Жалок

      Когда я впервые встретил её, юную, чистую и невинную Мэри Юнис Макки, она сразу не понравилась мне. Глупая девчонка со слепой верой — думал я по-началу, полностью игнорируя её. Для меня она была не более, чем одной из тех пустоголовых безвольных женщин в рясах, которым просто не удалось состоятся в жизни.       Но Мэри оказалась совсем не безвольной. Да, ей можно было манипулировать, как и всеми, однако её было невозможно склонить к нарушению данных ею клятв. Она христианка в самом светлом понятии этого слова, ангел во плоти, верная заповедям божьим, не пропускающая ни одну молитву, милосердная и, как дева Мария, непорочная. Я видел её каждый день и всё сильнее возрастал мой интерес к ней. Я наблюдал за ней, словно пытался найти изъян, как за подопытной, но единственным её изъяном оказалось то, как она морщит нос, готовая заплакать.       Эта девушка настолько поразила меня своей возвышенностью, что я перестал замечать кого-либо другого, кроме неё. А она росла, стала из невинной девочки столь же невинной женщиной, и я был тому свидетель. Её большие голубые глаза продолжали смотреть на меня, как и прежде, более выраженные черты лица не изменили своей миловидности, движения нежных рук не растеряли своей осторожности, она почти не изменилась внутри, только внешне, обретя невиданную мной раньше красоту. Лишь её я мог назвать настоящей женщиной, лишь её одну уважал, лишь ею готов был восхищаться.       Мой интерес превратился в одержимость. Был ли я влюблён или моё омрачённое жестокостью сознание пыталось создать иллюзию этого, мне было всё равно. Я стал наблюдать за ней не только днём и с безопасного расстояния, но и ночью и близко. Я позволял ей то, чего не позволял другим, и она, совсем ничего не подозревая, становилась ближе ко мне, а мои мысли перестали заполнять лишь только эксперименты и существа, которых я создавал. Завидев Мэри, я переставал думать вообще о чём-либо, кроме неё.       Под влиянием своих суждений, не желая противится себе, я приходил к ней ночью, когда она спала, и видел то, что не дано увидеть ни одному из тех мерзких и грязных мужчин, которые, не стесняясь даже её собственных ушей, обсуждали, как бы лишили её девственности при любом удобном случае. Она никогда не заслуживала такого отношения к себе, но и моих глаз, гуляющих по её тонкой ночной рубашке она тоже не заслуживала. Однако я продолжал приходить и наблюдать чудеснейшую картину того, как её длинные золотистые волосы были разбросаны по подушке, маленькая грудь вздымалась при дыхании и длинные белоснежные ноги выглядывали из-под одеяла в жаркую июльскую ночь.       Я возжелал её так, как не желал никого, смотрел на неё, как на произведение искусства, слушал так, словно она говорила о чём-то, кроме обязанностей, и восхищался так, будто она была истинным божеством.       Я помню момент, когда я впервые коснулся её руки. Её глаза были прикованы ко мне, словно я совершил самый ужасный грех, и тогда я словно обжёгся, мгновенно отпустил её. Но мне захотелось ещё, и с каждым днём хотелось всё больше и больше. Я стал воображать, как припадаю к её ногам, как целую ни кем не тронутую белоснежную кожу, как обнажаю её идеальное тело, и вновь почувствовал давно забытое чувство невозможности получить то, чего хочу. Осознание этого оживляло меня, вдохновляло, возбуждало мысли и заставляло кровь бежать по венам быстрее, словно я снова юн. О, как я хотел вкусить хоть часть её совершенства, как желал.       В одну из ночей моё терпение исчерпало себя, я перебрал её светлые локоны, коснулся её лодыжки и, стянув одеяло с её груди, одетую во всю ту же тонкую ситцевую рубашку для сна, сбежал, не смея смотреть на её искусственно созданную мною же сексуализацию. Но мне даже этого хватило, чтобы самоублажить себя, в ту ночь я почувствовал, что оковы пали.       Днём я снова коснулся её руки и, вновь получив осуждающий взгляд, скрывающий явное смущение, понял, что мне ничего не стоит повторить это снова. Но я не собирался торопиться.       Я перестал посещать её комнату по ночам, отчасти это было из-за сестры Джуд, что, похоже, начала что-то подозревать. Отвратительная женщина. В своём глазу бревна не заметит, а в чужом соринку найдёт. Неужели она не понимает, что всем известно о её глупом увлечении монсеньором, этим слепцом и эгоистом. Они все полностью погрязли в своём несмирении, их пожирает совесть, но разве она имеет место в таком злачном месте, как Брайерклиф? Вера, именно она убивает их. Хотят найти путь к покою, а сами завязывают глаза, чтобы не видеть своих ошибок, и теряют ту самую дорогу.       Дорогу, по которой уже давно ступают ангельские ноги Мэри Юнис.       Я открыл ей расперов, зная, что она не станет противится их. Её милосердие безгранично, даже страшась неизвестности, она согласилась помогать мне. Конечно, я не стал говорить ей обо всём и уверил в том, что это всего-навсего отторгнутые божественным взором существа, о которых некому позаботиться. И именно в тот момент я осознал, что раз рядом со мной такая, как она, значит я всё в своей жизни сделал правильно. Судьба свела меня с ней, дала мне веру в человека, в женщину. Мэри по-настоящему наделила смыслом стремления к внутреннему свету. Она полная моя противоположность, и это то, почему меня так тянет к ней, однако вместе с этим я прекрасно понимаю, что минус на плюс даёт минус. Теперь я не могу представить себя, без бесконечных наблюдений за ней, без фантазий о ней, без касаний, без желания и без одержимости молодой девственницей с кристально чистыми голубыми глазами.       