Больные мечты

Он стоит за моей спиной. Я чувствую, как бешено мелькают мысли в его голове. Ни одной связной. Паникует, говнюк, почти на пределе. Это первый раз, когда он видит обратную сторону моей работы. Первый раз, когда ему действительно чертовски страшно, а я упиваюсь его страхом. Что он может сделать? Чем помочь? Он не понимает. Ждёт подсказки, но, боюсь, не дождëтся. Каждый волен сам выбирать, стоит ли пачкать руки и если да, то по каким поводам.

***

— В глубине души я знал, что если он сможет забыть о своих принципах и идеалах, то я в нем разочаруюсь. Но слишком сильно привлекала возможность своими глазами увидеть, какие метаморфозы происходят с человеком в такой момент. И я не стал вмешиваться. — То есть тебе было плевать, что с ним будет потом? Ты не думал, что у него поедет крыша и ты получишь ещё одного пациента? — Или Азкабан — постояльца. — В любом случае ты рисковал. — Ни капли. Они бы ничего ему не сделали, я знал заранее и успел бы… — Я говорю не о нём. Ты собой рисковал. — Чушь. Эти твари… — Эти твари достали тебя и сбили с ног. Непозволительная роскошь для таких бродяг, как они — повалять по брусчатке сильней… — Да херня это всё! Задрал перебивать… Они лишь попались под руку. Будь на их месте кто посильнее, я бы и подойти к себе не позволил. Настоящие егеря — или под кого они там косили — никогда бы не сунулись в лоб. Но мне было важно увидеть лицо мальчишки, когда он поймёт наконец, что однажды ему придется стоять за себя насмерть, если он действительно хочет работать, как я. — Нет, Ральф. Тебе было любопытно, сможет ли кто-то, хоть бы даже и ущербный мальчишка, убить ради тебя. Ты ведь знал, чего он хочет на самом деле. — Возможно, это тоже. — И что? Не верится, что сопляк кинулся на них со сломанной палочкой. — Конечно же нет. Даже с исправной палочкой зассал бы. Он схватил меня за руку и аппарировал, не думая о каких-то там вшивых антиаппарационных чарах. Их и не было, но он не потрудился проверить. — Идиот. — Чуть не убил меня, сучëныш, — я улыбаюсь и ставлю бокал на стол. — Зато тех отбросов оставил в живых, хотя я дал бы ему возможность убить их или наоборот, не пачкать зря руки, прояви он хоть каплю решимости. — Что бы он ни сделал, ты в любом случае в нем разочаровался бы. — Не без этого. Но… для такой гадкой твари существует одно лишь разочарование. — Не отвлекайся. Сильно посекло? — Его — нет. Мне до реанимации было ещё далеко, поэтому он взялся лечить сам. «По всем правилам колдомедицины», мать его. — Типичная ошибка, — пожимает плечами он и откидывает прядь волос со лба изящным жестом, явно у кого-то подсмотренным. Сам бы в жизни не придумал так выгибать кисть, слишком неудобно. — Эта ошибка, мастер, едва не стоила ему жизни.

