Плащ, кинжал и позолоченная лилия

Сутки назад Хибари не стал как следует изучать квартиру, не задавался такой целью, поэтому теперь обследует её с особой внимательностью: осматривает выход на пожарную лестницу, ищет телефонную линию, проверяет под матрасом и на верхних полках стеллажей, но так и не находит ничего, чему не следовало бы оказаться в ненадёжных руках. В отсутствие Дино необжитость места бросается в глаза, впрочем так даже лучше. Он оставляет присмиревшего Рокудо внутри, вместе с его собранным чемоданом, разбитым лицом и без объяснений, запирает на все имеющиеся замки. На всякий случай предупреждает консьержа, чтобы тот сразу звонил ему, если кто-то захочет войти или выйти. Вернувшись в машину, открывает окно и разглядывает дисплей телефона пару секунд, составляя порядок действий. Решает начать с Ханы. – Не знаю, Хибари, всё было в порядке, – говорит она. – Рокудо вёл себя как зайчик, Цунаёши от него в восторге. Гокудера, может, отхватил лишнего, но у него вообще-то сегодня был день рождения. – А Ямамото? – Невозмутим, спокоен и собран, как всегда. К нему-то какие претензии? Хибари не рассказывает ей ни про драку, ни про отвратительное состояние Гокудеры, даёт только намёком понять, что ему не очень понравилось то, что он увидел, вернувшись в отель; Хибари нужно больше информации, прежде чем затевать этот разговор с Иемицу. – Чужое хорошее настроение – не повод для тревоги, даже если тебе от него крайне дискомфортно, – говорит Хана. – А если это такая забота с твоей стороны, то они её не оценят. – Спасибо за мудрость, Курокава. – К твоим услугам, – на том конце линии раздаётся мужской голос, Хана говорит: – У нас скоро самолёт. Если захочешь ещё поболтать, позвони часов через пятнадцать, а лучше сразу Наги. Хибари кладёт трубку и заводит машину, но сразу с места не двигается; пригибается и вытягивает шею, чтобы увидеть фасад здания напротив. Окна на последнем этаже погасли, значит Рокудо решил взять тайм-аут и больше этой ночью никого ни провоцировать, ни позорить. В определенном смысле Хибари очень даже понимал Гокудеру, хоть и считал, что оба получили по заслугам, но в моменте – увидев, как тот припечатал Рокудо к асфальту, – почувствовал удовлетворение. Почти что долгожданную радость. День, проведённый в миланском офисе, сам по себе не настраивал на миролюбивый лад. Лал крепко держала итальянскую операцию под своим каблуком, сначала промариновала его несколько часов в приёмной, только чтобы позвать к себе в кабинет на три минуты, одарить испепеляющим взглядом и перенаправить к Базилю. Лал говорила по-японски лучше, чем Хибари понимал итальянский, но наедине с ним принципиально не переходила ни на японский, ни на английский, явно наслаждаясь возможностью поставить его в невыгодное положение, подчеркнуть некомпетентность. Базиль, в свою очередь, перед Хибари чуть ли не расстилался, отчего Лал закипала ещё сильнее, стоически и молчаливо; Базиль, не менее чуткий к настроениям Иемицу, чем она, уже примерялся к Хибари, как к будущему начальнику. Хибари не трогало ни то, ни другое. Получив в распоряжение пустой кабинет, он связался с Тецу и до глубокого вечера разбирал дела Бюро, большая часть которых сводилась к поиску людей, которым очень хотелось бы исчезнуть, и избавлению от других людей, которые упорно не хотели исчезать: политики, лоббисты и дельцы, иногда – совершенно заурядные личности, связь которых с Вонголой не мог отследить даже сам Хибари. Однажды Иемицу отправил его на Средний Запад, в какое-то беспробудное захолустье, навестить владельца местной молочной фермы, сверкнуть корочкой федерального агента и поспрашивать неудобные вопросы, не суть важно какие; тогда Хибари решил, что Иемицу издевается либо над ним, либо над каким-то своим старым знакомым, ушедшим на покой в американскую глушь, но потом оказалось, что фермер в действительности был давним должником одной из дружественных Вонголе семей. Через пару дней после визита Хибари он снялся с места, дав тем самым сигнал о своей нечистой совести, коллеги