Пожарный из Сохо

Amare mortis ne tradas nos.

Не предай нас горькой смерти.

Media vita

Ночь была тёмной, глубокой. Ни одного прохожего на Пудинг-лейн, который мог бы остановиться, и, будучи не мертвецки пьяным, пробормотать о короле, что только и знает, как прохлаждаться со своими фаворитками, о чёртовой чуме, что выкосила добрую часть города. И унесла людей. Хороших людей. Ни одного, кто, прислонившись к стене, не всхлипнул бы о деньгах, оставленных в таверне, о шлюхе, что обчистила карманы, а то и о самой жизни, которая идёт под откос быстрее, чем вода в Темзе. Никого, кто мог бы почувствовать надвигающуюся беду. Просто узкая улица, как и многие прочие, не освещённая масляными лампами. Дома стоят так тесно, что крыши почти соприкасаются с теми, что напротив, и кажутся едва ли не аркой: верхние этажи нависают над нижними, выступают вперёд. Панели из переплетённых жердей обмазаны глиной и землёй, но та давным-давно облупилась. Вид — невероятно жалкий. Снаружи стен виднеется ветхое дерево, а кое-где солома торчит клочками. В доме Томаса Фарринера жена со вздохом рассматривала мозоли на руках, и последние силы потратила на то, чтобы смазать их еле-еле, совсем чуть-чуть льняным маслом. Сбросила передник, поднялась наверх и улеглась спать, не пожелав мужу и детям спокойной ночи. Когда вся семья уже видела свои первые сны, в печи их пекарни ещё тлели угли, а рядом лежала вязанка сухих дров для утренней растопки. Одна искра, вылетевшая из печи, угодила прямо в хрупкие щепки. Они занялись мгновенно — сначала потрескивали, а затем вспыхнули жарким пламенем. Вскоре огонь перекинулся на балки, вцепился в деревянные стены и полез вверх по лестнице. Ветер, подувший с востока, ворвался в щель под дверью, подхватил искры и понёс их дальше, к соседним домам. Жену Фарринера мучали беспокойные сны, пот в эту жаркую ночь струился ручьями и она открыла глаза. На лестнице уже искрилось пламя. — Томас! Томас! Просыпайся! Томас, сейчас же! Господи, я поверить не могу! Мы не сможем выбраться. Томас помотал головой, бросив взгляд на подступающий огонь и вскочил с постели. — Мы сможем. Вместе с детьми, ещё сонными, не понимающими, что происходит, они выбрались в окно и спрыгнули на крышу соседей. Соседи Фарринера — кузнец Уолтер Смит и стекольщик Томас Найт едва успели собрать некоторые ценные вещи прежде, чем их жилища точно так же вспыхнули. Посреди ночи, в полной неожиданности глаза метались по сторонам, а сердце всё ещё не верило, что они больше не смогут вернуться. В это мгновение через одну улицу от Пуддинг-лейн колокола церкви святого Магнуса Мученика забили тревогу. Огонь поднимался вверх по стенам, переходя от дома к дому. Крыши вспыхивали одна за другой. Пламя достигало вершины домов за считанные минуты. Через полтора часа тревогу били уже все остальные колокола Лондона. — Джон! Эдвард! Вёдра с молоком! Выливайте всё. Бочки с элем тоже полетели в огонь, но бестолку. В ход шло всё, что хоть как-то могло помочь. Бочки продолжали трещать под ударами топоров, эль лился на брусчатку, но огонь не думал утихать, облизывая крыши и стены вплотную стоящих друг к другу зданий. Один попытался раскидать мешки с мукой и немало вывернул на себя самого, напоминая привидение — бесполезно. — Николас, ну что же ты, — крикнула Хелена, — лучше бы забрал с собой. На другой стороне улицы, пока ещё не тронутой огнём, соседи толпились, как зрители на ярмарке, и с праведным гневом указывали пальцами в сторону бушующего пожара. — Это из-за пекарни! — высказался крепкий дед, — Все беды! — От короля, вот от кого! — возразил другой. — Пока его шлюхи вертят задницами в Уайтхолле, до нас и дела нет! — Говорили, что паписты хотят нас сжечь, — раздался не такой резвый, наоборот испуганный голос из толпы, — это паписты нас сжигают. — Да что тут гадать? Французы или голландцы! — рявкнул кто-то в толпе. — Больше некому! — Французы! — подхватил другой. — Людовик ихний, говорят, ладит с нашим Чарльзом, но какая уж тут уверенность? — Никакой. Я слышал, он поддерживает голландцев. Вот так вот он ладит с Чарльзом. Как пить дать, подослали кого-нибудь! У вас есть, что собирать? Я вот стул забрал. Хороший стул, — и тут же сел на него. — Не особо — люди переглянулись. — Да чтоб им черти бороды опалили! И как не вовремя. У нас чуть ли не половина кораблей гниёт в доках. — А голландцы? — проговорил ещё один мужчина в наименее рваной одежде. — Им наши торговцы, как кость в горле. Говорят, что сам Де Витт ненавидит Англию пуще чумы! Чтоб он издох! — Чего ж не ненавидеть? — ещё один всплеснул руками. — Мы их корабли топили, вон, всего год назад. — Виноваты французы! — Нет, голландцы! — Паписты. Это паписты! — Это месть, вот что это! — выкрикнул старик. — Теперь ещё и сжечь решили. — В Дюнкерке их шпионов как блох. Вот и у нас где-то закрались! Поджог устроили. Пару человек перекрестились. Страх могла преодолеть только ненависть. Пока старики судорожно искали виновных, другие всё ещё пытались спасти хоть что-то. В проходе мелькнул худощавый мальчишка, сжимая в руках маленькую связку оловяных ложек. Женщина шла следом за мальчиком и несла в руках впопыхах скомканную перину. Кто-то пытался откатить тяжёлый сундук, другой тащил икону, и поспешно спрятал её от глаз подальше. Молли с очередным ведром недовольно покосилась на мужиков, замерших на месте. — Хватить стоять столбом, хрычи старые. Решили тут под музыку помереть? — рявкнула она. — Под музыку? Ох… — прислушался один из них. Вдалеке раздавался звук скрипки. Кто-то, видимо, решил, что конец света — самое время сыграть «Greensleeves».

