Не болен

— Ты не болен, чтобы умирать. Чимину психолог нужен квалифицированный, а не то языкастое и грубое нечто, которое он, к своему сожалению, на ближайшей скамейке находит. В прочем, сам виноват, нечего душу первому встречному изливать, она всë-таки на фэнтезийный кувшин с бесконечной жидкостью не похожа и импортным вином от неё вовсе не пахнет. Юнги парню бутыль коньяка прямо к пухлым губам подносит, пихает, словно намереваясь ему все белоснежные зубы разом повыбивать. Чуть ли не силой алкоголь в податливый рот заливает. Младший угрюмо хмурится, сглатывает высокоградусный напиток. От этого давится неосторожно, морщится ещë больше, подобным плоскомордому персидскому коту становится, и глухо кашляет в чужой рукав, не громко. — А ты не доктор, чтобы мне диагнозы ставить. — ошибается, доктор, ещë какой – ветеринар, при том отличнейший, вероятно, даже лучший во всëм Сеуле. Но только для самого Юна, эта информация тоже довольно относительная, неизвестная да и не интересная вовсе. Правда Чимин всë равно не домашняя морская свинка, которую хозяева принесли на лечение. И в вырезании опухолей он, по крайней мере, пока не нуждается. Хотя существеными коготками парень всë-таки обладает, не материальными, а душевными в большей степени, не большими, но заострёнными к краю. Мину они похожими на те кажутся, которые так часто у зверей подстригать и удалять приходится. А ещë юноша владельцем густой мягкой шëрстки внутри является, которую так и хочется пальцами перебирать, оттягивать до одурения, однако чисто физически не получается. И это, возможно, и к лучшему, мало ли что молодой человек в ответ на подобные специфические действия вычудить может, огрызнется ещë, чего доброго, нервы истрепит окончательно, "покусает". У Пака вместо звериных конечностей человеческие, изуродованные кривыми тенями тëмных, продолговатых шрамов. Зоо-врач к ним никогда в жизни не притронется, " омерзительные" – подумает и бинтов заботливо завязывать на запястьях не станет, своих дел по горло в клинике. — Придурок. — Юнги высвобождает свою руку из цепкой хватки новоиспеченного собеседника и брезгливым взглядом оглядывает испачканные манжеты своего не самого дешевого пальто. Чимин смеëтся звонко, заливисто, щуря глаза, улыбается искренне, открыто. — Стирать теперь будешь. — устало корит его Мин с назойливым нравоучением в голосе, словно пожилой дедушка, сетующий на несносную, мимо снующую молодëжь. — Не-а, не буду. — ничуть не серьёзно отвечает Пак, в перерывах между то и дело накатывающими приступами неудержимого хохота. Именно так, нелепо и совершенно случайно начинается их знакомство. И если быть полностью откровенным, то Юнги справедливо верит и надеется, что всё дело этим, тихо, быстро и незаметно и закончится, без последующих встреч и общения, предоставляя его, медика в абсолютное распоряжение тишине и покою. Некоторое время после этой сумбурной исповеди в психологических депрессивных отклонениях, Чимин ветеринара, такого занятого даже по выходным дням, и правда не беспокоит. Наверное, первые часа три, пока резко не оказывается, абсолютно пьяный, невменяемый, с красно-оранжевой физией, как варёная креветка из острого тайского супа "Том Ям" под – какое неожиданное совпадение – дверью у старшего. — Брысь. — разочарованно тянет Мин, когда, весьма ожидаемо, осознаëт, что из-за в край обнаглевшего незванного гостя не может проникнуть в свою собственную квартиру. Тяжёлое тело перегораживает весь проход. Глаза у Чимина мутные-мутные, можно даже сказать, очень сильно укуренные. Зрачки-угольки пульсируют, словно бы действительно на такое способны, явственно, заметно. Ещё и пульс скачет, что, конечно, не видно, но тем не менее весьма очевидно. Юнги кривится брезгливо и вглядывается в тëмные радужки напротив, возможно, совсем немного завороженно. — Ты же не употребляешь, верно? — Мгм... — отмахивается от него Пак, с трудом на другой бок переворачиваясь и корчится от чего-то, за живот поспешно хватаясь. — Блевать – это туда. — на всякий случай предупреждает Мин, указывая рукой на выход из подъезда и мысленно довершает: "Нахуй тоже". Пьяный юноша внимания на него абсолютно не обращает, да и не может, наверное, слишком уж хмельная у него голова. Мысли в ней не то что кружатся невообразимо быстро, их