из CEDEF его переняли, и больше о его судьбе Хибари ничего не слышал. Только позже узнал от Иемицу, что фермер лежал на дне около тридцати лет, с учётом инфляции его долг сводился к карманной мелочи, но его всё равно нашли; Хибари это впечатлило. Дело было в принципе, такой подход был достоин уважения. Ближе к концу дня, когда у Хибари от сбитого режима как следует разгуделась голова, Лал снова позвала его к себе. Вместо того, чтобы сразу перейти к делу, она стала задавать наводящие вопросы: как давно Хибари общался с Цуной? Как много ему известно о специфике его бизнеса? Насколько хорошо он знаком с американским законодательством? Лал хотела заставить его признать, что он ни черта в этой теме не смыслит, что безусловно было правдой – Хибари не был обязан быть в курсе всего, даже Иемицу только притворялся всезнающим. Хибари предложил ей контакты людей, готовых дать разъяснение по каждому из пунктов. Она кисло улыбнулась и попросила его задержаться в Милане ещё на пару дней, но отказалась уточнять, зачем именно. Собираясь обратно в отель, Хибари как раз готовился к продуктивному разговору с Гокудерой – всё, что упомянула Лал, было в его сфере компетенции. Разговор по объективным причинам пришлось отложить. Хибари сидит в машине, пока на улице не устанавливается относительная тишина – шелест шин за два или три квартала, далёкая перекличка сирен и сигнализаций, кашель выхлопных труб. Думает, с какой стороны лучше зайти: сдать Гокудеру, нормальные отношения с которым ему крайне полезны, особенно в Милане? Поставить под сомнение решение Наги, которая дала добро на то, чтобы Рокудо выпустили? Сказать, что в его присутствии все расчёты сыпятся, и все привычно намеченные тактики взаимодействия в любой произвольной ситуации приходится планировать заново? Ради чего? Дозваниваясь Иемицу по дороге обратно в отель, Хибари до последнего не может решить. – Я уж думал, не дождусь твоего звонка сегодня, – голос у Иемицу бодрый,как обычно, весёлый. – Сколько у вас времени? Почему дети ещё не спят? – Нет покоя для нечестивых, – Хибари понимает, что смысла ходить вокруг да около нет, говорит: – Я собираюсь его убить. – Ради бога, Хибари-кун, трёх дней не прошло… – Он не вписывается в нашу корпоративную этику. – И ты только сейчас это понял? – Иемицу смеётся, потом задумчиво вздыхает. – Наги сказала, они с Гокудерой повздорили. Естественно, Наги сказала… Ещё одно упущение Хибари. Он говорит: – Ничего серьёзного, но ему здесь не место. Эксперимент провалился. – Воспитание крошки не задалось? – Воспитание чего? – Грант и Хепбёрн? Нет? Не бери в голову, Хибари-кун, ты, как говорится, те времена не застал, – Иемицу снова делает паузу и продолжает уже серьёзным тоном: – Значит, тебе придётся за ним присмотреть. Хибари предчувствовал подобный вывод, и всё равно невольно кривится: – Только не мне. – Ты знаешь, что я уважаю твоё мнение, – заводит Иемицу. – Гокудера-кун и Ямамото-кун долго не вытянут, спорить не буду. Скажи честно, на кого нам оставить Рокудо, так чтобы гарантировать и его безопасность, и окружающих? – Его безопасность я тебе не гарантирую, начнём с этого, – говорит Хибари. – В любом случае, у меня много работы в Бюро. – Я о ней позабочусь. – Тогда мне нужна информация. – Милости прошу. Нам он ничего не выдал, так что если узнаешь что-то новое – превзойдёшь мои ожидания. – Хорошо, – Хибари собирается с мыслями, чтобы спросить: – Почему он согласился с тобой работать? Какая нам сейчас от него польза? Что ты ему пообещал? На том конце провода Иемицу драматично охает, потом смеётся, и наконец отвечает: – Во-первых, такие вещи решаются без протокола, раскрывать их третьим лицам – плохой тон, и ты это прекрасно знаешь. Во-вторых, мы это уже обсуждали. В-третьих, могу только сказать, что зачастую люди, которые долго бежали, рады возможности наконец остановиться и пожить в собственное удовольствие. – Понятно. Ты делаешь гигантскую ошибку, – на этом аргументы Хибари заканчиваются. – Возможно, Хибари-кун. Знаешь, что самое смешное? То же самое мне