***

В три часа утра Фиш-стрит-хилл уже был охвачен. Огонь лизнул паб, пробрался в щели, и вскоре тот рухнул, как хлипкий сарай. На улицах всё быстрее носились люди, хватая собранные в узлы вещи и детей. Некоторые в последний момент бросались в суматохе обратно в дома, чтобы схватить ещё что-то забытое. — К Темзе! — кричали из переулка. — К воде! — Но там склады… — Спасай пожитки! — Ищи свою жену, дурак! Пить будешь потом! — Почему всё ещё играют «Greensleeves»?

***

Мэри встала пораньше и вот-вот собиралась замешивать тесто, но тишину в доме потревожили крики. Глухие, растерянные — не те, что бывают после пьяных драк. Служанка замерла, затем подошла к окну. Далёкие вспышки огня, распространяющиеся по крышам заставили её выронить деревянную ложку и лихорадочно броситься в хозяйское крыло. — Сэр, город пылает! Помогите! Вставайте! — раздался её крик в покоях мэра, Томаса Бладворта. Он лениво приподнялся и выглянул в окно одним заспанным глазом. — Пожар потушит любая бабёнка, если помочится на него. Что нам, в первый раз, что ли? Не мешай спать, Мэри. Пошла вон. — Это не та сторона… — указала на окно. — Пошла вон. Люди разберутся. Он вскоре снова прижался к своим тёплым простыням. Мэри ещё мгновение постояла в дверях, сжав кулаки, прежде чем метнуться прочь. — Болван, — выдохнула она, зачерпнула из бадьи воду и вылила себе на лицо, плечи и волосы. — Напыщенный, бесполезный болван. Огонь не собирался угасать. Он становился всё ярче.