просто нет, темнота, как если все лампочки во время ночной грозы светить перестанут. Пробки оказывается вышибать может не только в подъездах. Мин на съежившегося перед ним знакомого смотрит всë также пристально и с неохотой решается на отчаянный для себя поступок. — Не знаю уж как тебя зовут, но ночевать тебе походу придëтся у меня. Ну или прямо здесь. Я не настаиваю. Так начинается их вторая встреча, словно сменяющийся акт в театре, уступающий разве что только кратковременному антракту, моменту для небольшой передышки после предыдущих действий. Да, от этой новоявленной проблемы, что так нагло приходит к Юнги уже который раз за день, отдых нужен, несомненно. Спустя месяц Мин вспоминает, то самое первое, неблагоприятное утро вместе. Заядлый пьянчуга – которого Юнги так удачно сам и споил вечером накануне – благополучно валяется под кроватью хозяина квартиры, в безупречной чистоте еë умудрившись отыскать единственное скопление нечестивой пыли. Однако, как обнаруживает ветеринар в итоге, трезв тот был до сих пор лишь относительно, наполовину, но отнюдь не абсолютно. — Какого художника ты, чëрт побери, там забыл? — осторожно заглядывает старший прямиком под своë спальное место. На удивление ничего не заблëванно и даже не запачкано, что, разумеется, не может не радовать. — В душе не — "ебу" — едва ли не ругается Пак, но останавливается, во время сталкиваясь с суровым взглядом тëмных, словно пепел от окурка, глаз Юнги и сразу понимая: материться здесь может только он. Впрочем не проходит и пары секунд, как Чимин замечательно доказывает, что правила ему ничуть не писаны и даже не каканы. — Присвятые цеплята, которым не суждено вылупится из магазинных яиц, ахуеть где это я? Юн за это чудное, до нервного тика дивное позднее утро выкуривает разом полпачки своих лучших сигарет из старой заначки. Но перегаром от него всë равно отчего-то не пахнет, только разве что виноградно-мускусными духами с мужественным, стойким ароматом. Виноградом пахнет и от незваного гостя, правда изрядно перебродившим, выпитым и отчасти переварившимся. Перегар. Несëт до тошноты у обоих, у младшего же буквально. — Никто не захочет целоваться с юнцом от которого сплошь и рядом разит алкоголем. Это же надо так ужраться. Пиздец. — недовольно комментирует Юнги, когда в вылазящего из под кровати Чимина, едва ли лицом не втемяшивается. Близко близко, физия в физию едва ли не втыкаются, до неприятных пьяных поцелуев практически. Отходняковых. Лыба у незваного гостя до крайности озабоченная, всеми благами жизни удовлетворенная, расслабленная. "Действительно. Сделал гадость–на сердце радость" – фыркает про себя ветеринар. — Я с тобой губами в губы тыкаться вовсе и не собираюсь. — с едкой юморинкой, вероятно, оставшейся в нëм вместе с алкогольным запахом, нагло усмехается Пак. — Никто ещё от отвращения не помирал и ты не помрëшь. Юнги с противной гримасой кривится и угрюмо Паку прямо в рот смотрит, словно там что-то помимо зубов, проколотого насквозь языка да вязкой слюны увидеть хочет. У обоих в глотках пересыхает. — Хрен разберешь, что в твою, пусть и отсутствующую, голову взбрести может. — Значит желаешь меня засосать? — лукаво щурится юноша, специально, уж больно наигранно нижнюю губу закусывая. "Мелкий дебильный уёбок" – хладнокровно решает для себя Юнги. И парень действительно выглядит глупо, пиздецки глупо в этой своей растрепанной уличной одежде, заспаннный, сидя на полу и крайне неумело пытаясь флиртовать. Зато он не в блевотине, не ночью посреди чужого, неизвестного подъезда или и вовсе, того хуже, на хрен знает какой улице, в бомжатской подворотне. Он в своей, очевидно, уёбанной жизни хоть раз то целовался? — Ты сейчас доболтаешься, вылетишь из моей квартиры, как пробка из вчерашней бутылки коньяка, со звоном и полным отсутствием почестей. — грозит Паку Юнги, глаза вверх закатывает, так, что белые глазные яблоки почти что заменяют собой весь зрачок. — Ладно-ладно. Однако же ты ничего не отрицаешь, верно? Признайся же, хочешь поцеловаться. — не успокаивается Чимин. Кулак старшего отрезвляюще приходится ему прямо по центру взлохмаченной макушки, отнюдь не нежно. Травмирующе. — Признаю, но только одну свою ошибку. Ты ещë как больной, шизанутый ты мудила, но всë еще не настолько, чтобы умирать, нет.