Карамель

      Жизнь в последнее время преподносит не самые приятные сюрпризы. И Генри даже не знает, с чего всё началось и будет ли у этого конец. Каждый день похож на предыдущий, но только с каждым днём всё труднее дожидаться завтрашнего дня, когда будет всё ещё хуже. Жить вдруг становится так тяжело и непривычно, что вскоре это перерастает в рутину. Дом, работа, дом, работа, небольшая передышка, чтобы хоть как-то привести мысли и чувства в порядок, и снова работа — и так по кругу. Больше никаких семейных посиделок, вечеров кино, летних пикников, поездок в другие города и много-много всего весёлого и интересного, что они когда-то делали со своими семьями. Теперь этого всего нет, и Генри порой кажется, что этого и не было вовсе. Что это всё — просто затянувшийся сон.       И Генри не помнит, с чего всё началось. Где был надавлен тот спусковой крючок, повлёкший за собой столько бед и трагедий. А может и помнит, но хочет думать, что не помнит. Хочет стереть из своей памяти весь этот кошмар, что словно играется с их невинными душами. День рождения Кэссиди, день открытия пиццерии Уилла, тот злосчастный дождливый вечер… Те минувшие кошмарные дни длились, казалось, бесконечно, но стоит Генри обернуться назад, понимает, как неумолимо бежит время. Сегодня ровно десять лет, как не стало Кэссиди. Затем Бетти. Клара. Чарли. Ровно десять лет прошло с момента начала этого кошмара. И конца его не будет, вероятно, никогда. Наступило затишье, но Генри знает, что это лишь затишье перед бурей. В прошлом году уехал Майк, и Уилл даже не знает куда, насколько и вернётся ли он вообще в этот проклятый, мерзкий Харрикейн, унёсший столько невинных жизней и причинивший так много боли.       Но это уже не важно, потому что остались только Уилл и Генри, Генри и Уилл. Только они. Только вдвоём.       Сейчас они одни. Карамелью растекается одиночество, сковывая сломленные души в сладких оковах. Карамель. Уилл любит карамель. Когда-то он заедал карамельными сладостями стресс и мимолётную грусть, но последствия тех былых трагедий не заесть уже никакими сладостями мира. Ни клей, ни смола, ни самая сладкая в мире карамель уже залечит эту трещину в груди и не залечит до сих пор кровоточащие шрамы. Но Генри всё равно стоит на кухне и мешает сахар в кастрюле. В голове туман, а взгляд не отражает ничего, кроме бесконечной усталости и пустоты. Он устал. Они оба устали. Им нужно передохнуть. Хотя бы немного.       Генри неумело выкладывает горячую карамель на пергаментную бумагу в замысловатые формы голов кролика и медведя. Генри невесело ухмыляется и кладёт снизу палочки от мороженого. И зачем-то вспоминает молодость. Вспоминает далёкого себя, вспоминает Уилла. Воспоминания пестрят букетом ярких красок, громкими звуками и фейерверками различных эмоций, доводя до искр в глазах и ностальгических слёз. Генри чувствует, что отдал бы всё, чтобы побыть в том прекрасном, сладком прошлом ещё хотя бы миг. Вдохнуть запах свежей пиццы, обнять свою жену и дочь, снова услышать его прекрасный голос и смех. Но сладкие фантазии размываются в слезах, и Генри снова стоит посреди мрачной серой кухни, вдыхая душный запах горя, одиночества и карамели.       Генри опускает взгляд и смотрит на кривые, чертовски неаккуратные формочки зверей. Карамель плывёт в воспоминаниях, и Генри снова попадает в те далёкие счастливые года. Ладонь чувствует фантомные прикосновения золотого меха, нос улавливает запах машинного масла и чего-то металлического, а до ушей доносится родной, знакомый смех. На душе становится невероятно хорошо и спокойно, а в груди карамелью растекается приятное тепло. Мираж причудливых воспоминаний кажется таким ярким и живим, что когда Генри возвращается в реальность, наступает разочарование.       И так всегда.       Генри возвращается в зал, ставит тарелку с карамельными леденцами на стол и смотрит на поникшую, серую копию некогда весёлого и прекрасного Уильяма Афтона, измотано валяющегося на старом, потёртом диване. Но тот давно погиб, оставив лишь блёклую тень прежнего себя. Генри его не узнаёт. Да и себя порой тоже, когда с омерзением смотрит в зеркало по утрам. Эти годы так его изменили. Их обоих. Они потухли и сломались, и их ловкие умелые руки уже вряд ли исправят последствия всех минувших бед и трагедий. Лишь попытаются скрасить смазанные лица, сломленное сердце и разбитую душу мыльными операми по вечерам, пресным ужином и сладкой подгоревшей карамелью.       Генри видит, с каким трудом Уилл открывает глаза, и грустно усмехается. Уилл медленно садится и сонно трёт уставшие веки скованными после беспокойной дрёмы движениями пальцев. Поднимает взор на Генри и натягивает болезненную улыбку.       — Каждый раз, когда я просыпаюсь, я надеюсь, что всё это — лишь сон, — хрипло произносит он и прикрывает глаза. — Но я снова здесь. И мы снова одни.       Генри не находит слов для ответа, поэтому лишь молча кивает и присаживается рядом. Диван скрипит под весом мужчины, Уилл кладёт голову на плечо мужчины, и в зале наступает тишина. Кажется, затихают даже настенные часы, шум проезжающих машин на улице и стук собственного сердца. Мир словно остановился на мгновенье, лишь для них двоих.       Генри берёт с тарелки два карамельных леденца: себе с медведем, а Уиллу — с кроликом.       — Я когда-то любил кроликов, — задумчиво произносит Уилл и облизывает сладость. На бледном лице не проскакивает ни одной эмоции. — И карамель тоже.       — Любил? А сейчас? — спрашивает Генри.       — А сейчас нет, — Уилл облизывает ухо кролика и зубами отламывает кончик. Прожёвывает карамель и поджимает губы. — Кролики больше не кажутся мне забавными. А карамель безвкусная, — и бросает недоеденный леденец в миску.       — И что ты теперь любишь?       — Тебя.       И они затихают. В мир снова подключаются вдруг пропавшие звуки, голова начинает гудеть. Уилл жмурится от неприятного тянущегося чувства в груди. Такого мимолётного, но ему вдруг тревожно кажется, что он пережил очередную трагедию. Вот только все возможные трагедии он уже пережил, а потеря Генри будет для фатальной. Конечной. Уилл сказал бы Генри, что он вкуснее самой сладкой карамели на свете, но на это не находится сил. Как и у Генри. Они слишком устали.       Генри медленно кивает, ничего не говоря в ответ. Не отводя пустой взгляд от стены, неловко обнимает Уилла, слабо прижимаясь к нему. Уилл молча отвечает на объятья и присоединяется с безграничному гробовому молчанию. За окном темнеет, становится холодно. Генри едва находит в себе сил дотянуться до пледа и укрыть их с Уиллом. И они беспокойно засыпают, оставляя незакрытые гештальты и неразобранные чувства на потом, а карамель тухнуть на столе — остывшую и никому не нужную.