***

Гарри показалось, что воздух вокруг внезапно исчез. Зажмурился и приготовился к удару. Внутри была уверенность, что где-то рядом здесь находится мастер гончарного дела. Он часто колотит его, стоит ему не проснуться с петухами. Спастически дёрнулся и, упав с низкой соломенной постели, ощутил под ногами твердую каменную поверхность. Открыл глаза. Мастера рядом не оказалось, и петухи не рвали глотки, но ощущение опасности всё не исчезало. Он выбежал на улицу, на странный клокочущий звук. Вокруг сгущались тёмные клубы дыма, смешанные с раскаленными языками пламени. Он находился посреди другой узкой улочки, усеянной черными обугленными обломками, которые разнёс ветер. Дома дальше превратились в факелы и дым над ними клубился такой густой завесой, что Гарри не мог разглядеть там и кусочка неба. Через несколько минут он уже бежал к колодцу с кожаным ведром. С отчаянным усилием пытался тушить огонь. Ему всё больше казалось, что не сможет спасти своих соседей, и, возможно, себя самого. Деревянные трубы, через которые в город поступала вода, начали трещать и лопаться под воздействием высоких температур. Струи воды превращались в пар, теряясь в воздухе. Вода больше не поступала в колодцы, и каждый раз, когда Гарри пытался набрать её, вытаскивал только полупустое ведро. Неверяще поглядел на свои руки, будто те подвели его. Не ведро. Не пламя. Не трубы. Его собственные руки. Обломки дерева и камня, искажающиеся в огне стали казаться ещё более устрашающими. Улицы сужались, сокращая место для отступления. Пламя поглощало всё на своем пути — въедалось в иссушенные невероятно жарким летом доски. Крики людей и визг животных раздавались отовсюду. Гарри бросился в помещение — в комнату мастера — а того уже и след простыл. Он снова вышел, озирался по сторонам с приоткрытым ртом, широко раскрытыми глазами, и вдруг остро осознал — ему некого спасать, кроме своих друзей. Но их ещё разыскать в этому аду нужно. Из дымовой завесы вышел Северус, зажимающий нос и рот рукавом — высокий, в чёрном, и шёл быстрым шагом. Сам Гарри резко и жадно втянул воздух. Он сразу узнал его — даже прежде, чем тот убрал рукав от лица. Тонкие, резкие скулы и холодный блеск тёмных глаз. Как же он мог его не узнать?

