Хрусталь

      Диалог в замкнутом сером пространстве не обещал быть приятным. Тем не менее, одно обрадовало всех: произошедшую аварию сумела запечатлеть одна из скрытых камер наблюдения, предназначенная для отслеживания нарушителей правил дорожного движения на дороге. Качество съемки, как нестранно, было не ахти, но на мониторе вдруг возникло темное пятно с фарой впереди — оно в момент оживило родителей: те соскочили со своих мест и уставились на мутное «пятно». Несомненно, этим «пятном» являлся мотоцикл.       Старший лейтенант толковавший ранее о невиновности Эзры в ДТП тоже смол и предоставил родителям-одиночкам возможность убедиться в том самим.       Темное «пятно» по мере приближения преобразовалось на экране в более четкое изображение. Мотоциклисты ехали, по словам лейтенанта Майлса, не нарушая правил дорожного движения. К удивлению Кэнана, скорость мотоцикла, зафиксированная камерой, была чуть больше сорока километров в час. Дорога была устлана туманом — даже Врен и Бриджер не сразу различили на экране две фары автомобиля, появившегося из-за поворота, как черт из табакерки. На мониторе хорошо было заметно, что водитель теряет управление и машина несется прямо на подростков. Оба родителя затаили дыхание и устремили на экран свои взгляды, преисполненные ужаса. Они будто бы вместе с детьми угодили в туманную западню на крутом повороте. По-видимому, ребята лишь за считанные секунды до столкновения в тумане разглядели летевший на них с огромной скоростью автомобиль. Эзра, очевидно, принял решение увернуться, но оказалось слишком тщетным для того чтобы избежать внезапного удара. Сверкнула белая вспышка, разбросавшая в разные стороны по воздуху стекла и клочки разорванного железа, а машина еще несколько метров протащила за собой кусок черного метала с двумя хрупкими телами, а уже после закувыркалась по дороге и ударилась о землю. Гера звучно ахнула, закрывая рот руками и спешно отдаляясь от монитора — даже Кэнан не сразу понял, что ее подкосила резкая слабость, и она рухнула в обморок. Однако тяжелое состояние шатена не притупила его реакций — он успел подхватить подчиненную под руки, и в скором времени ей оказали помощь.       Пока спутница по несчастью приходила в себя, Кэнан набрался духу и сил… и негромко попросил включить замедленную запись. Он приблизился почти вплотную к экрану. Его лицо окропил холодный пот и затмила белая пелена, когда после вспышки среди расплывающейся мглы мотоциклист скидывает свою подругу с седла, а сам становится жертвой безжалостного тарана авто… На этом запись неожиданно закончилась. Очевидно, что-то сильно ударилось об камеру, и съемка оборвалась. Врен, как оцепенелый, таращился на запечатленные в видео секунды, оборвавшие судьбы двух семей. Бриджер нерешительно смотрела с кресла в спину своего начальника, пока их обоих не вернули в реальные события…       — И тем не менее, — вдруг забулькал полицейский, не без труда покидая свое кресло, — вы должны оплатить штраф.       — Какой же штраф? — Заторможено спросила мать пострадавшего, на что получила вполне логичный ответ лейтенанта: «Как «какой»? У вас же, дорогуша, у вас же сын-то без прав катался? Следовательно, полагается…».       — Все-все-все! Я поняла. — Утомленно закатив глаза прервала женщина, успокаивающе жестикулируя руками. — Но в данный момент я не могу выплатить штраф: у меня нет…       — Гера, — вдруг осторожно заговорил ранее молчавший Врен, — если это хоть как-то облегчит твое состояние, я могу дать денег, сколько потребуется. Без возврата, конечно же.       Растерянная сглотнула ком и попыталась отказаться. Однако, долго отказываться она не могла, ощущая на самом-то деле нужду в этих деньгах. Нехотя она приняла помощь и еще долго рассыпалась в благодарностях. Вплоть до самой больницы. Ее охватывало противоречие чувств: мнимая вина перед начальником за случившееся боролась с чувством росшей с каждой минутой симпатией к нему. Но та даже не подозревала о том, что он сам всю дорогу переживал о компенсации нанесенного ей ущерба: как морального, так и материального. Кругом и сплошь он видел виновником всего только себя. И, казалось, ему и всей жизни не хватит, чтобы утолить чувство скорбящей вины перед Бриджерами и любимой Сабби, и всеми-всеми, кому он причинял боль, и, наконец, обрести мнимый покой на душе.       