говорили про тебя. Шах и мат. Иемицу – старый лис, но когда-нибудь Хибари сможет его обойти; иногда эта перспектива кажется абсолютно реальной, а иногда, как сейчас, космически недосягаемой. – Не принимай на свой счёт, – голос Иемицу смягчается. – Каждый должен время от времени испытывать себя. Нам всем это пойдёт на пользу, так или иначе. Хибари дожидается утра в опустевшем номере. Сначала складывает свои вещи, потом подчищает в ванной, заставляет себя прилечь до рассвета, не раздеваясь, но сон не идёт; на ресепшене ему говорят, что спортзал открывается с семи, но для него готовы сделать исключение – администратор отводит его на этаж, открывает дверь, включает свет и кондиционер, предлагает включить музыку. Хибари отказывается. Он ставит беговую дорожку на умеренную скорость и высокий подъём. Восемь лет назад, когда он только приехал в Тоскану, бег был одним из его основных занятий. Дино любил бегать, а Хибари в то время делал всё, что делал Дино. В первые несколько недель он не мог взять и половину дистанции: под испепеляюще жарким солнцем, в тяжёлом мареве луговых трав, по гористой дороге, которая состояла целиком из сухой пыли и засохшего лошадиного дерьма, он мог пробежать километров пять от силы. Рано или поздно Дино тоже останавливался и ждал, уперев руки в бока; издалека казалось, что он улыбается, но на самом деле он щерился против солнца и дышал через рот. Потом Дино стал поступать иначе – возвращался, как только Хибари начинал замедляться, шёл рядом широкими шагами, говорил что-то, чего Хибари понять не мог, и в самый последний момент, когда Хибари уже загребал землю носками кроссовок, ставил ему подножку или толкал за обочину, а сам забегал далеко вперёд. Оставшиеся километры Хибари преодолевал на тяге чистейшей ярости и противоречия, обещая себе, что на этот раз сдерживаться не станет – переломает ему всё, начиная с ног, пусть это даже будет стоить ему собственных. Что, в сущности, с ним ещё могли сделать? Отправить домой? И каждый раз, поравнявшись с Дино, заходился в надрывном кашле, после которого сил не оставалось ни на что, кроме как упасть спиной в траву, ловить чёрные пятна на фоне выбеленного неба, и ждать, пока лёгкие заново вспомнят, что умеют дышать. Мышцы разъедало молочной кислотой, под челюстью горело, зато в голове становилось так хорошо и просторно, что в конце концов он принимал руку Дино, который подтягивал его вверх, вёл в сторону дома, и снова говорил что-то, что Хибари не стал бы слушать, даже если бы понимал. Лошади ему нравились ничуть не больше, чем бег, – после завтрака ему выдавали лопату и грабли для навоза, и весь оставшийся день он проводил между конюшен, хозяйство было намеренно традиционным, даже воду приходилось носить вручную. Жаловаться было не на что, Дино занимался той же самой работой, только во второй половине дня уходил на тренировочный манеж к своим драгоценным жеребцам, и хоть Хибари быстро научился держаться в седле и справляться с уздой, составлял ему компанию неохотно, вместо этого – по несколько часов пытался соскрести с себя пот, мерзкую вонь и что-то ещё, какую-то подспудную грязь непрекращающегося физического напряжения, незнакомую ему раньше. Верховая езда казалась блажью, лошади – безмозглыми тварями, способными только есть и гадить; Хибари засомневался в этом единожды, когда Дино показал ему сверкающую обсидиановой шкурой кобылу – она не уживалась в табуне, несла слабое потомство, но хорошо поддавалась дрессировке, поэтому её собирались продать какой-то семейной паре, чья дочь только начинала заниматься конным спортом. Хибари сам попросил её оседлать, проехал обычный круг по владениям Каваллоне, а потом ушёл дальше, в горку, где заканчивались выпасы, фруктовые сады и кипарисовые аллеи, кобыла шла стройно и послушно, запнулась только один раз, когда из куста сорвалась птица – кобыла щёлкнула зубами и сожрала её, и так же спокойно продолжила шаг. Птицу было жалко, но по крайней мере лошадь знала, что из себя представляет – четвероногого первобытного демона, заключившего