***

Этот человек был легендой среди подмастерьев. Строгий, безжалостный, с голосом, от которого внутри всё холодело и замирало. Гарри ещё недавно мечтал попасть на его лекции — по металлургии, алхимии, по чему угодно. Они ему не полагались, и никогда не будут. Ему полагалась только глина — хоть до скрежета зубовного, хотя уже тогда он много лет как мечтал научиться обращаться с металлами и ковать мечи. Мечта так и осталась мечтой — в его семнадцать лет на порог госпиталя Святого Христа заявился мастер гончарного дела и даже не стал смотреть на других сирот — Гарри как раз проворно натирал полы, и за свою добровольно-принудительную работу поплатился — вскоре он оказался на улице Святого Ботольфа, в роли очередного пристроенного ученика. И, разумеется, не было никакого вопроса: «Ты не против?». Но и после этого они всё ещё могли тренироваться вместе с Роном деревянными палками, а Северус как-то проходил мимо — они не так уж и далеко жили друг от друга. Гарри пропустил ещё один удар Рона, и палка вылетела у него из рук, со стуком приземлившись на грязную мостовую, и тогда за спиной раздался холодный голос: — Всё не так. Горящее смущением лицо обратилось к нему. — Траекторию удара нельзя показывать так откровенно, — Северус обвёл взглядом разведённые локти Гарри, который кое-как поднял и снова занёс палку, явно собираясь продолжать сразу же, как он уйдёт. — Наноси удар быстро и неожиданно. Гарри замер, рубаха липла к телу. — Кроме того, — Северус протянул руку к Рону. — Дай-ка сюда. Рон сжал палку крепче, но всё-таки неохотно протянул оружие. — Смотри внимательно. Палка едва заметно дрогнула в его руках, и прежде чем Гарри успел понять, что происходит, Северус сделал резкое движение, метнулся в сторону. Древко скользнуло, цепляя его за запястье, и в тот же миг его дёрнуло вперёд, прямо к Северусу. — Что… Палка с силой вжалась ему в живот, а Северус стоял вплотную сзади, удерживая его на месте — Гарри опустил глаза — его руки, немного ниже локтей были намертво прижаты палкой к собственному телу, ниже солнечного сплетения. — Широкий замах ставит тебя в невыгодное положение, — произнёс он спокойно. — Ты открываешься, и противник может перехватить инициативу. Вот как сейчас. Соображай быстрее, мальчик. Гарри попытался вырваться, но в таком положении не мог даже локти согнуть, надавив ещё немного сильнее, Северус разжал свои, резко отвёл палку, едва заметно толкнул его вперёд — отпустил так же неожиданно, как схватил. — И ещё одно, — добавил он, крутанув палку в руке и протягивая её обратно Рону. — Если ты не движешься, ты — лёгкая мишень. Никогда ею не будь. Гарри растерянно смотрел ему вслед. Все напутствия предназначались ему одному, как будто Рона здесь не было. Почему? Рон тоже не был так уж хорош, но Северус тронул только его одного. Так он прикоснулся к нему впервые. По крайней мере, настолько близко — впервые, если не считать однажды протянутые в оружейной резцы — но то было одно мгновение. Равнодушное. Спешное даже. Гарри со стыдом думал о том, что хотя палка, которая вдавливается в обратную сторону локтей — довольно беспомощная позиция, и он бы сделал всё, чтобы не допустить подобного промаха, вздумай Северус когда-нибудь ещё раз преподать ему пару трюков (Гарри не смел мечтать об этом всерьёз), его близость оказалась гораздо волнительнее, чем он мог себе представить. Гораздо волнительнее, чем он мог бы показать. За такие желания можно было спокойно распрощаться со своей жизнью. Свою содомию Гарри ничем не мог отмолить. Лучшим его решением было не признаваться в подобных желаниях на исповедях у священника. Пока Гермиона, совсем бесстрашная и проницательная Гермиона, не сказала ему, чтобы он прекратил просить прощения за то, что не выбирал, и тихо посоветовала попробовать избежать казни. У Гарри никого не было. Но склонность всё чаще давала о себе знать — стоило снова подумать о Северусе или снова увидеть его — кровь и стыла и закипала, по кругу. Он испорченный. Гнилой. Не способный любить весёлых девчонок в тавернах, а также скромных и богобоязненных, исправно преклоняющих колени в церкви. Даже знатные дамы, погружённые в заботы о своем внешнем виде — те, что принимают молочные ванны, белят себе лица свинцовой пудрой и наряжаются в богатые наряды, с пышными юбками, высокими корсетами и шелковыми кружевами, — эти дамы заказывают порой изысканные глиняные вазы и уверены, что Гарри должен пасть ниц от их великолепия. Но ни одна из них не пробуждала в нём того чувства, что, как он знал, должно было бы возникнуть. Вместо этого ему зачем-то понадобился мрачный оружейник, который, конечно же, нормальный. У него, правда, тоже не было супруги, но какая женщина его выдержит? Ученики Северуса постоянно бранили его за суровость. Гарри снова вспоминал мужское сильное тело, хотя Северус и не обладал большими мускулами. Он отдал бы всё, чтобы вот ещё раз так тесно оказаться к нему прижатым, и ещё больше отдал бы, чтобы услышать над ухом этот голос, предназначенный ему одному. Ему снилось, как он уснул с ним однажды — в раю каком-то, на мягкой постели, положив голову ему на грудь, и свет лился отовсюду. «Я стану преступником или сойду с ума», — Гарри уже раздумывал о том, чтобы пробраться в оружейную спустя всего неделю, переступить через гордость, и попросить разрешения понаблюдать, как он работает. Что он ему скажет, ради всего святого? Что одержим металлами? Что ему нужны новые резцы? Что у него есть для него свежие городские сплетни? Позовёт на кружку эля? Северус пьёт эль? Вино? У него и денег нет на вино. Разве что на дрянное. У него не было для него ничего — мастер был на редкость жадным вепрем, Гарри не раз закатывал глаза, когда тот пересчитывал инструменты, куски глины и даже их обломки. Ну и пусть считает. Гарри не считал даже деньги — нечего было считать, когда их практически не было. Но вот в тишине ночи, лёжа на узкой соломе, Гарри иногда считал звезды прямо через дырявую крышу. Их было много, и они так ярко мерцали, что существование, полное труда, и недостаточно наполненное радостями, в такие моменты казалось неважным, он мог забыться. Там, в темном небе, среди холодных огней Большой медведицы, было больше света и смысла, чем в этом мире, полном ветхих домов, и таких же вещей.