Запыхавшихся родителей случайно встретил коренастый мужичок во всем белом. Это был доктор, вышедший из помещения, на больших дверях которого светилась предупредительно-красного цвета надпись «реанимационное отделение» — туда-то посторонним дорога была перекрыта в сею минуту этим самым доктором. При его виде в головах обоих в миг вспыхнуло множество несмелых, но тревожащих их вопросов. Ведь взглянув на удрученные чем-то глаза доктора те замерли и потеряли всякую смелость задавать вопросы, а потому первым заговорил мужчина в белом. Он спокойно подошел к ним и с сочувствием спросил, они ли те самые несчастные родители подростков. Те же быстрым дуэтом подтвердили это и скоро зашагали навстречу к мужчине средних лет. Не заметив того Кэнан тут же принялся унизительно умолять спасти детей, клянясь всем, что есть у него в имении. Однако же доктор спешно, как старый приятель, поймал его за плечи и попросил успокоиться, ибо тем самым он и вводит себя в более тяжелое состояние. Когда голубоглазый шатен все же обрел более-менее контроль, доктор в маске усадил обоих на кушетку в коридоре и присел рядом, предвещая тем самым рассказать что-то важное.       Говорил он монотонно, спокойно одинаково сообщая как о том, что подростки живы, так и о том, чтобы родители готовились ко всему несмотря ни на что. По-видимому, доктор не впервые брал на себя тягостную должность сообщать что-то душераздирающее или же до безумия радостное. Родители слушали его и не смели проронить хотя бы слово. Не имели такой смелости. Лица они его не видели, но было и без того прекрасно чувствовали, что он всей душой старался выразить сочувствие. Его слова были как бы неоднозначны и скользки. Они лечили надежду и тут же ее губили. А те глядели на него пустыми, как жаждущий в высохший колодец, глазами и ловили с уст лекаря каждое слово, надеясь подпитать хоть чем-то светлым свои пристыженные души.       Врач как бы неловко покачивал головой и пояснял, мол, не все еще потеряно, однако нельзя быть полностью уверенными в успешной реабилитации подростков. Старшему родителю показалось, что доктор чего-то недоговаривает, скрывает, чтобы не ранить. И это начинало выводить его из себя. Еще с минуту он держался молодцом, на нем не сыскалось бы и признаков вскипавшей злобы. Только Гера могла заметить на лбу спутника проросшую складку угрюмости и сдвинувшиеся друг к другу искривленные брови.       И все-таки он не сдержался и как-то грубо спросил:       — Вы можете напрямую сказать, что с нашими детьми, или так и будете нас за нос водить?       На это человек в халате резко замолчал, встрепенулся, но сразу же обрел невозмутимость в своем образе, преисполненном благородного спокойствия и сдержанности. Он неторопливо встал перед родителями, выпрямился. От этого у погорячившегося ранее испуганно заколотилось сердце. Даже Бриджер поспешно развела плечи и выпрямила спину, малость робкие глаза вцепились в доктора, подготовительно покашлявшего в кулак и стянувшего маску на подбородок, отчего сделалось фантастически жутко средь белых стен и пустынно холодных коридоров.       — Вот, что я вам скажу, — нехотя, но твердо заговорил совершенно умиротворенным голосом мужчина с приятными очертаниями не совсем гладко выбритого лица, слегка наклонив голову набок. — У парня серьезная гематома головного мозга, сильный ушиб грудной клетки и множество переломов. Состояние его крайне тяжелое… Я надеюсь, вы понимаете, что нам нужно время для более точных прогнозов… — Гера с ужасом содрогнулась, но закивала головой, едва ли сдерживая в заточении рыдания. Очевидно, мужчина о чем-то в тайне ведал, о чем не желал говорить в слух. — Нам нужно время… Больше ничего сказать не могу…       — А девочка? — Нетерпеливо вмешался дрожавший от ожидания отец, тревожно промолвивший и несмело поднявший глаза, — девочка, которая была с тем мальчиком, она жива? Что с ней?       Тут-то доктор посерел и печально вздохнул. Стало сразу ясно: что-то здесь не так. Мужчина в белом все еще не смелел сказать разбитому отцу, что его дочь… — Что вы молчите? — Громко спросил Кэнан, резко побелев. А затем, он стал требовать, как это делает отчаявшийся человек, потерявший веру во что-либо. — Не молчите! Скажите, что с моей девочкой! Прошу скажите!       