неудачную сделку с человеком. Хибари брал её каждый вечер, не загонял, а просто медленно плыл мимо зелёных скатов и редких вилл, ложился щекой на колючую гриву и позволял ей свернуть обратно, когда сама захочет. Перед тем как её продали, Дино долго пытался ему что-то втолковать, Хибари кое-как понял – Дино предлагал оставить кобылу, раз Хибари она приглянулась. Хибари, естественно, отказался – какого чёрта ему сдалась лошадь? Он приехал в Италию с одной ручной кладью одежды, которая стала ему мала примерно через полгода; после второго лета у Каваллоне он вытянулся на десять сантиметров, практически догнал Дино, и больше уже не рос, зато бегать научился лучше, чем он. Не быстрее, а технически лучше – без одышки, правильно выставляя ступни, с прямой, статичной осанкой, так, что ощущения тела превращались в идеальный механизм, и движение не отличалось ничем от абсолютной неподвижности. Десять ежеутренних километров превратились в пятнадцать, потом в двадцать – только так он мог добежать до состояния всеобъемлющей эйфории, очищающей и лёгкой. Это было лучше, чем оргазм, и гораздо сложнее. Взаимодействие двух тел было необходимым злом: трение кожи, по большей части бессмысленное, и короткий нокаут; само по себе его тело пело совсем иначе, в такие моменты мир менялся и даже Дино, бегущий рядом или чуть впереди, казался другим, имеющим какой-то скрытый под одеждой и плотью смысл. Дино научил его многому, но только не в те несколько раз, когда Хибари набрасывался на него прямо в придорожной грязи, в высокой траве или за стеной разбитой мельницы – Дино это не очень нравилось, ему была нужна чистая постель и время, чтобы разложить Хибари по частям; он был бы рад дать, но не понимал, чего Хибари от него хочет, как и сам Хибари не понимал, и поэтому со временем привык к тому, что давали. После переезда в Штаты времени на бег почти не осталось – не осталось и прежнего удовольствия, то ли из-за недостатка свежего воздуха и открытого горизонта перед глазами, то ли это просто была преходящая фаза. Закончив часовой забег, Хибари делает несколько подходов с весами, потом усаживается за гребной тренажёр до тех пор, пока в спортзале не начинают появляться первые посетители. После душа стучится в номер к Гокудере, но там никого нет – он находит Гокудеру внизу, за завтраком: на столе нетронутая тарелка, под столом его дёргающееся колено. Хибари садится напротив и говорит: – Красавец. Гокудера поднимает на него взгляд, не слишком охотно. На скуле расцвёл синяк, которого вчера видно не было, нижняя губа треснула в нескольких местах. – Другому парню больше досталось, – вяло говорит Гокудера. Разве что потому, что количество колец на его руках уже давно перешло в качество кастетов, как минимум двух. – Другой парень, – говорит Хибари, – получил от этого удовольствие. Так что чистый нулевой итог. Мне нужны деньги. – У CEDEF проблемы с бюджетом? – Бюджет CEDEF терпел Рокудо два года, если всё пойдёт в том же темпе, то обанкротится до конца месяца. Теперь это ваша забота. Счёт за мои личные услуги выставлять не буду, так и быть. – Личные… – Гокудера недовольно выдыхает, но бумажник достаёт, выбирает одну из карточек: – Напиши, если не хватит. Всё? – Нет, – отвечает Хибари. – У вас намечается что-то, о чём мне нужно знать? Гокудера смотрит на него, явно ожидая какого-то продолжения. У Хибари его нет, вчера Лал выражалась предельно размыто. – Что-то, связанное с вашим с Савадой бизнесом. – Спасибо, так сразу стало понятней, – Гокудера пытается состроить улыбку, но вместо этого морщится. – Я не знаю, Хибари. – Узнай. Сегодня. – Ага. Уже взял разбег. – Отлично поговорили, – Хибари встаёт, прежде чем отойти вспоминает: – Где Ямамото? Гокудера, было вернувшийся к завтраку, снова оборачивается и говорит безразличным тоном: – Я ему не сторож. Хибари забирает чемодан и сдаёт ключи, забирает Камаро с парковки и чувствует, что за прошедшие пару часов успел смириться со своей участью. Он провёл с Рокудо девять месяцев, ещё пара недель погоды не сделает; по очкам