Амброзия Паллады

      Адела плыла словно по тихому спокойному морю, лёжа на спине. Вода едва приятно колыхалась, лишь слегка подбрасывая девушку на своих волнах, — долгожданный сон чувствовался именно так, и даже ветерок, что обдувал её бледную без изъянов кожу, ничем не прикрытую, совершенно не был помехой сладкой дрёме. Девичьи рыжие локоны разметались по всему изголовью, делая атмосферу комнаты ещё «жарче»: повсюду горели свечи, едва оттеняя бордовый цвет стен, а камин ярко трещал поленьями, раздувая жар по всей спальне. Тепло — единственное, в чём Адела до сих пор нуждалась так отчаянно. Девушка чувствовала, как внутри что-то едкими щупальцами начинает сковывать её ставшее кристаллическим сердце, когда мысли о холодном одиночестве начинают заползать змеёй в её голову. Но, кажется, все страхи были напрасными, ведь даже в замковых анфиладах всегда было тепло (и летом, и зимой); горячая кровь, от вида которой раньше ей становилось не по себе, теперь была как амброзия, что придавала ей силы и толкала на безумства; также с ней была и та, кто стала для неё новым божеством, настоящей владычицей, что захватила сердце девушки силой, навсегда запирая её волю в золотую клетку своей власти. Но Адела была не против, уж точно не теперь, когда в плену было так сладострастно горячо, и хозяйка натягивала поводок смиренности, лишь играясь с ней по желанию обеих.       Когда петли дверей едва скрипнули и послышался шелест шифоновой накидки, что прикрывала обнажённый стан, Адела уже не спала, но продолжала лежать неподвижно, прислушиваясь к посторонним звукам. Раньше, когда она слышала звуки закрывающихся замковых дверец, что тонули в ужасающей тишине, Адела признавала, что чувствовала себя далеко от жизни и будто бы слишком близко к смерти. Сейчас же бояться было нечего, когда она сама стала одной из энигм, родившейся среди голубых залов, тайных ходов, мистических посвящений, скандалов и теней, скользящих по резным замковым стенам.       Рядом с ней под весом чужого тела прогнулась мягкая перина, спину тут же обдало жаром прикосновений. Её ресницы дрогнули, выдавая её пробуждение, но, кажется, обеим нравилась эта безмолвная игра, поэтому женские руки аккуратно собрали рыжие волнистые локоны и перекинули через молочное плечо, где через мгновенье уже красовался влажный след от алой помады. Тело девушки напряглось, когда большая рука, чьи пальцы легко пробежались по линии её талии, проскользнули по гладкому животу, пробираясь выше, безразлично минуя грудь. Рука надавила ей на ключицы, и Адела не смогла удержать протяжный стон, когда шею обвили когтистые длинные пальцы, сжимая так, что дыхание вмиг спёрло. Рот машинально приоткрылся — рыжеволосая старалась сделать вздох, но момент — и сжимающая хватка властно развернула её в противоположную сторону, посылая по всему телу истому предвкушения дальнейших действий женщины, что сейчас смотрела на неё своими глазами: как две ясно светящихся жёлтым луны прожигали девушку, перекрывая все пути к отступлению. Адела своим уже опьяневшим взглядом смогла рассмотреть в этих ярких очах такое же желание, которое едва томилось где-то там внизу. Но Адела знала, что стоило ей едва застонать, смотря на леди таким взглядом: полным туманного подчинения, который владычица замка так любила, — выдохнуть последний воздух из груди и прошептать: «Альсина…», как золото глаз напротив начинало темнеть, а на высоких скулах — играть желваки. Тогда её шею сжимали почти до хруста костей, но девушка так любила ощущать над собой власть этой женщины — чувство отдавалось дрожью в ногах, заставляя раздвинуть бёдра чуть шире.       Сегодня высокая госпожа была особенно любвеобильной: решила уже во второй раз за вечер взять её на этих шёлковых простынях. Едва умостившись у тонкой шеи, леди любила вдыхать запах, исходящий оттуда, любила целовать, чуть кусая, — всё же и она могла быть нежной. Такой её никто не знал кроме извивающейся под ней девушки, и это заставляло Аделу чувствовать себя особенной, важной, любимой — так и было, ведь её госпожа так редко, но всё же шептала ей прямо в ухо слова о любви, от которых в тот же миг в животе что-то начинает колыхаться, поднимаясь тонкой щемящей нитью к сердцу.       — Ну же, — её охрипший голос утонул в близости к женским пухлым губам, когда Адела почувствовала, как вторая рука женщины сминает до красноты её ягодицы.       Девушка бы вечно плавилась в этом горячем костре истомы, если бы желание слиться воедино с госпожой замка не было настолько сильным — это чувство было почти чудовищным: хотелось вгрызться и разорвать плоть собственными зубами, когда наслаждение достигает пика, выдрать собственное сердце и отдать его ей, — действительно, бесчеловечно, однако они вовсе не люди, и в их жизнь пришли иные оттенки чувств, что по-звериному были так насыщены и ярки. Аделе всегда приходилось умолять, просить о большем, ведь её предназначение — подчиняться, быть добровольной добычей, быть озаряемой лучами озаряемого. Воинственный дух, которым она сотрясла этот замок пару лет назад, постоянно угасает в душе, стоит ей почувствовать присутствие Альсины Димитреску рядом, достаточно лишь взгляда на неё, как вся прыть спадает: скалящиеся зубы скрываются под кожей розовых губ, по-хищному сузившиеся зрачки голубых глаз расплываются по кругу, а причиной беспорядочного дыхания становится не злость, а самая настоящая жажда. Жажда ответного взгляда, одобрительных прикосновений больших рук к рыжей макушке: она ведь всегда старается быть послушной девочкой, — жажда кроткого, но такого многообещающего: предстоящую ночь, - поцелуя в лоб или в щёку.       Адела никогда не знала за всю свою человеческую жизнь самой настоящей ласки: будто то материнская или любовная, — ничего такого никогда с ней не происходило. Это было так иронично — только оставив свою человеческую жизнь в страшных муках, став настоящим чудовищем, девушка наконец смогла ответить на вопрос, что такое любовь. Там ведь не было ничего светлого, как это описывают в различных книгах, как об этом говорят сумасшедшие пророки: люди — вот, кто самые настоящие монстры. Они не знают пощады, бросая друг друга в вечный костёр раздора, куда по воле злого людского рока затянуло и Аделу. Она не сопротивлялась тёмной тени будущего, нависшей над ней, когда за девушкой пришла смерть, которой она так хотела дать отпор, показать всем: этому чертовому замку, его хозяйке, безвольным прислугам и уже почти остальным мёртвым узникам, — что она способна обмануть свою погибель, своей несломленностью обхитрить ярчайший алый танатос. Однако, как и всем здесь, ей было не суждено уйти от судьбы, ведь даже сама Альсина не властна над ней, ибо, когда в чёрное марево её бытия вторглась рыжая несносная девчонка, что так стремительно привлекла внимание всех, та смогла всколыхнуть своим желанием непримиримости её разум и все чувства, покрытые ледяной стеной.       Но, кажется, Адела всё-таки смогла сразить своим копьём воинственности смерть, ибо сейчас приятные ощущения касаний к её обнажённой коже были лучшим, о чём только она могла мечтать. Горячие пальцы огладили копчик и спустились ниже, вновь схватив ягодицы и оттягивая их в сторону, и когда холодный ветерок обдал её уже мокрое лоно, даря неприятное чувство пустоты, Адела лишь захныкала, стараясь прижаться ближе спиной к сзади лежащей леди, но на неё лишь шикнули о том, что она нетерпеливая и ненасытная девчонка. Однако Адела, наверное, не была бы столь любима и обласкана госпожой замка, прийдись не по нраву той девичий характер.       