***

Он как-то заметил его в толпе, и отчаянно хотел подойти, но не мог — его ученики шли рядом и громко болтали, чтобы он сказал? «Здравствуйте, мастер. Помните, вы пришпилили меня к себе?» Примерно тогда и решил отправиться в оружейную к Северусу — тот, как он слышал, до глубокой ночи мог работать. Можно ведь спокойной ночи пожелать. Чтобы его собственная неспокойной стала. Но когда дошёл до самой оружейной и пробрался в его помещение — Северуса не было. Он едва ли смог подавить своё разочарование. Потом увидел у стены ящики. Увидел клещи и заготовки среди обрезков металла, и решил попробовать с одной — самой на вид негодной, хотя знал, что ему этого делать не позволено. Глина. Только она одна. Ничего не успел, только взять и закрепить заготовку, а потом услышал скрип. Вздрогнул и обернулся. Северус стоял в дверях и рассматривал его. Слабо повёл головой, но по его лицу ничего нельзя было сказать. — Ты не там, где должен быть, почему ты не спишь? — заметил он, бросая грязную тряпку в сторону, и Гарри забыл все свои глупые предлоги. — Хотел попробовать. В таком виде она была никому не нужна… Мне кажется. Мне рассказывали, что вы рассказывали… Северус медленно подошёл ближе, подняв бровь. — Что же? Гарри сглотнул. — Я слышал… мне говорили, как вы начинаете свои лекции… «Я научу вас, как согнуть железо, как плавить его в пламени, чтобы оно стало тем, что нужно. Я покажу, как отточить металл, как замкнуть его в форму, чтобы оно не только стало оружием, но и славой. Остановило смерть». Северус соединил руки на груди и едва поднял бровь, не сводя взгляда — неподвижного, пробирающего до костей. — «Но если вы перегрели железо — после этого оно годится только на подковы и гвозди». Так вы сказали. А это… оно не годится. Я просто хотел попробовать. Оставил бы здесь. — Надо полагать, мастер слишком тебя щадит. Остаются силы сгибать металлы, — Северус стоял так близко, что Гарри ощущал мурашки, бегущие по коже, вина смешалась со скрытой, слабой, медленно опьяняющей радостью — и так на него смотрел, как малолетний, навсегда-влюблённый-в-мечту дурак. Мужчина наклонился и протянул руку. Гарри отмер — показалось, он хочет взять молот и ударить его по пальцам. Он смотрел с опаской, виновато, и сделал взволнованный вдох. — Но ты снова действовал неверно, — пальцы Северуса не взяли молот, вместо этого, сомкнулись на его запястье и приподняли ладонь. Он заставил немного развернуть плечо. У Гарри сердце забилось слишком быстро. — Не поранься об эти железные опилки, они здесь везде. Пальцы сожми здесь, а второй рукой сжимай молот не менее крепко, — Северус чуть сильнее сжал его руку, направляя. — Не бойся. Я покажу один раз. Пока не бей, только сожми правильно, чтобы пальцы не соскальзывали. Ударишь меня по руке — умрёшь. — Я и не собирался! Гарри пропустил вдох. Он его в том же самом подозревал. — Для ударов по металлу… Северус наклонился ближе, и Гарри сомневался по-прежнему, что выйдет отсюда невредимым; всматривался в глаза — они сейчас напоминали тёмный плавкий янтарь в свете тусклых масляных ламп. — … твои руки не должны дрожать. — Разве я дрожал? — повторил он и тут же занемел, сосредоточившись на его губах, и задержал взгляд, сам не понимая, что надолго. — Совсем немного, — проговорил Северус ему в губы, и немного соприкоснулся с его — как-будто случайно или почти ненамеренно.

***

— Что вы здесь делаете, сэр? Бегите… Северус вряд ли его услышал, к тому же Гарри не был уверен, что тот сейчас не укажет ему тоже самое — просто «Бегите». Чёрные волосы слиплись от пота и копоти. Северус держал в руке крючковатый железный лом — инструмент, который использовали для сноса зданий, ещё не тронутых огнём, чтобы попытаться создать преграду. Но ничего не предпринимал — распоряжения разрушать дома всё ещё не отдали. Власти опасались, что их владельцы потребуют компенсацию. Северус был в бешенстве. — Помяни моё слово, Гарри, этот город сгорит дотла, — вдруг крикнула Трелони, женщина со множеством бус на шее. Гарри отвлёкся на неё всего на секунды три, вообще был удивлён, что она ещё здесь была. Затем посмотрел туда, где только что видел Северуса. Но там его больше не было. Нигде не было.