***

— Я больше не дам их вам. Только разрешённые зелья и перевязки. Не просите. Я… Я страшно виноват перед вами, но я не дам вам умереть от каких-то сраных… — Идиот! Я подохну без них! Акци… — Нет! Он бросается к кровати и выбивает из моей руки палочку прежде, чем я успеваю поверить в реальность происходящего. — Да как ты… Я закрываю глаза и вижу под веками блики и всполохи. — Ты скоро переступишь грань, — тихо шепчу. — За которой только боль и страх. — Когда я соглашался на работу с самым сильным менталом Британии, я не думал, что мне придётся отбирать у него ебаную наркоту! Не думал, что мне будут постоянно пиздеть и ежедневно унижать! Но я оставался с вами, потому что вы ещë были на что-то способны и могли чему-то научить!.. — Ты не хочешь учиться, идиот. Ты хочешь практики со мной только для того, чтобы было чем козырнуть перед настоящими колдомедиками. Хочешь пошить себе белый супергеройский плащик и ходить по миру, снисходительно терпя скулëж пациентов и изредка великодушно подавать кому-нибудь руку. О каком вранье может идти речь, когда тебе и правду говорить без толку, потому что серое вещество в твоей башке прогнило насквозь ещё до первой практики в Мунго? Посмотри на себя — герой в белых перчатках. А ты знаешь, что люди — это грязь, кровь, дерьмо и вечная неугасающая боль? — Вас никто не просит в этом вымазываться. Вы вообще работаете как придётся, а не как положено. А я не собираюсь… — Так, всё. Вали нахуй отсюда. Тебе нечему учиться. Не у меня точно. Пиздуй к остальным кабинетным чистоплюям и вешай им на уши свою идеологическую лапшу про чистый прекрасный мир. Хотя и они тебя пошлют нахер, потому что из тебя уже не выйдет ничего путного. Он смотрит на меня прозрачными от бешенства глазами и медленно поднимает руку с палочкой. — Грязнокровая мразь, — хмыкаю я. — Мразь и есть. Твои постоянные провалы в блокировке мыслей удручают. Значит, вот как? А отчего не Авада в лоб? Он молчит. Кончик палочки подрагивает напротив моей груди. — И? — У вас нет палочки. А у меня есть. — Палочка-то есть, а вот мозгов, чтобы ей пользоваться… — Круцио! — Хуюцио, — из горла вырывается не смех, но почти что клëкот. Мне весело, хотя раны ещё не зажили и резкий перекат на кровати дался с трудом. — Свали, пока я не решил, что ты угрожаешь моей жизни и не вызвал авроров. Их заинтересуют непростительные от только что получившего лицензию колдомедика. — Вот как? — насмехается парень. — Всемогущий Ральф не в состоянии отбиться от грязнокровки без помощи авроров. А я, придурок, думал, вы хоть чего-то стоите без палочки и магловской наркоты… — Лучше бы тебе прямо сейчас засунуть язык в жопу и экстренно аппарировать. — Вы ничего мне не сделаете. Я не дам вам и пальцем меня коснуться. А мысли читайте сколько угодно! — Ничему ты не научился, — хрипло произношу я, встречаясь с ним глазами. — И вряд ли уже научишься. Есть ли какой-то смысл жить такому убожеству?.. — Да я… Ава… Его глаза закатываются, колени подкашиваются и он валится на пол тряпичной куклой. А я… Я хочу довести работу до конца.

***

— Я, конечно, давал тебе клятву, — глухо произносит Северус. — Но мне кажется, это уже перебор. — Да ладно тебе. Одной головоломкой для тайнюков больше, — отмахиваюсь я и делаю глоток. — Одним мерзавцем, решившим примазаться, меньше. — Ты ведь однажды не устоишь и нарвëшься. Чёрт с ними, с таблетками, жри их сколько угодно, хотя ты и рискуешь убить собственные потроха с концами. Но твоё нетерпение и садистские наклонности уже лезут наружу. Ты заигрался в судью. Не дай себе войти ещё и в роль палача. — Прошу тебя, поменьше пафоса. Какое нетерпение? Уёбок бесил меня без малого три месяца. А затем наставил на меня палочку, чтобы долго и со вкусом вынимать из меня кишки. — Сам говорил, что он трус и сторонник «законности». Не стал бы. Кинул бы секо или круциатус и обосрался бы заходить дальше. Ты бы просто сдал его аврорам в комплекте с флаконом особо компрометирующих воспоминаний. — Правда? И что бы они сделали? Бровки нахмурили? Пальчиком погрозили бы, сказали «нельзя так делать» и отпустили с выговором в личное дело? — Пожизненно лишили бы лицензии и дали насладиться Азкабаном месяцок-другой. — Да что ему тот месяц Азкабана. Хмыкаю и вновь обдумываю