неприятных обстоятельств этой поездки Рокудо занимает не выше десятого места, перед ним прочно стоит Лал, а первые восемь складываются из насущных проблем: плохого сна, несварения, не спадающей днём жары и отсутствия чётких целей, зависнувших где-то между миланским офисом и Цуной. Поднявшись в лофт и отперев дверь, Хибари застаёт Рокудо у кухонного островка, в кремовой пижаме с монограммой Каваллоне, он ест что-то из полулитровой стеклянной банки и расползается в извиняющейся улыбке, как только Хибари подходит ближе: – Больше в холодильнике ничего не было. Хочешь? – Рокудо двигает банку с икрой в его сторону. Хибари не знает, с чего начать, слова вырываются поспешно: – Обязательно ложкой, как животное? Рокудо на секунду замирает, будто серьёзно обдумывая его вопрос, потом говорит: – Ты прав, – выкидывает ложку в раковину, – руками всегда вкуснее. Запускает пальцы, аккуратно поддевает икринки средним и указательным, подносит ко рту карикатурно неприличным жестом. Злонамеренное послушание как оно есть. – Хочешь развести плесень? – Хибари выдыхает и уносит чемодан в гостиную. – Потому что так она и появляется. – Да? Расскажи мне. – Нечего рассказывать. От тебя несёт чёрными спорами. – Кёя… откуда эта злоба? Мы же ладили так хорошо, ещё совсем недавно. Ты всё-таки чувствуешь свою вину? – Я чувствую, что трачу своё время впустую. Рокудо сказал правду – в холодильнике действительно нет ничего, кроме льда, лаймового сока и содовой. – Что тебе принести? – спрашивает Хибари, направляясь обратно к двери. – Устриц? Улиток? Опарышей? – Твою печень на серебряном блюде, – Рокудо выходит из кухни, говорит: – Я не доверяю твоему вкусу, нам нужно идти вместе. Из огромного, почти пятиметрового окна, занимающего всю фасадную стену лофта, свет льётся по-утреннему лучисто, так что ссадины на бледном лице Рокудо горят особенно ярко, а розовая оболочка правого глаза блестит, как рубин. Какая-то дешёвая пародия на фильм ужасов, снятый студентом-любителем на коленке. Хибари говорит: – Здесь приличный район, выгуливать такое при свете дня я не могу. – Боишься общественного порицания? – Рокудо цокает, прислоняясь к стене плечом: – Ранимая самооценка, понимаю. Тебе должно было быть так стыдно находиться рядом со мной, разговаривать, дотрагиваться до меня на глазах у посторонних… Как ты это выдержал? – Ты меня раскусил, Рокудо, у меня фетиш на публичное унижение. Ещё животрепещущие вопросы будут? – Всего лишь миллион. Ладно, подожди. Пока Рокудо царапает список продуктов на бумажном полотенце, Хибари проверяет телефон. Набирает сообщение Дино – предупреждает, что ему придётся обосноваться в его квартире на неопределённый срок; Дино отвечает почти моментально и предлагает найти место получше, ближе к офису CEDEF, с уборкой и обслуживанием. Хибари оставляет его на “прочитано”. Только доехав до офиса Хибари вспоминает, что сегодня воскресенье, а по воскресеньям здесь работать не любят – на месте нет ни Лал, ни Базиля, да и если бы были, вряд ли смогли бы сказать ему что-то новое. Остаётся надежда на Гокудеру, но слабая, и если он её не оправдает до конца дня, то самым верным способом внести ясность будет позвонить Цуне. Разговоры с ним Хибари нравились меньше всего: в них всегда сквозило сахарной фальшью, натянутой игрой на публику, иногда – умышленной бестолковостью. При всех своих недостатках, Гокудера быстро схватывал и не уходил в лирику, поэтому был предпочтительней в общении; в его отсутствие контактом Хибари с Савадой-младшим выступал Базиль, что тоже было вполне приемлемо, субординационно внутри CEDEF они были ровней и могли общаться без стеснений – так или иначе, вопросы решались. Что делать с Цуной как таковым Хибари понимал плохо. Тот уверенно становился на ноги – так это выглядело со стороны для всех, кто никогда не видел голые составляющие его карьеры; без своего отца, жены и правой руки он быстро превращался в бесполезную функцию, рассуждал о вещах в вакууме, ждал от Хибари инструкций. У Хибари, покуда он отчитывался перед Иемицу, привилегии давать