Help!

Дамиано не знал, что именно ожидал увидеть, когда ему рассказали о музыкальной студии посреди гор, но точно не это. Точно не старый, выглядевший почти обветшавшим дом, не большого косматого пса на толстой цепи во дворе и не стадо баранов, мирно пасущееся неподалеку. Этот дом был похож на что угодно, но не на музыкальную студию. Они выпрыгнули из машины, и на лай пса из дома вышел важный синьор, и Катя с Тарасом обняли его, как старого знакомого. Синьор гладил Катю по волосам, словно та была маленькой девочкой, и говорил что-то, и смеялся так заливисто и заразительно, что невозможно было не улыбнуться в ответ. Дамиано стоял вместе с Итаном и Томасом у машины и чувствовал себя совсем не в своей тарелке. Они не вписывались. Выделялись, как клякса в аккуратном табеле. Как дурацкая надпись на белой футболке. Вот Катя была здесь своей. Она говорила что-то быстро хозяину дома, обменивалась с ним какими-то шуточками, гладила бесстрашно злобную псину, которая ещё минуту тому назад готова была горло им всем перегрызть, а сейчас подставляла спину Катиным ладоням, довольно щурясь на солнце. Даже Вик — и та вписывалась лучше, нежели они втроем. Со своими лентами в спутанных длинных волосах, с нитяными браслетами на запястье, с веснушками и шалой улыбкой до ушей — была здесь на своем месте. Разглядывала всё восторженно, держалась за руку Игоря, рвалась гладить баранов. Будто бы пришла в гости к любимому дедушке. Парни же неловко переминались с ноги на ногу, не смея и шага ступить навстречу. Словно их вот-вот разоблачат — и выгонят отсюда взашей. Но вместо этого синьор подошел к ним с распростёртыми объятиями, сгреб их в охапку, словно глупых милых щенков, словно обожаемых внуков, пробасил на ухо что-то явно приветственное. И не оставалось ничего другого, кроме как обнять в ответ и делать вид, что абсолютно ничего их в этом месте не смущает. Fake it till you make it, ухмыльнулся Дамиано про себя. Тарас открыл багажник и начал выгружать оттуда аппаратуру — микрофоны, наушники, усилки, колонки, микшер и даже портативный пульт. Расставлять всё прямо во дворе, подключать к удлинителям, которые притащил из дома Иван. Томас растерянно почесал затылок: — Вы что, прямо здесь записываться будете? А как же акустика? Звук же будет херовым! Тарас мягко улыбнулся: — Трембиты в студии записать довольно проблематично, у нас там и так не развернуться. А кроме того, мы здесь делаем черновик, на пробу. Потом уже в студии посмотрим, сведём звук нормально, послушаем, что стоит поменять, наложим бит. И уж тогда, если получится хорошо, запишем начисто. Дамиано только удивленно переводил взгляд с Тараса и его аппаратуры на хозяина дома. Это всё было настолько непохожим на то, к чему он привык. Настолько странным. Настолько неразумным. Но в то же время — настолько правильным. Катя подошла к нему, легко тронула за руку: — Пошли, покажу кое-что классное. Он последовал за ней в дом беспрекословно, ошарашенный происходящим вокруг. Вот уж точно — неуместен страх перед другой культурой, которая проливает на тебя свое извращённое безумие*. И как только переступил порог дома — обмер. Просторная комната была заставлена разнообразными инструментами, и большую часть из них он никогда в глаза не видел. Катя улыбнулась, заметив его смущение, уже почти привычно переплела его пальцы со своими. — Пан Юрий мастер. Он изготавливает народные инструменты. Таких, как он, совсем немного осталось. Дамиано медленно переводил взгляд с одного инструмента на другой. Струнные, духовые, ударные — их тут были десятки. Разные, странные, почти что инопланетные. Он двинулся помещением, останавливаясь возле каждого инструмента отдельно, разглядывая их, словно музейные экспонаты. Вот только все они были удивительно живыми. Дамиано замирал над ними с почти благоговейным восхищением. Думал о том, насколько же мало знает о музыке на самом деле. В комнату вошли Игорь с Вик, за ними проскользнул Итан. — Черт побери… — прошептала Вик, и Игорь улыбнулся, довольный произведённым эффектом. Дамиано лишь ухмыльнулся — Катя была права, Игорь и правда выпендрёжник. Почти такой же, как он сам. Они подошли