Все мои предыдущие увлечения казались ничем по сравнению с тем, что я испытывал к сестре Мэри, девственность всех девушек до неё не была для меня чем-то потаённым, закрытым, и я никогда не считал их чистыми. Юнис смущалась, расстраивалась и злилась, но не боялась меня, не сомневалась во мне, её наивность так и взывала к моим внутренним желаниям, ею было так легко воспользоваться.       Я дал ей яблоко в карамели в благодарность, как она думала, за помощь с расперами, но это было за то, что она существует. То, как её рот неумело откусил сладкий карамелизированный кусочек яблока, а её взгляд смущённо прошёлся по мне, заставило всё внутри меня перевернуться. Тонкие розовые губы, румянец от прохлады улицы, опущенные ресницы, и она так близко ко мне. Я ещё никогда не чувствовал себя настолько удовлетворённым тем, что я вижу, я впервые ощутил что-то наподобие трепета в груди. Что-то изменилось в тот день.       Худая, высокая, с ангельской внешностью и в монашеской одежде — этот образ захватил мой разум. Я снял проститутку, пытаясь отвлечься, но как же я ошибался, думая, что это поможет. Мало того, что та грязная девка ничего путного не сделала, так ещё и жизнь мне усложнила. Как же я жалел об этом. Я бы не смог заменить Мэри Юнис ни кем, и ни кем не смогу. Она словно не из этого мира.       С той злополучной ночи всё пошло не так. Я не сразу понял, но та девушка, которую я знал как чудеснейшее существо на земле, превратилась в монстра. Её раздвинутые ноги, ухмыляющееся лицо, то как она деловито одевает блестящие красные серьги, ни единожды побывавшие в чьём-то кишечнике — это не Мэри, это всё не она. В порыве гнева я измазал статую Девы Марии алой помадой и разбил её, назвав шлюхой Юнис. Что я чувствовал тогда? Разочарование и злость. Я стал противен сам себе, осознав свою ничтожность. Я уподобился тем, кого презирал больше всего на свете, возвёл своего идола в лице скромной белобрысой монахини, влюбился в неё, словно слепец, и позволил своей одержимости взять над собой вверх. Чем же я тогда лучше той же Джуд? Дьявол открыл мне глаза на мои слабости, и я в отчаянии готов был примкнуть к нему. Я никогда не был хорошим человеком, но что же мне мешало? Неужели страх?       Я стал избегать одержимую дьяволом, усиленно стараясь не попасть в немилость, ведь она прекрасно дала понять, что мне не стоит идти против неё. Я закрылся в себе и, наверное, впервые за всю свою жизнь задумался о смысле существования. Серёжки не были моей последней проверкой, хоть и надежду я потерял гораздо раньше. Изменило ли это меня — я не уверен. Скорее нет, чем да. Ведь было задето лишь всего моё самолюбие и странные идеи о высшей чистоте. Как же это было глупо, — повторял я себе, но потом вспоминал её — настоящую живую и светлую Мэри — и вновь чувствовал это щемящее чувство в груди.       Хоть и не совсем понятно как, но последней вещью, которая сумела меня захватить, стали инопланетяне. Звучит очень странно, и так оно и было — весьма сумбурно и непонятно. Мои теории развились в очень стремительном темпе, происшествие с Грейс, эксперимент с Китом, и я почти забыл о той ране внутри меня. Но всё закончилось так же быстро, как и началось, и я всё яснее понимал, что жизнь моя не будет прежней.       Секс. Какое отвращение у меня вызвала тогда она. Она… Нет, это Дьявол. Он опорочил её тело, он очернил её душу. Красота её тела ничто по сравнению с тем, что было внутри. И я не понимал этого раньше. Как я мог быть таким слепым?       Моих сил не хватило на большее. Чувства взяли надо мной верх. Жизнь утратила смысл без неё, без настоящей Мэри Юнис Макки. Всё что я делал, пока она была рядом, показалось мне пылью, ничем. Все мои эксперименты неудачны, все мои порывы бесплодны, я не приносил в мир ничего, кроме боли. Она показала мне, что такое жизнь, что такое чистота, что такое чувства. Разве таким я видел себя на старости лет? Обречённый и страдающий.       Я повёл её в лес, сам до конца не осознавая, чего добиваюсь, застрелил всех расперов у неё на глазах. Она даже бровью не повела. Я навожу пистолет на себя, внутри всё рушиться, слёзы непроизвольно текут из глаз. Наверно, это первый раз, когда я плачу. Моё сердце разрывается, я обессиленно опускаюсь на землю. «Ты жалок», — произносит с отвращением она. Да, я жалок. Я прошу пожалеть, но она лишь в гневе отталкивает меня на сырую холодную землю, а я думаю лишь об одном — как же это больно потерять её.       Я правда жалок, по-настоящему жалок.       Узнав о её смерти, я, наконец, решился принять смерть сам. Сгореть заживо вместе с её осквернённым телом. Это пришло мне в голову почти сразу, как я взглянул на её бледный труп. Красива, молода, я снова вспомнил, какой она была. Раз ей не суждено жить, значит и мне не суждено тоже. Жизнь за жизнь. И я никогда не пожалею о своём решении.       Умереть рядом с любимым человеком, пусть и в десятки раз вывернутом понятии этого слова, — лучшее, что могло произойти со мной, после всего.