***

Когда огонь достиг складов на набережной Темзы, город содрогнулся от новой волны ужаса. Ещё не было пяти часов утра. Эти огромные склады, полные масла, дёгтя и угля взлетали на воздух. Жар настолько усилился, что каменные стены начали трескаться и крошиться. Оглушительные грохоты сотрясали землю, с каждым новым взрывом в небо летели куски горящего дерева и обломки камня, и рассыпались на окружающие улицы щедрыми порциями, погребая дома. Новая ударная волна сбила не меньше десятка людей с ног, которые находились ближе всего. — Анна! Вильям! ГДЕ ВЫ? — женщина в сером переднике носилась, задыхаясь, бесконечно повторяя их имена. — Вы не видели моих детей? Такие, — она показала рукой себе по пояс, — они убежали искать отца… Я не могу их найти. Её все игнорировали и только соседка удостоила коротким покачиванием головы. В ушах, не прекращая, звенело от колокольного звона. Люди больше не пытались тушить огонь. Никто из них. Огненный ураган сметал всё на своём пути. Не все поддавались панике. Некоторые поспешно выезжали из своих домов на каретах и телегах. Но большинство улиц наполняли обширные толпы бегущих — мужчины, женщины, дети, несущие на себе всё, что могли. Всё стало выглядеть ещё хуже, когда смола в стенах начала загораться уже не из-за того, что пламя к ней слишком близко подступило, а только из-за слишком жаркого воздуха. Гарри побежал сквозь узкую дорожку, где один дом рухнул на второй, а пламя ещё не успело просочиться вниз и между ними можно было проскользнуть. Здесь была мать Гермионы, но сама она зачастую не оставалась дома ночевать. Работала в лавке, где должна была убираться вечерами, но задерживалась и до рассвета скрытно переписывала запрещённые книги, со свечой под одним из столов, чтобы не было видно присутствия — те самые научные работы и философские трактаты о свободе, которые шли вразрез с догмами и церковными запретами. Эти тексты были гораздо более прогрессивными, чем широкая масса могла бы принять. Их распространение могло привести к обвинению в ереси. Гермиона рисковала так же, как и Гарри, даже больше — он ведь не спал с мужчинами, только хотел одного из них. Если бы поймали, обвинили бы в тяжких преступлениях, которые равнялись смертному приговору или тому, что весьма быстро приведёт к нему. Один подвыпивший моряк как-то обещал прийти к Гермионе ночью, когда солнце погаснет. Гермиона сказала, что оно не гаснет, поэтому и он никогда к ней не придёт. Позже Гермиона сидела с одним Гарри у воды, который, хотя и не понимал всех её странных знаний, не видел особых причин сомневаться. Он не мог представить, что солнце не может «гаснуть» ночью. — Нет, Гарри. Конечно же не может. В 1632 году Галилей опубликовал «Диалог о двух крупнейших системах мира», в котором поддержал идею гелиоцентризма. Церковь, напротив, поддерживает геоцентризм. Это стоило ему нормальной жизни. Его обвинили в ереси, Инквизиция осудила его работы и заставила уничтожить, но они немного опоздали, зарубить учение на корню так и не получилось. Для церкви жизненно важно поддерживать веру людей в то, что Солнце вращается вокруг Земли, а не наоборот. Они были в ярости — от этого расхождения. — Почему они так злились? Разве не нужно было скромно принять то, что Земля — не центр мироздания? — спросил Гарри. — Потому что он настаивал, что Земля — всего лишь планета, вращающаяся вокруг Солнца, как и все остальные планеты. Это нарушало представление о мире. Истина, от них исходящая, стала бы не такой уж и истинной. Понимаешь? Они не могли этого позволить. Как написано в Псалмах: «Земля же стоит вовек и не поколеблется». Для церкви было невозможно принять, что Земля может двигаться. Да ещё и вокруг чего-то другого. И вообще не быть в центре. Чем больше с Гермионой он общался, тем более значительное количество наказуемых вещей обнаруживал. Мало того, что можно было сплошь и рядом сделать что-то не то, даже мысль о другом устройстве мира была опасной. Гораздо меньше людей решались записывать свои идеи и научные доказательства, опровергающие некоторые божественные учения, чтобы не оказаться в опале. Он восхищался её дерзостью, попытками просвещать других людей, переписывая рукописи одну за другой. Ему казалось, Гермиона способна противостоять огромной, бесконечной толпе, повторяющей постоянно одно и то же. Половину слов Гермионы можно было приравнять к преступлению. Положа руку на сердце, Гарри не слишком задумывался о том, что было правдой в вопросе о Солнце и Земле, ему это было не так уж и важно, но боялся просто бесконечно, что Гермиона однажды попадётся. А девушка шутила, что жизнь, к счастью, не слишком длинная сама по себе, что страдать в окружении зашоренных людей ей не придётся так долго, что есть те, которыми она восхищается, но они — роскошь, часто непозволительная. Однажды прошептала, что лучше бы ей жить в каком-нибудь третьем тысячелетии, вдруг там не слишком-то чудовищная правда окажется лучше лжи потому, что она — правда, а не средство контроля. За это её тоже могли осудить. Во время чумы Гермиона растеряла свою веру, горько всхлипывала, видя двери домов, помеченные красными крестами, занавешенные цепями, с заколоченными окнами, так, что не откроешь, с закрытыми в домах людьми. Искатели чумных отметин хватали не только людей, ещё протыкали собак и кошек алебардами, травили их крысиным ядом. Когда одного чёрного пса, бегущего к своему хозяину проткнули всего в нескольких метрах от них, и он рухнул на брусчатку — кремневую, перемешанную с раковинами от устриц брусчатку, по которой потекла кровь, и хозяин взвыл, подхватив животное — после этого она со слезами на глазах сказала, что Господа нет. Гарри стало так страшно, что он зажал ей рот ладонью — не потому, что не понимал её сейчас, не потому, что мечтал, чтобы она замолчала. — Маленькая еретичка, — прошептал он едва слышно. А после с нежностью гладил её волосы, пытаясь показать, что да — они живут в аду. И, возможно, действительно никому не нужны, но Гарри очень хотелось верить, что это не так. Потом пришлось пролежать на конюшне несколько битых часов, обнимая Гермиону. Он гладил её по спине одной рукой, а она молчала, упираясь ему в грудь, не закрывая глаз, и каждый думал о своём.