Лоб девушки вновь покрылся испариной, как и часами ранее, завивая несколько прядей волос у висков. Стоны, что, не прекращаясь, издавались из её томно вздымающейся груди, приятно ложились на слух Альсине, поэтому хотелось сделать намного больше: медленно опустить руку вниз, оглаживая сжимающееся колечко мышц большим пальцем, тем самым вырывая очередной протяжный выдох, а когда фаланги столь длинных пальцев погрузятся во внутрь, там где горячо и мокро, из самих уст Альсины вырвется тихий мелодичный звук. Чувство, как кончики её пальцев сжимает нутро распростёртой рядом с ней девушки, заставляет женщину самой прижаться к ней ближе, чтобы вдохнуть запах шелковистых огненных волос, носом спуститься ниже, к шее, где неистово бьётся вена, разгоняющая тёмную кровь, и впиться губами в бледную кожу, теряя полностью свой контроль.       Когда хватка на шее ослабевает, Адела наконец переворачивается лицом к леди, находя её губы, и от порывистости их страсти раздаётся в головах обеих удар зубами, во рту сразу прослеживается металлический привкус: слюна смешивается с кровью, создавая самый блаженный миг их близости. Девушка ощущает, как её обняли за прямую спину, покрепче прижимая к горячему телу, а женские губы вновь поползли куда-то вниз, кусая её подбородок, а затем — вновь шею.       Девичью ногу вдруг резко приподняли, отчего почувствовалась лёгкая боль, но когда длинные пальцы вновь вошли в неё, вырывая резкий стон, пальцы на стопах поджались. В следующую же секунду медленный ритм сошёл на нет, и уши пронзил, казалось бы постыдный, звук её хлюпающего от скопившейся возбуждённой влаги лона — леди неистово задвигала рукой, ловя громкие стоны своими губами, едва касаясь чужих. Адела схватилась за плечи женщины, впиваясь в казавшуюся каменной кожу своими ногтями и закинула ногу на женские ягодицы, раскрываясь ещё шире. Её бёдра задвигались в такт движениям, вызывая во всём теле невыносимую усталость: хотелось поскорее достичь пика наслаждения, который маячил где-то совсем близко, но всё же не спешил прийти к ней, отчего вместе со стонами, она беспорядочно начала выкрикивать какие-то проклятья, сильнее опускаясь бёдрами вниз.       Адела не могла ничего с собой поделать, когда трение внутри неё замедлилось. — Аль…сина, — рыжеволосая запнулась на полуслове, когда подушечки пальцев начали гладить её внутренние мышцы, натягивая кожу внизу до предела.       Столь непродолжительные минуты ласки гулко отдавались в биении сердца обеих. Женщина любила растягивать эти мгновения: покидая разгорячённые и покрасневшие от её резких движений половые губы, она поднималась вверх, наконец оглаживая напряжённую грудь, покрытую мурашками, а затем снова возвращалась к девичьим чреслам, возобновляя ранее оставленный дикий темп.       Когда длинные пальцы с чуть удлинёнными ногтями вновь и вновь таранили её, девушка думала, что было бы заманчивым, чтобы обладательница длинных когтей, сделанных словно из металла, разорвала её нутро в этот момент, и эта мысль продолжала биться в её мозгу, пока пальцы окончательно не покинут её. Представляемые ощущения заставляли Аделу становиться ещё мокрей и сползать телом ниже, утыкаясь в ложбинку между полной женской грудью. Тогда-то она и начинала наконец ощущать, как пик удовольствия наконец настигает её, вырывая из её губ самый громкий стон. Рыжеволосая почти выла, как волчица, продолжая чувствовать, как даже после оргазма длинные пальцы не спешат покидать лоно, и руки сами собой начинали бить по женскому телу, моля то ли остановиться, то ли продолжить, чтобы пытка вновь предстала наслаждением. Но Альсина так же резко покинула чужое тело и уже с какой-то нежностью поцеловала влажные губы, придерживая девушку за нижнюю челюсть, стараясь опять не сжать бледную шею мёртвой хваткой.       Нога Аделы, на которой чувствовались мимолётные касания, медленно съехала вниз под её тяжёлый вздох. Её сгребли в тёплые объятия, прижимая ближе вновь, и перевернули обмякшее тело: теперь она лежала на женской груди, слушая размеренное биение чужого сердца. Дыхание никак не хотело приходить в норму, поэтому по всей спальне слышалось, как трещит камин, как за окном завывает вьюга и её глубокие вздохи. Адела улыбалась, теснее прижимаясь в ответ, ощущая как рыжие волосы колышет под женским дыханием. Эти непослушные пряди могли даже оказаться у леди во рту, но двигать руками, чтобы убрать их даже одним взмахом, желания не возникало. Им бы хотелось пролежать так бесконечно долго — Альсина точно знала, что идея о вечности, держи она это хрупкое тело в своих руках постоянно, никогда не стала бы столь невыносимой.       