произошедшее, хотя всë давным-давно кончилось. Да и переигрывать что-либо нет желания. — Лицензия… В жопу все слали эти лицензии, кроме Мунго. Нашел бы, где заработать. В том же Лютном лекари нужны позарез. Работа хоть и не для сопляков, но худо-бедно стабильная, относительно безопасная и охренеть какая оплачиваемая. — Нужны в Лютном такие идиоты, — морщит нос Северус. — Там нужны ребята с крепким желудком, стойкой психикой и хорошим знанием дела, мастер. Потрепать бы его хорошенько, вышел бы славный медик для нелегалов. Ну либо он сам их косил бы не хуже Авады, с его-то дуростью. Опять же, аврорам прямая польза, прикрыли бы, - смеюсь. - А ты в Лютный выбираешься раз в два года за своими цветочками, ходишь в одну и ту же лавку, да не по самым опасным переулкам. Так что давай ты не будешь мне рассказывать, кому там и кто не нужен. Мальчишка бы закалился и поумнел. Может, нашел бы покровителя. — Чёрт тебя дери, Ральф!.. Конкретно этот твой заскок выбешивает меня больше всего. Может, кретина ты бы и сумел так заговорить, но я в состоянии следить за мыслью и за тем, когда и куда сворачивает диалог. И я знаю, с какой темы ты попытался соскочить. Хмыкаю. Провести его я и не надеялся — слишком дотошный. Сейчас начнётся… — Пойми, тебя пока ещё терпят. Ты приходишь сам и зачастую действуешь не просто без согласия, а помимо воли окружающих. В самых спорных случаях ещё и лезешь выбирать для пациента участь и решаешь, какими будут для него последствия твоего вмешательства. Если это ещё можно понять и худо-бедно обосновать, то кто просит тебя наказывать других, виновных в том или ином преступлении? Ты колдомедик, а не Визенгамот. Не тебе выносить приговор. — А что ещё мне делать с охреневшими маглами и поехавшими колдунами? Если бы я их не наказывал, рецидивы сыпались бы сотнями. — Ты мог бы решать эти вопросы более-менее законно. В конце-концов, хотя бы не убивать. — Я убиваю крайне редко. Чаще просто плачу подонкам по заслугам. — Но убиваешь же. И с каждым разом всё проще и быстрее, не так ли?.. Всё меньше думаешь. Да, жизнь той или иной мрази — пшик, хоть мага, хоть магла. Я не твоя совесть, чтобы тебя пилить, мне плевать ровно настолько же. Но сам подумай — если тебя сейчас вдруг спросят, чем ты вообще занимаешься, и начнут копать, то первым местом, в котором ты окажешься, будет Отдел Тайн. Среди людей, которым ну очень уж интересны такие случаи, как твой. А затем ты чудесным образом окажешься постояльцем Азкабана, но ненадолго. Там сотня-другая голосов просто порвет твою дурную башку в первый же месяц. Я не стал говорить ему, что в перенасыщенном болью и страхом месте не выдержу, скорее всего, и пяти дней. Пусть парень думает обо мне лучше, чем есть на деле. Но вот так просто выслушивать морали от самого юного Мастера Зелий за столетие я не намереваюсь. И дело не в том, что он ещё сопляк, а уже признанный, хоть и с зубовным скрежетом всех зельеваров Британии, гений. Дело в том, что порой как сопляк веду себя я сам и ненавижу, когда в очевидные ошибки и необдуманные поступки тыкают носом меня. Но ведь он не прав. Я не ошибаюсь. Милосердно дать сдохнуть за доли секунды какому-нибудь мужику, насилующему под кайфом свою падчерицу, поехавшую рассудком из-за него — неправильно? Было бы время подумать, я бы оставил его в живых, но не ради продолжения этой отвратительной жизни. Он бы страдал так долго, насколько хватило бы у меня времени мучить его до очередного крика о помощи. Так что легко отделался. С этого случая и начался разговор, переросший в допрос, а затем попытку анализа моих действий и желаний. Диалог, не доставляющий мне особого удовольствия, но являвшийся чем-то нужным. Скорее он был нужен не мне, а ему, чтобы убедиться в том, что его поступки не такие уж и омерзительные по сравнению с моими. Что-то такое чувствовалось, но мне слишком сильно хотелось просто отдохнуть и слишком редко выпадал такой шанс, чтобы я воспринимал его слова всерьёз. — Северус Снейп будет пугать меня Азкабаном и укорять самосудом? Серьезно, мастер? — Да, чëртов ты старый псих, — не выдерживает он наконец. — Спасибо, не старый извращенец. — Пост старого извращенца уже давно занят, не облизывайся на корону его Светлейшества. — Если я старый псих, то ты - взбалмошный