***

Он точно не знал, в каком именно из книжных она сейчас находится. И это сводило с ума, потому что их было не счесть. Он не нашёл её мать. Может быть, уже покинула дом? Путь назад отрезан. Гарри долго бежал по другим улицам. Его сильно толкнули в плечо прямо на бегу, и он упал на землю. Кто-то, пробегая, ударил ногой по голове. Он пролежал без сознания какое-то время. Боль подступила сразу и, казалось, проломит голову. В воздухе носились хлопья пепла. Пламя разносилось ветром и убивало голубей. Белоснежные перья на крыльях тлели и маленькие тельца падали — не только люди не хотели покидать свои дома, голуби, вьющие над их окнами гнёзда — тоже.

***

На второй день пожар разрывал юг, поглощал бедные кварталы и набережную. Ломбардстрид и Королевская биржа сгорели. Ширина стены огня составляла тысячу миль. Улица Чипсайд, центральная улица Лондона, где было много лавок и таверн, вспыхнула. Крыши со сбитой черепицей и обнажёнными деревянными планками загорались практически в один миг. Центр города закрыла огромная туча дыма, и когда люди пытались посмотреть сквозь неё на солнце, оно было алым. Кража товара дороже шиллинга была ещё одной вещью, которая каралась смертью, но сейчас это не помешало даже самым законопослушным бросать в карманы бренди и табак, если только они натыкались на брошенные лавки. Когда Гарри искал Рона, нигде его не нашёл. По дороге он видел, как одного француза, плохо говорившего на английском, окружили толпой. Одна женщина несла в переднике цыплят и когда один выпал, она попыталась его поднять. Кто-то в панике принял жёлтого цыплёнка за кусок раскалённого угля и закричал, что она поджигает дома. На неё набросилось несколько человек. Ему казалось, что беготня по городу будет длиться бесконечно. И что никто из них не может друг друга найти. Возможно, Гермиона и Рон точно так же носились в его поисках. Он видел, как люди пытались помочь друг другу — вытаскивали соседей, разбирали завалы, доставали сундуки с пожитками. Один вывел за руку дряхлого старика, едва державшегося на ногах, другой — церковный староста — тащил на плечах ребёнка, чья мать бежала рядом, задыхаясь от дыма. Он увидел мужчину, который поднял с земли незнакомца, едва не сбитого толпой, и подтолкнул его вперёд, а в стороне женщина умоляла не бросать её мужа, придавленного обрушившейся балкой, и трое мужчин бросились к нему, несмотря на пылающий дом. Через несколько улиц от причала, где его друг нёс службу, покрывая днища кораблей смолой, чтобы они не гнили от воды — Гарри увидел несколько металлических бочек — искорёженных, в которых хранилась древесная смола. Их явно отбросило взрывной волной. Гарри не мог найти себе места от этого вида. Он так переживал за Рона — вдруг он не успел спастись. От всего увиденного на какое-то время просто парализовало. Его Рон, с которыми они ходили на рынок, дрались палками и бросали камни в лужи...