Саваде-младшему советы не было, а у Цуны, пока тот не занял место Тимотео, не было права напрямую распоряжаться никем из сотрудников CEDEF – так что ситуация, как ни крути, складывалась патовая. Прежде чем уехать, Хибари находит вчерашний кабинет, закрывается в нём и делает пробный звонок Наги. В Вашингтоне очень раннее утро, с первого раза она не берёт, но почти сразу перезванивает. – В следующий раз, – говорит Хибари, – уточни у меня, прежде чем докладывать Иемицу о первой попавшейся мелочи. Это плохо выглядит. Доброе утро. – Здоровье и безопасность моих друзей – не мелочь, – отвечает Наги. – Как бы это ни выглядело. – Значит нужно было думать раньше, желательно головой. Рокудо не в себе, это только начало. – Иемицу принимал решение, а не я. – Без твоего одобрения его сюда не отправили бы. – Хибари… Прошло три месяца, Мукуро по всем показателям пришёл в норму, он прекрасно общался и со мной, и с Иемицу, даже с Ханой. Каким мы его встретили год назад и каким он стал сейчас – не идёт ни в какое сравнение. Он ещё не готов полностью нам довериться, но мы смогли ему помочь, он чувствует себя лучше. Я понимаю, что для тебя это пустой звук, но поверь мне – это важно… Ни через месяц, ни через год ничего не изменилось бы само собой, он должен продолжать жить, а мы – продолжать ему помогать. – Твоё милосердие дорого обойдётся. Мне. Наги делает паузу; Хибари буквально видит, как она вздыхает и опускает глаза, готовясь сказать: – Мукуро – сложный человек, у тебя – сложная работа, у вас с ним – сложное прошлое. Если бы ты хоть раз сходил на психологическую консультацию, ведь я посылала запросы… – Речь не об этом, не меняй тему. – Я просто хочу сказать… Поставь себя на его место. Ты, Хаято, Такеши – вы все долго притворялись не теми, кем являетесь, убеждали его в том, что не было правдой. Он вам поверил, а потом оказался в ситуации, которой больше всего боялся. Естественно Мукуро будет переходить черту, он живой человек. – Как удобно, что себя ты в этот список не включаешь. – Я объяснила ему, почему всё случилось именно так, – Наги говорит намного тише: – Я была рядом и разговаривала с ним почти каждый день, я извинялась, я дала ему возможность меня ненавидеть, а потом сделала всё, чтобы он смог меня понять. – Что ты от меня хочешь, чтобы мы с ним обнялись и спели Кумбая? – Я ничего от тебя не хочу, Хибари, это ты мне позвонил, и я тебя услышала, но согласиться с тобой не могу. – Согласимся не соглашаться. Так и передам Иемицу, когда Рокудо покалечит кого-нибудь всерьёз. Твоего брата например. – Если считаешь, что сам не справишься, я с радостью тебя заменю. Против нашего общего решения Иемицу возражать не будет. Правда тебе придётся взять на себя работу Ханы до следующего месяца, больше некому, – дебрифинги, квартальный бюджет, аудит персонала… Я готова собраться до вечера, завтра могу быть в Милане. – Я подумаю, – говорит Хибари и отключается. Думать он, конечно, не будет. Вместо этого он начинает думать о вторых шансах, о том, как именно это могло бы выглядеть; рассуждения Наги часто шли вразрез со здравым смыслом, но дурой она не была, её логика работала. В Принстоне она сказала Хибари: не сближайся с ним намеренно, просто будь рядом. Люди, идущие с ним на контакт слишком быстро и слишком тесно, имели тенденцию попадать под его влияние, что вело к непредсказуемым последствиям с обеих сторон – это они знали доподлинно. Например, никто так до конца и не понял, чем именно Ямамото вызвал против себя всплеск агрессии, едва не кончившийся летальным исходом. Ему предшествовало несколько ничем не примечательных месяцев, в течение которых Рокудо не давал никаких намёков на своё прошлое; как Хибари узнал позже, в первый год в CEDEF царила уверенность – Рокудо не их человек, хоть в этом и нужно было убедиться, информация о связи с Эстранео могла быть ложной. Мало ли на свете психов. А потом он сорвался, пропал на несколько недель, и вернулся в Принстон без малейшего понятия о том, что случилось с Ямамото. У Наги было много теорий на этот счёт, из