зарвавшийся юнец, которого было бы неплохо как следует погонять на дуэльной площадке и поучить жизни. Или спиздить маховик, вернуться в прошлое и от души пороть розгами строптивую полукровую мелочь. За поганый язык и полное неуважение к старшим. — Сказал же, что ты садист. Кто там за неприкосновенность детишек уже пару раз дуэли устраивал, а то и до смерти забивал руками, как твои "охреневшие маглы"?.. А говоришь — пороть. По-твоему, тебя тоже надо наказать? А, точно. Ты же не заслужил. Или заслужил, но совсем немного. Как ты там выразился? Бровки нахмурить и пальчиком погрозить?.. Нельзя детишек пороть. Хоть бы и розгами. — Мерзавец. За такие слова тебе бы твоих же зелий в глотку влить, да вставать недосуг. Он презрительно фыркает. Северус не знает, что такое лень. Не знает, что такое заслуженный отдых и весёлое зубоскальство в дружеской компании. Не знает грани между откровенным оскорблением и насмешками. Он вообще кроме своих зелий и ругани ничего не знает. Даже о крохах своего ментального дара не заботится, никак не развивает, забил в угоду зельям. Не этим ли своим талантом — иметь талант, но не использовать его — он привлëк меня? Не своим ли поганым языком, которым умеет мести так, что от ярости пятна перед глазами прыгают? И всë же, наверное, врёт, что не развивается в легилименции. Иначе как он давит на самое больное? Нет, точно врёт. Либо у него третий, особый дар — случайно спиздануть такого, что потом замотаешься от дуэлей бегать по всей Британии. Почему-то гадать интереснее, чем лезть в голову. По крайней мере, сейчас. Нет, однажды он не выкрутится. И никто ему не поможет. Возможно, никто. Не прибили же до сих пор гадëныша, значит, либо кто-то заступается, либо чуют, что нельзя трогать. Косточки перемыть, сплетню пустить, статейку обидную в журнал написать — это пожалуйста. Но вот так, чтобы по-настоящему жизнь испортить — ещё никто не сумел и, кажется, даже не посягнул. Правда, что ли, свести с ума пару невыразимцев, чтобы мне маховик из Министерства вынесли? Задача почти непосильная, но очень привлекательные возможности даëт. Воспитал бы мальчишку сам, раз отец не сумел. Справился бы как-нибудь с пацаном. Сделал бы из него сильного ментала, а с зельями… Ну возился бы он со своими зельями, и пусть. Зато знал бы, как взломать щиты однокурсников и подглядеть, что они хотят с ним сделать, как этого избежать и каким способом изящнее отомстить. Хотя нет, я бы из него сразу эту дурь выбил. Точнее, не бил бы, чтобы всё это дерьмо не зародилось в детской душе. Не бил и не сетовал на недоноска вслух, пока тот буквально на коленке творит антипохмельное едва ли не машинально, с закрытыми глазами. Да что уж там… Не пиздил бы за каждый косяк, как выражался один старый лекарь, больше смахивающий на наëмника. Но как бы мне не хотелось его исправить, привлёк меня именно такой — токсичный и высокомерный ублюдок с парой осколков вместо сердца. Сквозь образ ходячей страхолюдины порой пробивается что-то такое… забитое, с синяками и горящими от жажды мести глазами. Та самая ошибка, которую я не углядел. Но тогда и такого меня, какой я сейчас, не было. Сколько ещё искалеченных детей успело вырасти, пока я не был в состоянии их защитить? И сколько таких будет, когда меня не станет? Сделать, что ли, пару крестражей, из чистого упрямства? Ведь до сих пор мне нет замены. До сих пор я никого не нашёл. Никого со столь же сильным даром и желанием учиться… Выход есть, но он только один и лучше бы мне об этом не думать, хотя цепочка мыслей цепляет звено за звеном. Взять наследника ещё ребёнком и выучить науке насильно, наплевав на его желания и мою боль от голосов. Вот этот выход. Но это то решение, которое нельзя принимать. Я сам — плод неудачного эксперимента плохого учителя. Все успехи, которых добился я сам — ошибка. Ошибка выжившего. Ошибка, которую не следует повторять и на которой больно учиться. Боль — от безысходности, потому что иных решений этой проблемы не существует, но у этой истории изначально кошмарный финал — измучнный мертвый я, сгоревший за кратчайшие сроки от последствий развития собственного дара, и озлобленный недоучка-ментал, не доверяющий больше никому… Ждать же везения и подарков от судьбы я не привык. И очень может быть, зря.