Девушка пальчиками ходила по груди женщины, задевая будто невзначай тёмные соски, но вскоре её руку вдруг схватили за запястье и сверху раздалось:       — Хватит, проказница, — её в шутку шлёпнули по бедру, но боль ненадолго всё равно взыграла в ней от звонкого удара. Однако Адела уже привыкла ко всему, и даже боль от рук этой женщины не могла быть ей неприятна.       Девушка приподнялась на локтях, откидывая свои волнистые локоны за спину, глубокая синева её глаз встретилась с самым ярчайшим янтарём, что был искусно огранён мастером-ювелиром. Женщина вообще сама по себе была произведением искусства, она была словно ожившая скульптура, в которую хитрое божество вдохнуло горновую пыль жизни, заставляя белую фигуру двинуться в танце бытия. Но сама Димитреску постоянно смеялась над её приятными эпитетами и сравнениями, говоря, что вовсе не Боги виноваты в её красоте, а аристократические манеры и многолетние пребывание в роли самой настоящей дворянки. Адела лишь поджимала губы, продолжая мысленно думать о своём, предпочитая именно прекрасные образы, что выдавало сознание с каждым, даже мимолётно брошенным, взглядом.       — Как же так? — вырвались слова из её уст, когда она возвысилась над госпожой замка. Адела приподняла острый подбородок чуть вверх под снисходительным и заинтересованным взглядом леди, выпрямляя спину и выпячивая грудь чуть вперёд. Она знала, что её игра в «главную» продлится недолго, но Альсине, кажется, нравилось, когда и её шею совсем ненадолго обвязывает поводок, что принадлежит Аделе.       Девушка, не отрывая взгляда от пристально следящих за ней глаз, наклонилась назад, заводя руку за спину, тут же огладив впалый низ живота. Её пальцы, как и ранее, играючи скользнули ниже… Но не успела она развести их, как мощная рука откинула девушку обратно. Адела, ойкнув от резкости движений, вновь упала на женскую грудь, когда леди слегка уставшим голосом произнесла:       — Скоро утро…       И вправду: хоть в зимнее время года светлело очень поздно, стрелки настенного циферблата бесшумно подкрадывались к утренним часам. Их ждёт трудный день: матерь Миранда вновь собирает всех лордов деревни вместе по чрезвычайно важному делу, поэтому перед долгими разговорами, на которые Альсина берёт рыжеволосую девчонку постоянно собой, стоило выспаться. С тяжёлым вздохом её вновь обняли, поцеловав куда-то в макушку. «Спи», — раздалось сверху, и Адела повиновалась приказу, прикрывая глаза. Свечи в комнате уже полностью догорели, продолжал тлеть лишь камин, чей огонь всё никак не желал оставлять уже обугленные до черноты поленья. На краю сонного сознания, рыжеволосая ощутила, как и без того теплоту тел накрывает большое одеяло, нагоняя на неё зевок. Предстоящие встречи владык её всегда очень волновали и обычно было не до сна ночью перед грядущим собранием, но сейчас было слишком хорошо, чтобы не поддаться темноте сновидений. Над ухом опять что-то раздалось, какое-то мычание, — это Альсина по привычке начинала завывать мотивы колыбельных, всегда зная, что они помогут уснуть маленькой крохе, свернувшейся у неё под боком. Адела моментально провалилась в сон, надеясь, что ей ничего сегодня не приснится: никакие кошмары не побеспокоят её и тени прошлого не начнут преследовать беднягу опять, — но чудовищный рок, что нависал над ней, не оставил и шанса. Её брови нахмурились, когда небо наконец окрасилось в светло-бусый цвет и луна покрылась белёсой дымкой. Веки дрогнули — Аделе опять снился сон, что давал снова и снова узреть, как она поднялась из самого низа, ступая по пирамиде костей, где мертвецы крепкой хваткой тянули её обратно; как, поднявшись на пьедестал владычества, она сама стала божеством.

