Желание жить намного сильнее глупых мечт о технике, любви и прочих заурядных вещах. Его беспомощность даже притягивает. То, что я настолько силён сейчас — вскружило мне голову. Я даже не хочу думать о том, как страшно я выгляжу в данный момент, мне просто нравится наблюдать за тем, как он судорожно пытается выбраться, но ничего не может сделать, даже ноги ему не помогают. Но я должен отпустить парнишку, мне не нужны проблемы. — Подойдёшь ко мне ещё раз и вякнешь что-то подобное, — я завершу начатое, а пока, — моя рука в брезгливом жесте отталкивает от себя Хасана, — живи. Солдат ребёнка не обидит. Покидая злосчастное место, я только и слышу, как он сипло дышит, лёжа на земле, судорожно хватает ртом спасительный воздух, а затем плачет хриплым голосом. Я не оборачивался: и так понимаю, что он безумно жалок сейчас. Ничего, мне абсолютно всё равно, что он чувствует. Я не тот человек, которого можно было бы шантажировать, и сочувствовать людям, считающим меня простым хером с горы — я не собираюсь. Да и если говорить честно, я бы не поехал за тем человеком, который следил за мной. Либо этот парнишка действительно идиот, либо реально бессмертный. Думаю, что всё же первый вариант, раз он так слаб, что разнылся как девчонка. Осознавая, что скоро Хасан поедет на велосипеде и, не дай боже, пожелает отомстить мне и сбить меня с такого узенького пути, я развернулся чтобы глянуть, где он там едет. Не увидев никого, я склонил в недоумении голову. Странно, но даже на берегу нет лежащего юнца, только валяющийся велик и огромные пузыри на воде. Кинув кроссы рядом с валяющимся транспортом, оказываясь на берегу слишком быстро; я рыбкой ныряю в реку, сразу же погружаясь на дно. Вода была мутной, но я увидел что-то блекло-белого цвета, похожее на майку Хасана. Схватил руками ткань одежды, а затем юношеские руки. Внезапная усталость наполнила всё мое тело, но я старался плыть к земле как можно быстрее, судорожно думая о том, как этому дураку помочь. А вдруг… Он сейчас умрёт на моих руках. Как мне потом жить с таким клеймом? Быстренько очистив его рот и нос от тины, я встаю на одно колено и перекидываю юношу через бедро лицом вниз. Челюсть в лёгкую поддаётся моим манипуляциям и я жмурюсь, когда проталкиваю в его рот два пальца и давлю на язычок. Гадость, но при спасении человека и не на такое пойдёшь. Давлю легонько Хасану на спину в районе лёгких. Вода фонтаном покидает его внутренности, и я осторожно укладываю его на спину. Замираю на секунду, понимая, что он не в сознании. Теперь придётся делать ему искусственное дыхание. Зажимаю ноздри юноши и держу одной рукой тому челюсть, чтобы рот был открыт, глубоко вздыхаю и сразу же выдыхаю ему в рот, прислушиваюсь к сердцебиению. Ага, слабое, но есть. Делаю искусственное дыхание до тех пор, пока Хасан не рыпается набок и не отрыгивает остатки воды, медленно хлопая ресницами и смотря мутным взглядом куда-то в корни травы. Я остаюсь сидеть возле него и тяжело дышать, внимательно смотря на его посиневшие губы. — Больше так не делай, — говорю на полном серьёзе я, помогая ему привстать и принять полусидячее положение. Да плевать уже, что он мерзкий, и язык у него, как помело, я только что спас ему жизнь. Он такой беззащитный сейчас, что места злобе в душе и вовсе не остаётся. Хлопнув по карману шорт, я медленно вынимаю мокрый сотовый с перемотанными наушниками, и мы с юношей переглядываемся, внезапно рассмеявшись.

***