них Хибари делал один главный вывод: Рокудо – манипулятор. Наги возражала: Рокудо – жертва. Как будто одно противоречило другому. Разгладив бумажное полотенце на поверхности окна, за которым безоблачное небо наседает на красноватые крыши, Хибари вчитывается в чернильную вязь. Несколько позиций из списка Рокудо он сразу выкидывает, ещё несколько просто не может разобрать, но даже так, чтобы купить всё оставшееся придётся заехать в три разных магазина. Первым делом, добравшись до дна пакета, Рокудо спрашивает: – Сигареты? – Нет, – отвечает Хибари. – Обойдёшься. – Кёя, ты такой интересный, – он начинает расчищать место на столе, складывает овощи в мойку, щёлкает выключателем духовки, говорит: – Живёшь в самом чудовищном из миров и не испытываешь из-за этого ни малейшего дискомфорта. Ты на самом деле думаешь, что мы все такие же железные? Мне нужно что-нибудь, особенно тут, под домашним арестом. Сколько он кстати будет продолжаться? – Сколько нужно, – Хибари остаётся по другую сторону кухонной стойки и только теперь замечает, что здесь нет ни одного стула. – Год назад ты не курил. Начал, когда познакомился с Эм… – … после того, как ты запретил мне пить… – … после того, как ты слез с таблеток… – … после того, как появился ты, – Рокудо коротко оборачивается к нему, и сразу возвращается к своему занятию. – Я ценю твою внимательность, но тебе не выкрутиться, любое из обстоятельств сегодняшнего дня ведёт нас обратно к твоему самому первому решению – связаться со мной. Ты сам застелил эту постель, теперь придётся в ней лежать. – Надеюсь, не в буквальном смысле. Рокудо улыбается, аккуратно выкладывая что-то в кармашки из фольги: – За тобой кармический долг, Кёя. – Да, я помню про твой план мести. Как успехи? Вчерашнее представление было его частью? – Вчерашнее? – Рокудо захлопывает духовку, проверяет кастрюлю на плите. – М… То-то тебе бы хотелось узнать. Над плитой вспархивает облако пара, кухня медленно, но верно полнится запахами, пряными, кисломолочными, свинцово тяжёлыми. Хибари смотрит на часы: едва перевалило заполдень. Он вспоминает, что оставил свёрток из аптеки в кармане пиджака и идёт за ним. – Повернись, – Хибари выдавливает немного мази на палец, говорит: – Наги считает, что я должен тебе помогать. У меня своё мнение на этот счёт, но… Рокудо разворачивается, не выпуская ножа, который только что споласкивал; медленно отводит его в сторону, но не двигается, когда Хибари подходит ближе и начинает смазывать ссадины на его лице. – … в таком виде с тобой работать стыдно. – Ты физически не способен на доброе слово? – смеётся Рокудо. – Ты вообще со мной знаком? – Каждый раз убеждаюсь, что нет, – лицо Рокудо на мгновение застывает под его пальцами, Хибари хорошо видно, что улыбаются только губы. – Дай мне, я сам. – Уже закончил, – Хибари кладёт тюбик в карман его пижамы. – К тому же – зеркала, галлюцинации. Я помню. Забочусь о твоей голове. – Сейчас растаю. Больше ты ничего из аптеки не принёс? Ещё немного и нам понадобится. Его обычный танец, думает Хибари. Как по часам. – Рокудо… – выдыхает он. – Не надоело скакать с одного члена на другой? Или это твой способ справляться, как сигареты и выпивка? – Наконец-то начал соображать. Но даже в таком случае, – Рокудо подаётся в его сторону на полшага, вместо перста указующего у него нож, останавливается в районе живота Хибари: – не факт, что скакать буду я. – Изобретательно. И очень страшно. Рокудо смеётся громче, откидывается спиной к столешнице, смотрит в потолок задумчиво и говорит: – Знаешь, что бы я сделал, если бы действительно хотел насолить тебе? То же, что и в прошлый раз, – он подносит остриё ножа к здоровому глазу, будто пытается что-то на нём разглядеть. – Дополнил бы комплект, сделал бы себя полностью для вас бесполезным. Это было бы очень смешно. Или лучше сразу сюда? – прихватывает рукоятку двумя руками, приставляет нож ниже, к левой стороне своей груди. – Как думаешь? Значит, попав к CEDEF Рокудо не впадал в безумие, и глаза лишился не в приступе отчаяния. Хибари становится