Любовь в холодном октябре

      В XIX веке, когда у Азирафаэля ещё не было книжного магазинчика и особой любви к лондонским улицам, Кроули жил в маленьком особняке, расположенном в северной части Линкольншира. Двухэтажный дом, покрашенный в грязновато-белый цвет, окружали болота и слухи – ближайшие соседи (не особо именитые бароны и графы), выпив домашнего вина, витиевато рассказывали о привидениях и странных звуках, доносящихся из подвала.       В подвале обитала Дорис, единственная служанка Кроули, – её смуглое вытянутое лицо украшали маленькие родинки. Она не издавала никаких странных звуков, кроме ночного храпа, и очень обижалась на титулованных господ за глупые сплетни. Демон улыбался её негодованию, говорил не обращать внимания. Дорис смеялась вместе с ним и, заплетая перед сном толстую косу из каштановых волос, благодарила Бога за доброго и умного хозяина.       Кроули любил линкольнширский особняк за уединённость. Соседи считали его нелюдимым разводчиком призраков и избегали визитов; только Азирафаэль, живший в двенадцати часах езды, решался погостить. Дорис была в ужасе от длинного, труднопроизносимого ангельского имени и для удобства проглатывала несколько согласных. Так демону докладывали о мистере Азиэле-Афэле-Аирэле и прочих.       Энтони радовался приездам Азирафаэля, но радость была напряжённой, тяжёлой. Между ними установились непонятные полу-отношения, которые никогда не обсуждались. Они много переписывались, часто встречались не по работе, строили совместные планы и делали вид, что ничего не происходит (вернее, что так происходило всегда). Кроули это устраивало, но в то же время пугало – он боялся взяться за белую руку и не почувствовать ответного ласкового пожатия.       Однажды Азирафаэль сказал, что продаёт своё поместье (просторная столовая с огромными окнами, двухэтажная библиотека, разрисованные библейскими сюжетами потолки). Ему начинал нравиться Лондон, и Энтони соглашался с ним – в городе интереснее. Ковыряя малиновый пирог, с любовью приготовленный Дорис, ангел признался, что покупатель уже нашёлся.       – И теперь нужно поскорее съехать, – заключил Азирафаэль, ощущая на языке малиновую косточку, – но в Лондоне я ещё ничего не купил.       – Тебе лучше поторопиться, – ответил Кроули, удобнее устраиваясь в бордовом кресле. – Никто не любит долго ждать.       – Да, – ангел кивнул, отставляя тарелку в сторону и улыбаясь пришедшей служанке, – вот если бы я мог где-нибудь пожить, пока не найду новое место…       – Да, это было бы отлично.       Дорис, убиравшая со стола, прожигала взглядом Кроули, расслабившегося после ужина. Он поблагодарил её за прекрасные блюда и попросил принести новые свечи.       – Ты мог бы пожить у меня, – предложил Энтони во время завтрака на следующий день. Чтобы не заулыбаться, Дорис изо всех сил сжала полные губы. – Всё равно две спальни свободны.       Азирафаэль, немного смущённый, опустил светлые глаза и с нежностью проговорил:       – Я был бы тебе очень благодарен.       – Значит, договорились.       В первую неделю они привыкали друг к другу. Демон, сроднившийся с одиночеством, поначалу вздрагивал, замечая Азирафаэля то в гостиной, то в кабинете. Кроули смотрел на него так, будто он был тем самым привидением, умевшим растворяться, подобно снегу; ангел, ощущая этот пронизывающий взгляд, старался улыбнуться и что-нибудь спросить. Оставаясь наедине, они, разделённые обоюдной тревогой и непониманием, много молчали и держали дистанцию.       Во вторую неделю стало проще. Азирафаэль приглашал Энтони прогуляться по лесу, и они пробирались сквозь сугробы, доходившие до колена. Между высоких, уходящих в зимнее небо сосен, они жарко и напористо целовались и после, хватаясь за руки, спрятанные в перчатки, быстро возвращались домой. Дорис старалась не попадаться им на глаза и существовала только в пределах завтрака-обеда-ужина; когда в деревне другие служанки говорили о странных взаимоотношениях её господ, женщина угрожающе хмурила брови и, сплёвывая на лёд вязкую слюну, чеканила:       – Не ваше собачье дело!       На третьей неделе прогулки и лес были забыты. Мела метель, воющая, как голодный зверь; заносило дороги. Азирафаэль, выглядывая в окна, радовался, что не может ехать в Лондон, и возвращался к Кроули, беря одну из привезённых книг. Ангел устраивался рядом с Энтони, переплетал их пальцы и говорил, что в такую непогоду решать дела, конечно же, невозможно. Демон целовал его в висок, в щёку, в крылышко носа и, когда доходил до губ, ещё сильнее закручивал декабрьский буран. Однажды ветер, в безумном темпе перемешивающий снежинки, засвистел так громко, что Дорис проснулась в своей тёмной комнатушке и перекрестилась.       На четвёртой неделе Азирафаэль сказал, что уедет. Давний знакомый направил ему по почте описание продающегося дома.       – Конечно, нужно сначала посмотреть, – рассуждал ангел, накручивая на указательный палец рыжую прядку, – но я почти уверен, что куплю его.       Энтони растерянно кивнул, провёл ладонью по чужим голым плечам:       – Отлично.       – Да, – Азирафаэль слабо улыбнулся, – перестану стеснять тебя.       Демон промолчал, опуская руку на красивый мягкий живот. Ему хотелось что-то сказать о последнем счастливом месяце, но на языке крутилось обрывочное, недовольное, даже обиженное «ты уезжаешь».       Они попрощались сухо, словно не планировали больше видеться. Кроули проводил Азирафаэля до кареты и помог ему забраться на сидение. Когда лошади, фыркавшие на возницу, тронулись, ангел высунулся из окошка и в панике спросил:       – Ты же скоро приедешь? В Лондон? Мне поискать тебе дом?       – Да, – коротко ответил Энтони.       Азирафаэль с облегчением выдохнул, вернулся на неудобное сидение и закрыл лицо руками, чувствуя себя слишком маленьким и слабым для рвущихся изнутри чувств.

***

      Кроули оставил особняк в Линкольншире спустя десять лет, когда Дорис, схватившая бронхит, покинула его и этот мир. Он не смог продать дом, значивший слишком много, поэтому решил изредка приезжать и поддерживать порядок. Сначала Энтони упорно следовал плану, но к середине XX века рабочие дела и Азирафаэль совершенно его закружили.       Когда демон увидел огромный поцарапанный ключ, открывающий ту самую парадную дверь, то почувствовал неприятный укол в груди. Он сказал ангелу, что съездит туда, и, запрыгнув в блестящую на солнце «Бентли», отправился в Линкольншир.       Всё заросло острой тёмно-зелёной травой. Особняк, некогда имевший величественный и важный вид, теперь выглядел старым, забытым и брошенным. Оконные рамы сгнили и осыпались; входная дверь не открылась ключом – замок давно пришёл в негодность. Кроули сначала хотел зайти внутрь, но представив ковры, погрызенные молью, и мебель, распухшую от сырости, передумал.       Конечно, Энтони мог щёлкнуть пальцами и вернуть дому прежний вид, но был ли в этом смысл? Он вздохнул, улыбнулся тёплым, несмотря на их снежность, воспоминаниям. Дорис, облюбовавшая хозяйскую спальню и смотревшая на улицу сквозь дыру, которая когда-то представляла собой окно, улыбнулась ему в ответ.