***

Он слабо трепыхается, но приходит в себя. Постепенно, толчками, мучительно. Так херово, что лучше бы сдох. — Ну что, крысëныш, достаточно? Стон, всхлип. Кинуть бы на штаны пяток очищающих, но я слишком зол и жажду его страданий. Пусть воспоминания будут позорнее реальности, чтобы думать о своей тупости было ещё мучительнее. А ему будет очень стыдно. Лет через пять, когда осознает и поумнеет. Если раньше не прибьют. — Вижу, что довольно. Натерпелся, бедный. А теперь слушай, поганец, и усваивай. Мой блок — не для того, чтобы никто не вытащил информацию из черепной коробки. Он для шумоизоляции, если понимаешь по-магловски. Защита мыслей, считай, дело десятое. Сними я его — буду чувствовать всё то, что свалилось на тебя только что. За две минуты пребывания в моей голове ты обоссался и едва не лишился рассудка. Так что про «учёбу по воспоминаниям и образам» можешь забыть. Я, кстати, сильно не люблю это всё ощущать на пределе чувств, так что за несколько минут моей боли ты получишь месяц реабилитации в психиатрии при Мунго. Слушаешь? Умничка, слушай дальше. Ещё одна попытка на меня напасть — я тебя покалечу. Нанимать ребятишек из Лютного для сладкой мести крайне дорого и до тупого бесполезно — я вычисляю заказчика раньше, чем о мои щиты разбивается первое «силенцио». А затем начисто выжигаю мозги. Попытки были, так что скорее всего тебя просто пошлют нахер с такими заказами. Либо дадут такую цену, что тебе за всю жизнь не заработать. Так что постирай штанишки — ручками, милый, с твоим истощением ты и Люмос нескоро наколдуешь — утрись и имей честь признать, что твой план был говном худшим, чем твои попытки в окклюменцию. Возвожу глаза к потолку. Небо в свидетели, я этого не хотел, а придется. Впрочем, может, и хотел. Слишком сильно искушение добить, уничтожить, растоптать… — Кстати, о твоей любимой теме. Блок, хоть издали похожий на мой собственный, у тебя не выйдет никогда, потому что ты на такое не рассчитан. Проще говоря, он в твоей башке нахер не сдался. Ставить хоть что-то приличное на свои мозги ты не умеешь от слова совсем. Способности к окклюменции у тебя весьма слабые. Так что не позорься, купи хороший талисман, если впадлу страдать и учиться… Хотя один хер туда, где продают что-то действительно стоящее, ты не сунешься. Секунда колебаний и моя рука нашаривает в тумбочке нужный предмет. — Черт с ним… Вот тебе прощальный подарок. Это за то, что ты вытерпишь от неких министерских анонимов в непроницаемых масках. А заглянуть в твою бедовую башку они не откажутся. Они присматривают за всеми менталами, так, вполглаза. До первого инцидента. Я бросаю ему на грудь, сотрясаемую кашлем и судорожными вздохами, шнурок с небольшим осколком сапфира в потемневшем от времени серебре. Зачарованный лично мной талисман прослужит долго, если не интриговать сильных менталистов и легилиментов и не нарываться по пустякам. — Ты поднял на меня палочку, за это не убивают. За непростительное ты тоже легко бы отделался недолгой отсидкой в Азкабане. Хотя я больше верю, что ты бы купил себе свободу. Ведь денежек тебе бы накапало. Из анонимных источников, прошедших мимо министерских дознавателей. Тех, что коллекционируют знания о недоступных им дарах с тем же рвением, что невыразимцы. Что делать с воспоминаниями, решай сам. Мне плевать, никто не увидит тех секретов, о сохранности которых я бы заботился. На минуту приходится прерваться и выцарапать из-под кровати свою палочку. Бытовые