к широкому столу, на котором лежало с десяток флейт. — Это всё – сопілки? — спросила Вик, нежно проводя тонкими пальчиками по красивому дереву. — Нет, — ответил Игорь и начал указывать на каждую из флейт, произнося по слогам её название: — Фло-єр-ка, те-лин-ка, джо-ло-ми-га, ден-ців-ка, рі-жок, дуд-ка… Он брал каждый инструмент в руки и наигрывал одну и ту же мелодию. Дамиано в который раз оторопел — мелодия преображалась почти что волшебным образом. Катя прижалась к нему сильнее, улыбаясь. Он почувствовал, как её ладошка едва заметно подрагивает у него в руке. Эта музыка действовала на всех них, но Катя… она чувствовала её не только телом — душой. Эта музыка текла в её крови, смешивалась с её дыханием, путалась в её волосах. Музыка жила в ней — никогда её не покидала. — А это ещё что такое? — спросил Итан, озадаченно склонившись над странным инструментом, который стоял в углу. Тот был похож на барабан с конским хвостом. Дамиано нахмурился — инструмент казался почти пугающе необычным, но в то же время — отдалённо знакомым. И прежде, чем Катя или Игорь успели ответить, в помещении раздался ещё один голос. Полностью поглощенные музыкой, они не заметили, как в комнату вошел хозяин дома. Он говорил что-то зычно и громко, активно жестикулировал — и всё не прекращал улыбаться. А потом взял одной рукой барабан, привлекший Итаново внимание, другой — самого Итана — и повёл их всех во двор. Итан выглядел не просто обескураженным — напрочь сбитым с толку. Улыбался смущённо, то и дело оглядывался назад — на них с Катей, и Дамиано готов был поклясться, что видел в его глазах мерцающую неоновую табличку с надписью «Помогите!». Тарас и Иван, которые всё ещё настраивали аппаратуру, тоже обратили внимание на их процессию, оторвались от своих проводов, подошли поближе. Пан Юрий заставил Итана умыться водой из колодца и вымыть руки, после чего усадил его прямо на землю. Взял барабан, легко сжал влажными пальцами хвост у самого основания и резко потянул. Дамиано вздрогнул. Барабан выдал звук — низкий, вибрирующий, почти амелодичный. И тут же понял, почему инструмент показался ему знакомым — похожие использовали при создании средневековой музыки, которую часто играли уличные музыканты на городских праздниках едва ли не в каждой стране Европы — от Италии и Испании до Франции и Германии. — Это бугай, — прошептала Катя, стараясь не мешать пану Юрию, который уже вовсю пристраивал инструмент Итану на колени и показывал, как нужно зажимать хвост. — Козацкий. Он помогает держать ритм. Дамиано улыбнулся — неудивительно, что Итан обратил внимание именно на этот инструмент. Ритм был его страстью, он его нутром чувствовал. Пан Юрий всё ещё что-то говорил, и похлопывал Итана по плечу, и размахивал руками, но тот его, казалось, уже не слышал. Поглаживал пальцами инструмент почти что влюблённо, проводил пальцами по хвосту, добывая из бугая удивительные странные звуки. Был сосредоточен, как никогда. Полностью нырнул в тот самый свой, отдельный мир, где не было ничего — только он сам и новый ритм, который можно было создать с помощью инструмента в его руках. Но настоящее безумие началось, когда Go_A начали записывать песню. Дамиано сел в стороне, на пороге дома, и злобный поначалу пёс уселся подле него и положил свою косматую голову ему на колени, выпрашивая ласки. Дамиано осторожно почесал его за ухом, и они вместе слушали зычные голоса трембит, и мягкие переливы фло-єр-ки, и бой Ивановой гитары, и то, как пела Катя — и как песня вырывалась из её горла и летела куда-то ввысь, к небу, к горным вершинам, окутанных тучами. Чувствовал, как эта песня пробирается к нему в голову. Знал, что она его уже никогда не покинет. Они завершили, уже когда солнце было готово спрятаться за горными пиками, а с запада начал дуть сильный ветер. — Быть грозе, — сказал, нахмурившись, Тарас. — Надо поспешить. Они упаковывали аппаратуру почти что в авральном темпе. Погода в горах меняется быстро, и предугадать, когда именно начнется дождь — практически невозможно. И уже перед самым отъездом, после того, как пан Юрий обнял каждого из них на прощание, Итан спросил Игоря тихонько: — Хочу