Выпрямившийся во весь небольшой рост мужчина положил руку на плечо высокому шатену с ледяными глазами, но он нервно откинул ее от себя и вновь потребовал тем же тоном ответить на прежний вопрос. Гера постаралась бережно взять того под руку, дабы разделить его печаль и помочь ему справиться с чувствами, но тот и от нее увернулся с истерическим криком: «Не надо меня трогать! Не трогайте меня! Где Сабина и что с ней?! Я требую, скажите мне!». Вопли разносились звенящим эхом. Было похоже, что Врен от горя потерял рассудок.       Едва ли усадив обессилившего от эмоций, Гера с доктором присели рядом. И тот, что в белом халате, с сочувствием поделился, что состояние девочкие очень тяжелое и нестабильно — слишком много внутренних повреждений, но врачи уже делают все возможное ради ее спасения, она — сильная — должна выжить. Сейчас она в руках самых лучших хирургов.       В этот вечер Кэнан настолько был впечатлен словами, которые еще долго звучали в его голове, что просто не мог и рта открыть, чтобы что-то вымолвить. Он молчал. Молчал еще долго и после ухода доктора. Бриджер показалось, что отныне ее начальник не промолвит ни единого словечка. Она безотрывно держала его руку, когда тот тупился пустыми глазами в пол и ощущал что-то, явно скрежетавшее на сердце. А некоторое время спустя он и вовсе потерял покой от осознания случившегося дежавю. Пережитое в прошлом вновь повторилось в его жизни. Вновь все повторилось прямо, как в ту самую бессонную ночь: половина пятого, белые стены, ожидание, полная светлых надежд душа, люди в белом, страдания, реанимация… кома. А затем, смерть Лурры Врен, и люди в черном…       Он мучительно долго боролся с мыслью о том, что конец дежавю может оказаться таким же, как и почти много лет назад холодной осенью, но детальная разборка прошлого и сопоставление его происходившему не позволяли убить эту мысль в голове до конца. Фрагменты и мелкие детальности из давно минувшего горя и настигнувшего столь недавно были настолько идентичны, что мужчина просто не смог уснуть, вспоминая белое лицо Лурры, наряженной во все белое… Она была прекрасна даже после смерти…       Сабба тоже была самой красивой девочкой, которую Врен знал. Но он явно отвергал от себя всевозможные мысли о том, что ему вновь придется, как и раньше, в последний раз любоваться спящей тоненькой девушкой с мертвенно бледными губами.       Он просидел до утра, сотрясаемый страхом вновь услышать «примите мои соболезнования…». Однако новостей все не было и не было. Именно это и тревожило его  — незнание. Незнание, казалось ему, хуже печальных новостей, поскольку ни что не способно так сильно мучать человека, как незнание судьбы самого близкого человека, когда он едва ли дышит.       Тем-не-менее, душу грело присутствие Геры, уснувшей на его коленках. Она была рядом, несмотря ни на что. Да, именно рядом. Она спала все еще держа его руку. Кэнан впервые видел ее такой слабой и заплаканной, беззащитно прижавшейся к его ноге. Было приятно чувствовать себя сильнее, но это не доставляло тщеславной радости. И, очевидно, будь она в состоянии бодрствования — она бы не посмела повести себя так. Но все же…       Впервые он разглядел в ней что-то неистово привлекательное и близкое ему. Маленькие морщинки лишь красили ее, по мнению уставшего шатена, они даже делали ее женственно зрелой. Вихрь ее золотистых волос так и манили прикоснуться и удивиться их мягкости. Он бы мог давно забросить свое отшельничество и начать новую жизнь, быть счастливым, позволить Сабине также любить, но теперь он и сам затруднялся в ответе на вопрос: «Что же стало преградой ко всему этому?». Как и любой другой живой человек, он продолжал корить себя и каяться в пустой тишине за напрасную злобу к окружающим, за мнимый авторитет на работе, за пустое высокомерие. И, конечно же, как и любой другой человек, он тщетно мечтал повернуть время вспять.       Близился рассвет. На ручных часах стрелка подплыла к семерке. А Кэнана стала покидать трезвость. В голове его мутнело. Граница между сном и реальностью с каждой минутой теряла четкость. И он начал клевать носом, так и не решившись потревожить Геру ради того, чтобы устроиться поудобнее. Он считал себя недостойным вообще каких-либо удобств в этой жизни после случившегося. Он беспомощно тер глаза, старался не позволить сну настигнуть его.       Вопреки всем усилиям он сомкнул веки. Уснул сидя, откинувши лишь голову назад и уложив свои руки на плечо и голову своей подчиненной. Она все чувствовала, но не придала тому никакого значения.       