заклятья действительно плохо мне даются без неë, а рвота на полу смотрится не очень. Даю придурку воду. Тот жадно накидывается и залпом опустошает стакан, едва дожидается, пока наполнится второй и опрокидывает в себя. Жду, пока парня слегка отпустит и продолжаю, не в состоянии уже удержать язык за зубами. — Так вот, о наказании. Меня они не достанут и не обвинят. Ты не первый, малыш. То, что я дал тебе пережить — тоже часть личной практики. А уж что подохнуть мог — не мои проблемы, ты сам рвался уже давно. Да и не подох же, я тебя вытащил. Отделаешься ты легко. Но учти — я буду снится тебе в кошмарах ещё долго, если будут хоть какие-то трепыхания и вопли с твоей стороны. Прощай, малыш. Не злоупотребляй людским терпением. В магическом мире проклясть или шмальнуть чем-то крайне неприятным за подобное — дело пяти секунд. Хотя вам, грязнокровкам, сложно вникать в такие глубины чужого менталитета… Ты меня услышал? А понял? Славно. Тогда суй талисман в карман, зажимай рот покрепче, чтобы прямо в приёмной не опозориться, и держись вот за эту косточку. Когда порт-ключом маглокровку отнесло в Мунго, я расслабился и заткнул палочку за пояс. Состояние у парня было что надо для срочного перехода — ещё не хорошо, но уже не слишком херово. Новый порт выторговать — проблема, но кто сказал, что жизнь легка и прекрасна? С речью я, конечно, загнул. Получилось чересчур по-бандитски и как-то совсем не изящно. Да и лишнего наговорил, гадостей всяких. Опять, выходит, унижениями осыпал. И вроде бы все по делу, но с понтами явный перебор… Обещал я таких прижизненных мук, которые не в состоянии осуществить без помощи со стороны… Мозги выжечь, возможно, получится. А вот допросы… Это решаю не я и даже повлиять на кого-то ради организации чего-то подобного не сумею. С другой стороны, если вовремя не припугнуть, то появится очередной подонок, ещё и желающий мне смерти за несостоявшийся вынос мозгов. В любом случае, ничего действительно страшного я не ляпнул. Сказал, что сказал. Докопаться не должны, хотя есть пара острых моментов… А не похер ли?.. Это я тут бедный раненый мозгоправ, пострадавший по вине одного придурка со свеженьким дипломом колдомедика. Даже и не пойму, с чего всё началось… А, да, с таблеток. Тех самых, которые было бы неплохо уже найти и принять, иначе я начну кусать подушку, как только адреналин и гнев выйдут окончательно. Ещё один неудавшийся преемник. В этот раз хотя бы не пожизненный калека. Но это только в этот раз, потому что ещё один такой лицемерный тип — и я перестану сдерживаться. — Завязывай, Первый, искать себе неприятности. Их и так хватает, так ты ещё добавляешь. Тебе вон, по больным ездить в бинтах, а ты всё думаешь, кому бы сбагрить своё «наследие»… Да нахер не сдалось это «наследие» ни одному нормальному человеку!.. Крик какой-то совсем уж жалкий, перерастающий в кашель. Скрип кровати, скрежет деревянных ножек по полу. Ноющая ступня снижает градус отчаяния и я перестаю костерить себя вслух. Как бы я не хотел играть сам с собой в драму и философию, я навсегда останусь живым человеком с банальными физическими реакциями и тупой ноющей болью. Болью, оживляющей моё сухое повествование. Болью, что добавляет красок и насыщенности в эту тусклую жизнь. Краем рассудка я понимаю, что на самом деле наследника мне не суждено оставить по самой глупой из всех причин. У меня не останется времени на то, чтобы учить его чему-то, кроме практики. А без теории