бугая купить. Сколько стоит? Тот лишь растерянно развёл руками: — Пан Юрий инструменты не продает. Это его душа. Душу за деньги не купишь. Иван разгонял их небольшой фургончик всё быстрее и быстрее, пытаясь обогнать чёрные грозовые тучи, что надвигались с запада. На бездорожье машину ощутимо потряхивало, но никто не обращал на это внимания — все, словно зачарованные, следили за угрожающими мрачными клубами на горизонте. Зрелище было грозным. Даже немного пугающим. Но при этом — магическим. Когда они, наконец, добрались до дома, издали уже доносились раскаты грома. Парни начали быстро перетаскивать инструменты из багажника под крышу, чтобы спасти их от высокой влажности. Катя пошла разжигать огонь в надежде успеть приготовить ужин до того, как начнется дождь. И только Игорь и Вик отделились от компании, отошли к кромке леса, устроились там удобно в высокой траве — не замечая ни приближающейся бури, ни суматохи вокруг. Игорь достал сопілку и начал играть. Вик глядела на него завороженно, словно кобра, покоренная звуками дудочки. Дамиано посмотрел на них и досадливо крякнул — нет, наглость точно второе счастье! Это же надо так бесстыдно отлынивать от работы! Возле него остановился Иван, проследил за его взглядом — улыбнулся снисходительно: — Игорь опять из себя Лукаша строит, подлец. Катя оторвала взгляд от едва-едва разгоревшегося пламени, посмотрела на Ивана укоризненно: — Херовая аналогия. К ним присоединились Томас, Итан и Тарас, которые уже успели затащить в дом две последние гитары. Все вместе взялись помогать Кате с костром. — Аналогия может и херовая, но я её все равно не понял, — признался Дамиано, ломая об колено сухую палку. Звуки сопілки успокаивали, и приближающаяся гроза уже не пугала — скорее наоборот. Воздух был тяжелым, и всё живое вокруг словно тянулось к небу, моля о дожде. Иван улыбнулся: — Украинская мифология — очень богата и крайне интересна. В ней языческие верования сплелись с христианством, породив уникальную структуру. В Украине люди часто верят в Иисуса и русалок одновременно, ходят каждое воскресенье в церковь к святому причастию, но оставляют блюдечко молока для домового на ночь. И даже священники, отслужив вечернюю службу, возвращаются домой, садятся иногда у горячей печи и, услышав завывание ветра в дымоходе, нет-нет — и подумают, что это чугайстер залез погреться. Украинская мифология — бездонный кладезь, но горожане часто о ней забывают. И для обывателей она часто сводится к гоголевским ведьмам и духам леса Леси Украинки. Костер наконец разгорелся, и Тарас примостил на треногу котелок с водой. Они все уселись вокруг огня, вслушиваясь в отдаленные раскаты грома и Игореву сопілку. Иван достал овощи и острый нож, начал быстро нарезать их. Томас растянулся у огня, положив голову Дамиано на колени, слушал Ивана, прикрыв глаза — словно тот рассказывал сказку на ночь. — Так вот Лукаш — это человеческий парень, который своей игрой на сопілці влюбил в себя Мавку, защитницу леса. Поэтому когда я увидел, как Игорь сидит и гипнотизирует Вик своей игрой, подумал о Лукаше. Это первый образ, который приходит в голову. — А чего же тогда аналогия херовая? История ведь вполне себе милая, — спросил Дамиано, роясь в кармане в поисках пачки сигарет. Уже почти привычно достал головешку из костра, подкурил от неё. Ощущение было действительно незабываемым. — Эта любовь Мавку почти уничтожила, — ответила Катя, скручивая себе косяк. Небо над их головами разрезала молния. С запада подул сильный ветер. — Почти? — Её спас бывший любовник. Дух огня. Катя подкурила косяк, и тоже улеглась возле костра, положив голову Дамиано на колени — с другой стороны от Томаса. Их макушки касались друг друга — черная и светлая, инь и янь, и Дамиано только улыбнулся, наблюдая эту картину. Катя затянулась дымом, посмотрела Дамиано в глаза — на удивление серьёзно: — Мавке нельзя было влюбляться в человеческого парня. Нельзя было отдавать ему свою свободу. Но это не наша история. Среди нас человеческих детей нет. Мы все здесь вполне себе неземные. В конце-концов, ты ведь пришел с Луны*. Дамиано рассмеялся. Вспомнил себя — еще совсем