ясно – он просто хотел оставить за собой последнее слово, была у него такая забавная привычка, вечно хотел всем что-то доказать. Видимо, тогда рычаг сработал, но теперь ему придётся поискать новый, Хибари говорит: – Неправильно, – коснувшись его запястий, ведёт их чуть ближе к центру. – Вот так. Но выбор паршивый, любительский. Слишком много препятствий. Лучше здесь. Возьмись снизу, – зажимает его ладони в своих и ставит нож под солнечным сплетением. – Как мужчина. Сработает, только если наберёшься решимости. Мой совет – не позёрствуй, используй беспроигрышный вариант, – Хибари снова перекладывает рукоятку, она танцует между их пальцев пока лезвие не ложится по диагонали, от левого уха Рокудо до середины шеи. – Сила почти не нужна, ошибиться сложно, в худшем случае будешь вытекать медленно. Я подожду, мешать не буду. Только теперь Хибари поднимает глаза вверх, на лицо, как раз вовремя чтобы увидеть, как верхняя губа у Рокудо дёргается, рискуя обнажить оскал, а голос падает в нижний регистр: – Не флиртуй со мной, Кёя, не начинай того, что не готов закончить. Лезвие ловит солнечный блик и целует кожу, совсем легко, оставляет после себя мельчайший бисер крови. Дыхание замирает – в этот момент Хибари не смог бы сказать и под присягой, чья рука дрогнула, и тут же понимает, что ничья, просто Рокудо наклонился ближе. Прядь волос выпала из-за уха, защекотала у рта. Хибари чувствует, что погружается в прилив кристального спокойствия, и чувствует, как слова Рокудо текут мазутом: – Я уже сказал и повторю ещё раз, я – твоё самосбывающееся проклятие. – Нет, Рокудо, ты – ошибка выжившего. Ты выжил, и это было ошибкой. Теперь всё будет по-другому, игра в поддавки закончилась. Испытывай меня дальше, если хочешь, попробуй. Твою смерть спишут на издержки. Пальцы Рокудо расслабляются, глаза гаснут, пелена спадает как по щелчку. – Люблю, когда ты так улыбаешься, – он оставляет нож у Хибари в руках, а сам ускользает в сторону, спрашивает: – Голоден? – Умираю. Рокудо выкладывает на тарелки запечённый со спаржей лосось, рядом – пасту в густом белом соусе; они могли бы накрыть и сесть за стол в гостиной, но ни один из них этого не предлагает, поэтому едят на кухне, стоя. Минут через пять Хибари разбирает не то чтобы запоздалая злость, скорее досада: ему очень вкусно, он съедает свою порцию слишком быстро. Рокудо это видит и как будто собирается сказать что-то ещё, но звонок его опережает, Хибари выходит на лестницу, чтобы ответить. Объяснения Гокудеры не особо подробны, тем не менее он передаёт главное – да, кое-что намечается, и да, им нужен человек из вашингтонского офиса. В конце недели они едут в Женеву посмотреть на потенциального партнёра. Ретрит на берегу озера, филиал при исследовательском центре, комплементарные напитки, цивильное мероприятие на пару дней. – Если Цуне и Кёко всё понравится, нам дадут поговорить с людьми этого Джессо, – заключает Гокудера. – Звучит прекрасно, но что с Рокудо? – Не знаю, Хибари, насыпь ему корма и отдай ключи соседям, – Гокудера, видимо, ещё не до конца остыл. Потом добавляет: – Цуна его тоже приглашает, к сожалению. Будет нашим коллективным “плюс один”. Хибари невпопад вспоминаются слова Иемицу, что-то про воспитание и Хепбёрн. Решает спросить у Гокудеры, тот отвечает немного растерянно: – Ну да, был такой фильм, старый. Чёрно-белая комедия. – О чём? – Два придурка возятся с ручным леопардом и ищут кость бронтозавра. Он палеонтолог, она богатая наследница. – Чем заканчивается? – Свадьбой, чем ещё. Тебе зачем? – Просто так. Когда Хибари заходит обратно в квартиру, Рокудо на кухне уже нет, только грязная посуда в раковине и на плите. Он закрывает все шкафчики, выбрасывает обёртки, лишнее убирает в холодильник, моет и протирает, что не может вымыть – замачивает, потом выходит в гостиную к разложившемуся с книгой на диване Рокудо, говорит: – Две новости. Хорошую не скажу, плохая – нужно убить несколько дней. Под заострённым взглядом Рокудо что-то зреет, как будто он уже в точности знает, как хочет их провести.