менталисту не жить, как ни крути. У меня будут на это лишь краткие часы отдыха, которых и сейчас едва хватает на собственные нужды. Ещё и учить кого-то, заботиться… Я не сумею выдержать такого накала. Только если забью на страдания больных или стану жрать таблетки вместо еды, забивая на себя окончательно и бесповоротно, глуша препаратами, зельями и заклятьями все свои чувства и боль. Однако, даже такими жертвами проблему не решить, потому что времени на обучение нужно гораздо больше, чем у меня будет в запасе. Тот парень значительно облегчил мне жизнь прекрасным знанием теории, но помимо этого достоинств не имел. И даже с ним мучился, катаясь по больным и показывая ему настоящую жизнь, хотя у него была проблема лишь в отсутствии хоть каких-то зачатков дара и отчасти мозгов. А брать сильного, с природным даром, но абсолютно не обученного ребенка… Это самоубийство, хоть и такое желанное. Однако, я знаю и всегда помню о своём главном изъяне. О проблеме, которую сам себе создал, развив дар до ужасных, почти невозможных высот, которых вряд ли кто ещё достигнет в ближайшие лет пятьдесят, да и не захочет достичь. Каким бы мощным не был мой блок, время и голоса его сломают.

***

Просыпаюсь в холодном поту. Вскидываюсь, едва не бьюсь головой о дверцу машины. Чёртовы воспоминания меня не жалеют и являются в редкие минуты тишины. Был бы я нормальным человеком, то не видел бы снов в таком измотанном состоянии. Но нет, жизни весело играть с кем-то, кого она одарила силой чуть большей, чем у драного книзла. И с чего опять эти сны о наследнике? Я выкинул идею об идеальном ребёнке из головы многие годы назад. Я умею оценивать свои силы. Точнее, научился со временем. И не только о детях я думал… Снейп снился. Молодой, язвительный и мятежный. Ещё до всех событий, что окончательно поломали его на куски, из которых он вытащил самые темные и неприятные, и вылепил из них себя почти что с нуля. Того себя, что сейчас запугивает детей в Хогвартсе, чётко и методично держит под контролем свой факультет и изредка отсылает мне превосходные зелья в память о старом… И больше ни слова, ни письма, ни встречи. Ему тоже больно вспоминать свою глупость. Как и мне. Тогда многие жестоко, сверх меры платили именно что за глупость. Я ещё помню самонадеянность и иллюзию безнаказанности, что двигали мной тогда, почти что в молодости. Я был опьянëн своей силой и растущей славой ровно до того момента, как жизнь вправила мне мозги. Жестоким способом, но действенным. Тогда я узнал о себе много вещей, оставшись в одиночестве среди тысяч голосов. Например узнал, что невероятно живуч и стоек, если поставить меня в правильные условия. В первую неделю я пытался себя убить, но потом нашëл способ и извернулся так, что основные потоки боли проходили будто сквозь меня и утекали тем, кто их жаждал. Тогда я был любимцем и в моменты острых вспышек отчаяния и тоски собирал вокруг себя аншлаг за аншлагом. Те несчастные, что оказались по соседству, проклинали меня, когда были в состоянии сказать хоть слово. Ненавидели, потому что из-за меня им было ещё хуже, чем мне. Но и их боль шла ко мне вместе с ненавистью, а затем я передавал её по цепочке. И замкнутый круг не мог разомкнуться. Только вблизи от дементоров, по идее на грани самого острого ужаса, я мог оставаться в своём уме, потому что они поглощали почти до капли то, что предназначалось мне. Наказание обернулось наслаждением. Долгожданным, извращëнным, ведь