мальчишку, исполняющего кавер на Caparezza на сцене X-фактора. Подумал — забавно, что Катя вспомнила именно эту песню, ведь он и сам её сегодня вспоминал. Подумал — как же ему охуенно повезло Катю встретить. И тут первая тяжелая капля дождя упала ему на лицо, а пламя костра обиженно зашипело, ловя вторую. Тарас досадливо выругался: — Вот чёрт, остаемся сегодня без ужина, видимо. Дождь нарастал, и они вскочили со своих мест, хватая на ходу хворост, пытаясь уберечь его от грозы, и побежали к дому, на спасительную веранду. Над их головами гремел гром, и сильный ветер трепал их волосы и выхватывал слова из губ, унося их куда-то вдаль. Катя добежала первой, за ней по ступенькам взлетели все остальные — и только Игорь и Вик всё ещё мчались под дождем от кромки леса — уже почти что мокрые. — Это вам наказание за безделие, — хохотнул Иван, когда они наконец поднялись на веранду и спрятались под крышей. Игорь только рассмеялся в ответ, прижимая замерзшую и дрожащую Вик к себе поближе. Над Карпатами бушевала гроза, и они все ввосьмером жались друг к другу, завороженно наблюдая за буйством стихий. По крыше барабанил ливень, и стена воды почти скрыла от их взглядов горный хребет. Тёмное небо то и дело освещали молнии, а гром… Гром грохотал оглушительно, и его раскаты отбивались от скал, множились, рождали сильнейшее эхо. Гром заглушал все мысли. Поражал своей силой. Казалось, гром был готов стереть их с лица земли в одно мгновение. У Дамиано по спине пробежали мурашки. Он подумал — это была бы прекрасная смерть. Обнял Катю ещё крепче, прижал к себе со всей силы, не отрывая взгляда от дождя. Тарас вытащил из дома большие колонки, и теперь возился с их подключением. Итан вызвался помогать — всегда любил работать с аппаратурой, и в студию всегда приходил раньше всех, садился над усилками, копошился в проводах, пытаясь настроить звук как можно лучше, как можно точнее, как можно правильнее. Черное небо на мгновение осветила молния, и где-то на задворках сознания у Дамиано промелькнула мысль о том, насколько небезопасно сейчас возиться с электроникой. Громоотвода на этом доме точно не было. Как не было его и в радиусе многих километров вокруг. Но, похоже, никого, кроме него, этот вопрос не беспокоил. Потому что уже спустя мгновение воздух разрезала музыка. Вступительное соло электрогитары совпало с раскатом грома. Голос Курта Кобейна вплелся в шум дождя**. Дамиано сдавленно выдохнул. До чего же охуенно. — Чей плейлист? — спросил Итан. Тарас улыбнулся уголком губ: — Катин. И, поддавшись безумному водопаду музыки, все словно оттаяли. Томас подскочил к колонкам, выкрутил звук на максимум. — Обожаю эту тему! — закричал изо всех сил, перекрикивая басы и ритм ударных. А потом стянул с себя футболку, с лёгкостью перемахнул через поручень веранды — и приземлился на лужайке, среди высокой травы, грозы и мощного вала гитарных рифов. Промок за секунду, но только радостно рассмеялся и начал прыгать, как сумасшедший, крича на все горло такие знакомые с детства слова. Капли дождя разбивались о бледную кожу, длинные волосы намокли и прилипли к лицу, но Томас танцевал, не обращая ни на что внимания, и был в это мгновение таким ошеломительно красивым, таким угорело свободным и таким абсолютно пьяным — без вина. Вот уж точно — повеяло молодостью. И просто смотреть на него было невозможно, и первой сорвалась Вик, схватила Игоря за руку, потащила туда — под дождь, под музыку, под раскаты грома и всполохи молний. А за ней побежал Итан, а за ним Иван и Тарас. И Дамиано повернул Катю к себе и поцеловал жарко в губы, поднял на руки — и она обхватила своими ногами его талию, отвечая на поцелуй. Такая до невозможности яркая. Такая до одурения его. — Я слишком стара для этого дерьма, — прошептала едва слышно с улыбкой, разорвав поцелуй. Смотрела ему в глаза. Улыбалась. И Дамиано рассмеялся, подхватил её покрепче и сделал шаг навстречу дождю. Вода обрушилась на них с неба сплошным потоком, вода заливала глаза, уши и рот, и мокрая одежда липла к разгорячённому телу. И было так хорошо. Дамиано опустил Катю на землю, и она пустилась в пляс, едва не в унисон с Томасом крича слова, и