В коридоре царила звенящая тишь. Однако лишь до того момента, пока сквозь сон они не услышали тихие шаги того самого доктора, оставившего за своей спиной вновь большие застекленные мутным стеклом двери с той же надписью «реанимационное отделение». Услышав его голос оба приобрели чувство бодрствования. Вставши с кушетки, они поспешно встретились с ним буквально лицом к лицу. Доктор натянул заботливую улыбку и оповестил тех, что они могут ехать домой.       — Как домой? — Обеспокоенно встрепенулась Бриджер. — Бросить детей тут? Нет, мы никуда не поедем.       — Согласен. — Стальным голосом подтвердил Врен как бы заступнически подступивший вперед. — Хотите отправить домой, чтобы мы там свихнулись? Ну уж нет.       Мужчина грустно вздохнул и пояснил, что от их присутствия ничего не изменится, а лечение обещает быть трудным и долгим. Тем более, по словам доктора, состояние мальчика стабилизировалось, хоть и не стало лучше, но ему нужно много времени для того, чтобы набраться сил.       — То есть? — Живо спросила Гера, и огонек надежды в ее глазах загорелся.       — То есть, есть слабая надежда, что он придет в себя, и его состояние улучшиться. — Ровно ответил доктор и поймал на себе пустой, но не менее того полный вопросов взгляд Кэнана. Тон его перешел в тщетную попытку утешит несчастного родителя. — К сожалению, ее пришлось ввести в искусственную кому, поскольку мы обнаружили много причин для того… Мне жаль… но, возможно, она никогда не сможет ходить сама…       На этом моменте желание продолжения диалога с лекарем внезапно погасло. Ибо не было как такого желания забивать в душе последние еще теплившиеся надежды на благой исход событий. Кэнан даже не сменился в лице, он был по-прежнему удручен событиями минувшего дня, мрачен, а в глазах его обитал смертельный мрак.       — Куда же вы? — Поторопился доктор вслед за рванувшим к выходу Врен.       — Уважаемый, мистер Врен! Постойте!       — До свидания. — Немо обронил мужчина через плечо прежде, чем исчез за углом одного из коридоров.       Недолго постояв Гера торопливо последовала за ним. И смогла настигнуть его лишь на улице, когда тот в отчаянном состоянии спешно садился в машину, будто бы он сбегал с поля боя, где потерпел поражение и где боялся новых потерь. Наивно он думал, что ему это удастся покинуть кирпично-красное здание больницы, обрамленное множеством деревьев и клумб, эту пустую парковку. Наивно считал погоду противной: кругом, казалось ему, серость, сырость, холод. Он сам того не замечал, что погода всего-навсего парадирует его изнутри. Бриджер ничего более ужасного не видела, чем выражение лица убитого иронией начальника, кто казался ей до недавнишнего времени бездушным и каменным, лишенным души. Она слабо окликнула его, часто стуча каблучками по бетонным ступенькам, бережно выкрашенным в бордовый. Широкоплечий отец обернулся так резко, что она робко остановилась в пяти шагах от него. Его глаза сверкали непонятной злобой, какой сверкают глаза самого несчастного и беспомощного человека, кто так и не сыскал родной руки, помощи и мучительно ждет своего гнусного конца. На его лице не дрогнул ни единый мускул, но сквозь глаза, зеркало души, Бриджер видела намного больше, чем могло сказать о его душе суровая мина, укоренившаяся на его физии. Светловолосая опекунша молча уставилась на мужчину в темной одежде, также замершего на месте около автомобиля с распахнутой дверью. Он будто бы хотел что-то сказать, но деликатно промолчал и сел в машину.       Черный фольксваген вскоре скрылся в дорожной суете, оставив за собой неприятный осадок.       Женщина верно подметила, хоть и неожиданно для себя: от него всегда веяло ледовитым холодом, пробиравшим до костей всех окружающих. По крайней мере, он заставлял так всех думать. Однако тем промозглым утром она разглядела трещины в этом леднике. И это была не иллюзия.       Именно в тот момент она почувствовала, будто проиграла в чем-то значащем для нее. Она растерянно бросала взгляд вслед автомобилю, надеясь, что всесторонне развитый начальник не настолько глуп и отчаян, чтобы совершить что-то опрометчивое с собой. Тем не менее, такие люди как он способны на это в подобном состоянии. А потому ей оставалось лишь располагать к надежде, нежели к эмоциям самого Кэнана.       