и у меня они забирали гораздо больше сил, чем я готов был потратить. На мне вновь ломались законы, когда от дефицита счастья и радости я явился перед ними огромным скоплением боли, горечи и злобы. Сильнейшим ретранслятором самых сильных человеческих чувств. Им это понравилось и они надолго задерживались по ту сторону решётки. Они должны были мучить меня одним своим присутствием, но даровали облегчение, забирая чужой страх и чужую боль. Мне оставались только свои — но и этого оказалось достаточно, чтобы, несмотря на всю прелесть моего положения, я ненавидел Азкабан. Я ломал закон или думал, что ломаю, не зная истинной природы этих существ, но жизнь ломала меня. День за днëм я становился слабее и мог только жить надеждой, что однажды в мире кончатся больные люди, которым я не могу помочь, а дементоры выпьют меня до дна и я навсегда окажусь лишенным рассудка, эмоций и желаний. Спустя месяц я мечтал о высшей мере наказания и в бреду цеплялся за решетку слабыми пальцами, пытаясь податься им навстречу. И если бы не полное истощение, не сидеть мне сейчас в холодной машине и не писать эти строки, судорожно сжимая карандаш. Я не хочу это писать, но отчего-то становится легче. Лишь пережив это вновь я могу забыть. А оттого с каждым днём вспоминаю всё больше. Чтобы в конце-концов исчерпать себя до дна, рассказать страницам всю свою жизнь — и закончить её. Потому что дальше будет только хуже. Всегда было только хуже. Отчего бы сейчас реальности баловать меня подарками?.. Хотя что есть подарки жизни… Я ещё жив, несмотря ни на что. Я выжил в Азкабане, не был убит тем, кто меня оттуда вызволил. Умудрился избежать Метки, гнева и мести тех, кто не хотел мне прощать моих слов или действий. Не был наказан ни за один проступок, ни за одно преступление, что совершил в дальнейшем. Никто не укоряет меня ни за одну отобранную жизнь. Почти всегда смотрят с ужасом и молчат, иногда благодарят — но никто и никогда больше не посмел сказать мне ни слова. В тех случаях, где были свидетели. А где не было — не было и смысла об этом думать. Тем более не было смысла корить себя. Последним голосом совести оказался молодой и яркий Северус, в те годы, когда я ещё был резок, груб и абсолютно ко всем беспощаден, когда я только учился жить с непрерывной болью и кашлем, когда ещё не мог жить без таблеток. Азкабан здорово выбил из меня дурь и отучил жрать их горстями. И выбил дурь Северус. Нет, не он, а лишь воспоминания о наших разговорах. Диалогах с единственным человеком, который знал много обо мне и моих действиях. Зашкаливающе много, настолько дохрена, что я стряс с него клятву, и не одну. Северус, который не был лишён совести тогда и страшно страдал от этого. Сейчас нет ни совести, ни страха. Ни у него, ни у меня. Только пустота, из которой я появился и иду сквозь череду пыток, прорываюсь и выигрываю бой за боем, чтобы в какой-то момент вновь утонуть в пустоте, устав махать кулаками. Жизнь идëт впустую и не имеет никакого смысла в глобальном плане. Моë дело умирает вместе со мной, с каждым годом я лучше ощущаю свой дар, всë тоньше осознаю его и управляю им, но есть ли в этом хоть какой-то смысл… Наслаждение и проклятие, гнетущее и дарящее моменты тишины и спокойствия. Для того, кто не знал настоящей боли, пустота и тишина — мука. Для того, кто не делил её с кем-то и не дарил кому-то, боль — испытание, а не наслаждение, позволяющее вновь вспомнить, что ты все ещё жив, несмотря ни на что.