их голоса сливались в один – совсем неземной, и Дамиано танцевал вместе с ней, вместе со своими одуревшими счастливыми друзьями, и мир перед глазами кружился, плыл, утопал в грозе и голосе Кобейна. Музыка грохотала похлеще грома, и молнии то и дело выхватывали из тьмы родные лица. Дамиано пел, и прыгал, и тряс головой с остервенением, отдавался ритму — и почувствовал вдруг, что злости в нём уже совсем не осталось. Внутри была только ошеломительная легкость. Душа. Музыка. Свобода. Наша маленькая группа всегда была. И всегда будет. До самого конца. Чё-ё-ёрт. И когда песня завершилась, когда последние звуки замерли в грозовом воздухе, осели дождевыми каплями на коже, Дамиано остановился на мгновение, пытаясь перевести дух. Пытаясь понять, ощутить, почувствовать всё происходящее — каждым нервом. Упёрся ладонями в колени, тяжело дышал, и по его волосам стекала небесная вода, и было так холодно и так жарко одновременно. Воздух обжигал легкие, и мышцы были напряжены, и хотелось смеяться во все горло — и вновь танцевать. Очень хотелось танцевать. Музыка не заставила себя долго ждать — воздух снова содрогнулся от грохота барабанов. Совсем других. На удивление тревожных***. Риф электрогитары вонзился в кожу внезапно и резко. Дамиано выпрямился. Жадно втянул носом холодный воздух. Песня была на украинском. И она была довольно злой. И очень мощной. Украинцы, конечно же, знали слова. Игорь, Тарас и Иван обняли друг друга за плечи, образовав странный (и среди этой музыки, казалось — почти ритуальный) круг. Прижимались друг к другу лбами. Пели. Выкрикивали слова яростно. Словно выплевывали яд. Вспыхнула молния. Катя стояла чуть поодаль. Раскинула руки в стороны, запрокинула голову к небу, подставила лицо дождю, закрыла глаза. Пела песню тихо, шепотом. Не двигалась. У Дамиано в горле стоял огромный колючий ком. От этой музыки. От этой ночи. От Кати. С ней происходило сейчас что-то важное. Он чувствовал, как она дрожит, как бьётся дико её сердце. Чувствовал её. Даже на расстоянии. И когда начался припев, и вступили трубы, и парни разорвали свой странный круг силы, и пустились в пляс уже поодиночке, Дамиано выхватил Тараса из общей суматохи, прохрипел ему в ухо нервно: — О чем песня? Тарас посмотрел на него слегка удивлённо: — Во многом — об Украине. Но вообще — о смерти. Дамиано посмотрел на Катю, застывшую на горном склоне. Совершенно неземную. Удивительно красивую. Напряжённую до предела. Поющую песню о смерти. Тарас проследил за его взглядом, улыбнулся, положил руку на плечо, успокаивая: — Песня о тех, кто смерть принял и тем самым — победил её. Тех, кто умер, смерть не пугает. Дамиано кивнул, не отводя взгляда от Кати. Медленно двинулся к ней. Ритмы ударных колотили по нервам изо всей силы. Думал — Катя смерть победила, и теперь её не боялась. Не думала о смерти в двадцать семь, потому что пережила её в семнадцать. Катя взглянула смерти в глаза — и стала самой жизнью. Дамиано шёл к ней и думал — наконец-то понял, почему она так хмурилась, когда он начинал свои дурацкие разговоры о рок-н-рольной смерти. Понял, о чём она ему говорила в эти карпатские дни. Что имела в виду. Смерть в двадцать семь — это совсем не рок-н-ролл. Это нелепость. Это слабость. А он, Дамиано, слабым не был. Рок-н-ролл — это о жизни. О бушующем в крови адреналине. О сладком мандраже перед выходом на сцену. О четырехчасовых концертах, когда выходишь на бис снова и снова просто потому, что не хочешь уходить. О его голосе. Об охуенных ритмах. И рифмах. И музыке. Рок-н-ролл — это, чёрт подери, о любви. И музыка бурлила вокруг него, и воздух дрожал, и гроза всё не унималась, и за его спиной танцевали друзья. Дамиано подошёл к Кате, приблизился почти вплотную, коснулся кончиками пальцев её щеки. И она открыла глаза, посмотрела на него долгим, пронизывающим, горящим взглядом, полным яростного веселья, и секса, и счастья. Взглядом, полным жизни. Дамиано склонился над ней, приблизил к ней лицо, и Катя выдохнула ему в губы последнюю строчку последнего куплета. Он не знал, о чём эта строчка — но почувствовал моментально. Ошибиться было невозможно. Смерть не пізнає нас у лице.