***

      Стирать вещи на морозе в холодной воде было сущим испытанием для всякой хозяйки, что держала на себе домашний очаг. Руки заледенели моментально, как только Адела опустила грязное белье в железное ведро. Возившие ткань по стиральной доске руки, чьи костяшки пальцев покраснели, а кожа лопнула, не выдержали морозного напора, и девушка с громким звуком пылко выбросила одежду вместе с доской обратно в ведро, прижимая покрасневшие пальцы к себе. Последняя корова, что стояла в стойле, протяжно промычала, хлопая пару раз ушами. Скотину было жалко, ведь дома совсем не было места держать такое огромное животное, а амбар её почивший недавно отец так и не построил. Молодая девушка шмыгнула носом, где от холода уже скопилась влага. Сплюнув на землю, она поднялась по скрипящим ступенькам крыльца обратно в дом. Лучше самой остаться в живых и не заболеть, чем до смерти стоять и стирать и так уже дырявые местами вещи.       В этом году выдалась очень суровая зима. Снега практически не было. В декабре было ещё красиво, когда белые пышные сугробы украшали двор, однако сейчас были лишь заледенелые, грязные и затоптанные дороги, делая и без того тусклый пейзаж ещё серее. У всех крестьянских семей дела обстояли несколько лучше, чем у Аделы, но не намного. Тепло маленькой домашней печи ещё могло согреть её озябшие руки, и каждую ночь она спала прямо у открытого горнила, совсем не боясь, что искры огня могут попасть на её тулуп или деревянный пол, — при таком морозе страх перед жарким костром меркнет. Тёмными вечерами Адела смотрела, как языки пламени играючи тенями пляшут на стенах. За хлипкими дверями раздавался дикий вой волков — в такую зиму даже они не страшились подходить к людским поселениям настолько близко, голод гнал диких животных прочь из опустевших и безжизненных лесов, отчего начали страдать сами люди. Скотина начала пропадать, либо их трупы находили прямо на месте: разодранная плоть приводила в ужас хозяев, а те животные, что проводили зимние ночи в тёплых домах, заставляли волков нападать и на людей, мирно спящих в своих кроватях. Жуткие прецеденты озлобили и самих сельчан. Казалось, крестьяне должны быть солидарны в общей беде, но все вокруг лишь точили ножи друг против друга: разгорались жаркие споры, доходило даже до выстрелов из охотничьих ружей, — настолько всё было бездомно плохо.       Но Аделе не было страшно, даже несмотря на то, что девушка была совсем одна. Её характер с самого детства взрастил в ней какую-то непоколебимую силу, дающую отпор трудностям, поэтому когда единственный член её семьи, отец, умер, она не проронила и слезинки. Лишь в сердце были задеты какие-то нити струн, посылая горечь. Всю жизнь она была сама по себе, и что ей мог дать отец, пришедший с войны? Он провёл остаток своей жизни безмолвно, совсем не интересуясь собственной дочерью. Всю жизнь Адела была беспризорной, так что ей не привыкать ко всем трудностям.       Её корова всё же свалилась с громким воем одним ветреным утром, заставив девушку выбежать на улицу прямо без шерстяного платка, что она обычно завязывала поверх своих рыжих непослушных волос. Тело животного быстро остыло на таком ледяном морозе и свежевать огромную тушу сидя на ледяной земле было сущим адом. Но руки помнили движения её отца, который работал мясником после войны, и девушка даже сама себе удивилась, как её озябшие руки с особой быстротой разделывают мясо. Кровь, от вида которой её тело вздрагивало, пришлось засыпать сеном, чтобы только не видеть эти почерневшие грязные разводы каждое утро. Вырученное мясо она в тот же день продала: в такие времена скрывать, что скотина была не забита, а умерщвлена собственной