Лишь в то ненавистное утро усевшись за руль, Врен впервые испытал самое что не есть чувство выжать всю скорость из железяки, купленной им за ничтожные бумажки, ныне которые были для него обычным мусором, не стоившим ни радостных эмоций, ни всего того времени, кое он мог бы посвятить родной дочурке. И только выехав на ту самую трассу, ведшую к тайнику подростков и пролегавшую через лесополосу, он что было мочи ударил по педали газа — в момент его вжало в кресло. Он был уверен, там даже если он и сможет навредить кому-то, то только себе. Стиснув зубы, он продолжал выжимать все упрятанные под капотом силы, вкушая сласть выброса наружу всего гадкого, что накопилось в его существе за последние дни.       Длинная дорога во мгновение ока привела его к собственному дому, в котором он не находил удовольствия присутствовать, а причины тому он видел в каждой вещице, ассоциирующейся с Сабби. Настенные часы в кухне — по ним он замерял тот промежуток времени, через который дочка должна была вернуться к ужину; диван — на нем они сидели по ночам и наслаждались тем, что критиковали нелепые и порой глупые фильмы, будь то комедия, ужас, детектив или роман; спутанные наушники на полочке в прихожей — да, именно из-за них Кэнану приходилось частенько подниматься наверх к ней, чтобы что-то спросить, после чего грозился их выкинуть, а художница ехидно напоминала их цену, и тогда у него возникало желание сломать что-то на улице, что не куплено им за бешенные деньги в дом.       Отнюдь то — лишь малая часть предметов, обязанных Сабине за свое большое значение для ее папы. В доме он не находил себе место, где смог бы спокойно взглянуть на что-нибудь и не начать страдать от приступов ностальгии. К несчастью, такие ностальгические чувства напрочь перекрыли все прочие: бедняга потерял аппетит и очень редко ел; чаще курил; его на протяжении почти трех недель мучала бессонница, но притом он мог утром приехать после очередного одностороннего разговора с дочерью, которая так и не приходила в себя, бухнуться на диван и проснуться лишь обеду.       Он по-прежнему искренне верил в то, что, если он очень сильно попросит простить его, то она откроет глаза, оживет. Но сколько бы он не божился о своем исправлении по отношению к Эзре — итог был неизменным: каждый раз он молчаливо уходил и едва ли преодолевал желание залить свое горе чем-то, что было покрепче его истрепанной психики, и каждый раз он проходил по дому, покрытому мраком от зашторенных окон, и не находил желания приложиться к бутылке, а имел лишь одно желание — бесслезно излить дикие вопли в подушку, а потом… Забыться во сне… И проснувшись понадеяться, будто младшая Врен вот-вот вернется со школы.       Гера уподоблялась во многом своему коллеге по судьбе.       Отнюдь ее дела были не настолько плохи. По крайней мере Эзра понемногу выздоравливал и часто спрашивал о своей возлюбленной. Из жалости к парню и его беспомощной маме Кэнан лгал о том, что с ней все в порядке, просто она в другом отделении и пока доктора не разрешают ей вставать. На удивление самого Бриджера, отец его музы не казался уже таким агрессивным, каким он застал его в ту ночь перед аварией. Наоборот, он, на взгляд гонщика, чересчур был озабочен его здоровьем и нередко оставался наедине, чтобы поговорить о том, что подростки скрывали от родителей. И парень с удовольствием рассказывал старшему о романтических встречах с Сабиной и о том, что она очень много хорошего переняла у отца относительно характера и внешности. Только с глазу на глаз мужчина общался с Эзрой как с членом своей семьи.       И так изо дня в день оба родителя скитались из дома в больницу и обратно, придумывая новые и новые небылицы о синеволосой художнице и ее самочувствии — лишь бы не тревожить переживаниями влюбленного мученика, который едва ли верил на слово этим людям. В его разум понемногу одолевали опасения на счет подруги… Что-то подозрительное он находил в их поведении перед ним…       А горе настолько породнило этих двух, что Гера зачастила оставаться с ночевкой у Врен. Беседы за чашкой кофе между ними давали маленькие плоды счастья, побеждавшие чувство ненужности у обоих родителей, так давно не слыхавших щелчок двери, а затем, торжественно веселое объявление: «Мам, привет! Я уже дома!», «Пап, я пришла! Извини, что опять опоздала!». Невмоготу было приходить после работы, открывать дверь ключами, заходить в прихожую и… Не чувствовать торопливых крепких объятий и поцелуев искренних, теплых. Семейных…