смертью, не было никакого смысла. Мешочек, где в основном звенели монеты, нежели шелестели купюры, она сразу спрятала во внутренний карман своего тулупа, кутаясь в шерстяную накидку, которая служила дополнительным слоем для сохранения тепла в теле. Она шла вдоль узеньких улочек, наблюдая как один из мужчин, постоянно кашляя, пытается завести старенький трактор. Зачем он ему понадобился в самый разгар зимы, Адела не могла и предположить, но, кажется, техника настолько заледенела, что, наверное, навсегда отказалась работать. И крестьянин с разочарованным криком схватил свой берет и ударил им прямо по железному капоту. Она тоже горько вздохнула, но прошла дальше, не останавливаясь, к своему маленькому дому, который, слава богу, находился не на окраине деревни, а почти рядом с церковью, где уже неделями дежурили некоторые неравнодушные сельчане, пытаясь воззвать к матери Миранде, которая отсутствовала уже достаточно долгое время, бросив на произвол судьбы деревню, которую поклялась всем здесь защищать.       Это был странный феномен: Адела всю свою жизнь жила при нынешней главе деревни, нисколько не сомневаясь, что когда-нибудь тут будет по-другому. Почему-то будучи ещё маленькой девочкой, она не задавалась разными вопросами, когда читала молитву о Миранде вместе со взрослыми, держась за руки. Сейчас же было слишком поздно — как она считала — что-то вынюхивать, раскрывать тайны и секреты. Тем более, кто она такая? Простая девчонка из деревенских крестьян, которая ничем особо не выделяется среди остальных, кроме наличия в ней иноземной крови её матери. Свою мать она не знала, отец говорил, однако, что Адела её точная копия. Поэтому девушка постоянно, смотрясь в обрубок зеркала, что висел на стене в доме, видела бесконечную синеву глаз и яркие рыжие волосы, что отродясь не водились у кого-нибудь в здешних краях, и представляла маму.       Когда она вышла на поворот, за которым скрывался её дом, Адела увидела, как соседская жена переговаривает с каким-то мужчиной, который был одет немного иначе, чем обычный сельчанин. Более дорого, — сказала бы она. Рядом стояли ещё пара крепких мужиков, которые ходили возле калитки, ведущей в её дом, и странно озирались вокруг. Когда женщина указала на подошедшую Аделу ближе, девушка всё поняла. Обернувшийся мужчина, что смерил её оценивающим взглядом, что-то кивнул то ли самому себе, то ли соседке, то ли сторожившим её дом мужчинам, и направился к ней, натягивая милую улыбку, хотя, по мнению Аделы, она была отвратительной. В нём она узнала Редника, вестника рока, — много, кто его тут так называет. И это не было обидным для мужчины, он даже гордился.       «Вот дурак», — думала рыжеволосая, размышляя о гордящемся непонятно чем мужчине. Восхвалял себя, как слуга владыки и ставил себя выше остальных. Адела дала бы ему в ухмыляющуюся рожу кулаком прямо сейчас, будь сила на её стороне. Она знала, что он был ватавом близ находящегося замка, но как именно служит — не догадывалась, да и не особо хотела забивать себе голову и без того тяжёлыми мыслями. Замок, в свою очередь, имел дурную славу: в историях, доходивших до деревни, говорилось о загадочных тенях, бродивших по крепостным стенам жутких темниц. Ходили слухи, что сотни и тысячи умерли там от рук лишённых ума хозяев, и от беспокойных дум про все эти судачества мистический ореол, что окружал замок какой-то невидимой дымкой, делался ещё сильнее и тяжелее. Сам мужчина тоже был не обделён сплетнями: говорили, будто он похищает людей, то ли убивает их, — и всё это для нужд хозяев, которым он служит. И сельчане действительно пропадали, но не так часто, да и сам Редник был редким гостем в деревне, хоть и родился здесь.       — Юная мисс, что совсем некстати живёт одна, — Редник подошёл прямо к ней, туша сигарету о ледяной деревянный забор.       Адела лишь повела вопросительно бровью, заметив, что мужики, околачивавшиеся вокруг её дома, «неожиданно» начали приближаться к ним. Вдруг её схватили, но она была к этому готова, чувствуя неладный исход событий, но шансов у девушки было мало. Однако, это было не в её характере: не дать отпор врагу, — поэтому из не слишком крепкого захвата неожидавшего такой прыти со стороны девчонки мужчины рыжеволосая смогла вырваться, кусая за схватившую её за воротник тулупа ладонь. Её тут же ударили по лицу, отчего Адела свалилась на землю, сплёвывая кровь от прикушенного языка.       — Вот же сука, — рыжеволосую подхватили обратно, но она, как дикая кошка, ощерилась, не собираясь сдаваться до последнего.       Но на стороне мужчин была не только избыточная сила, но ещё и оружие. Поэтому когда Редник, наблюдавший за всем чуть поодаль, вдруг достал пистолет, по её телу прошлись мурашки, что сотнями иголок осели где-то в голове. Редник не собирался убивать непослушную девчонку, лишь ударил её по виску, моментально отправляя сопротивляющуюся в отключку.       — Тащите ящик, заколотите покрепче, а то ещё вырвется раньше времени, — мужчина в достаточно дорогом дублете обратился к остальным, убирая пистолет обратно за пазуху. — С такой резвостью эта пташка отлетит в первый же день.       Почему-то свои выводы о буйной встрече с этой девчонкой Редник высказал вслух. Он горько усмехнулся, вспоминая свои чувства разочарования, преследовавшие его каждый раз после визита к госпоже. Он надел перчатки, смотря как безвольно обмякшее тело помещают в большой деревянный ящик. Он помахал помощникам рукой, давая знак перенести ношу в грузовик, что продолжал быть заведённым и стоял неподалёку. Прицепом к автомобилю служила какая-то деревянная повозка, где находились точно такие же ящики, заколоченные самыми толстыми гвоздями. Где-то уже раздавались мучительные стоны, поэтому Редник дал приказ пошевеливаться. Нужно было успеть в замок до темноты, когда вьюга вновь заметёт все дороги, не давая возможности отвезти «товар» к одной из лордов деревни, что имела достаточно специфические вкусы в еде.       — Что же станет с ней, милсдарь? — соседская женщина, что до этого молча за всем наблюдала, наконец подала голос.       — Вам, дорогая, вероятно повезло навсегда остаться в неведении, — Редник покачал головой, смотря на обеспокоенную женщину, которая недавно поделилась с ним информацией о всех больных, калеках и беспризорниках, что жили здесь и о которых никто не будет толком вспоминать в деревне. — Ведь если узнаете, больше никогда не будете счастливы.       Мужчина мило улыбнулся, вмиг сменяя залёгшую на его лице тень на вежливость и учтивость. Он отсыпал горстью несколько золотых хозяйке стоявшего за забором дома прямо в руки, отчего пара монет со звоном упала на ледяную землю.       — Благодарю за содействие, — Редник приподнял свой тёмный берет в благодарном жесте. — Всего доброго, мадам! Не хворайте, нынче зима выдалась до жути холодной!       Женщина обеспокоенно убрала драгоценные деньги себе в карман, наблюдая, как грузовик отдаляется от её дома. Взгляд невольно поднялся ввысь, заставляя крестьянку вздрогнуть от вида мрачного замка, который находился достаточно далеко отсюда, но всё равно нависал огромной скалой над всей деревней. Золото прожигало ткань её куртки, однако, когда хозяйка зашла в свой дом, единственная мысль — что соседки в лице рыжеволосой угрюмой девушки у неё больше нет — заставила женщину смириться и и утихомирить свою совесть навсегда.