***

Гарри и Рон брели по узким улочкам, петляя между кучами мусора и едва заметными ручейками сточных вод. Здесь стоял тяжелый, удушающий запах — смесь тухлых отбросов и человеческого пота. Вдали раздавался стук молотков. — Вот, смотри! — тихо сказал Рон, потянув Гарри за рукав. Он указывал на старика — торговец разложил на земле целую гору застиранных лоскутков, больше похожих на половые тряпки. Старик с седыми бровями лениво следил за ними из-под опущенных век. Гарри недовольно покосился на Рона. — Ты серьёзно? Мне, скорее, рубашку паутиной залатать придётся. Откуда у меня деньги на это? — А у меня откуда на книгу для Гермионы? Но я ведь купил. Вот же плутовка — притворялась, что не умеет читать. Гарри поднял взгляд, проверяя, не следят ли за ними уличные стражники. А Рон уже вовсю препирался с торговцем. Гарри вздохнул. Спорить не имело смысла — тряпьё и так стоило дёшево, никто бы не отдал его даром. — Да ладно тебе, мы же можем хоть что-то купить! — не сдавался Рон. — Вот, например, кусок рыбы. Он ткнул пальцем в то, что торговец справа щедро называл «рыбой», где среди рыбьей чешуи лежала груда хребтов, едва прикрытая ошмётками сероватой мякоти. — Или ты думаешь, мы протянем на похлёбках, сваренных на воде? Гарри пожал плечами. Люди спешили мимо, лавируя между грязными лужами и грудами мусора. Здесь бедняки продавали беднякам, знали друг друга, и порой задерживались, чтобы обменяться парой фраз. — Пойдём, — сказал Гарри. — Не стоит тратить последние монеты на тухлые хребты. Я лучше возьму кусок хлеба у старушки на углу. Рон состроил недовольную мину. — Ты её хоть раз нюхал перед тем, как покупать? — привёл Гарри последний довод, фыркнул, махнул рукой и отправился к старухе, у которой купил тёмный, плотный ломоть и надкусил на ходу. Вернувшись, протянул кусок Рону. — На, держи. Рон покачал головой и бросил монету торговцу с тряпками. — Вилли, дай кусок ткани на заплату. Получив потрёпанный лоскут, он снова повернулся к Гарри. — А это тебе. И тебе это правда нужно. Хочешь, Батильде отдадим? Пусть залатает. Она и так смотрит на тебя, как на страдающего ягнёнка. Мне кажется, в следующий раз нам лучше снять рубашки прежде, чем драться. Он не стал спорить. Посмотрел в небо - над крышами возвышался главный собор.

***

И вот теперь торговые и ремесленные гильдии обратились в пепел. После разрушения викингами, заново отстроенный собор святого Павла простоял почти шесть столетий. Всё вокруг него считалось торговым центром, одним из самых оживлённых в Лондоне. Особенно активно здесь велась книжная торговля. Сейчас в здание крипты заносили под землю тысячи книг в попытке спасти. — Хьюго, сгорит Милтон — сгоришь и ты! — люди продолжали носиться вокруг, надрывая руки. Достояние человечества против базовых инстинктов бежать от стихии — и вот, что побеждало — некоторые люди пытались спасти книги. Вот только собор как раз ремонтировался. Он был окружен деревянными лесами. На третий день леса загорелись и собор — следом. Камни взрывались, как гранаты. Толстые балки начали падать — пробили потолок крипты, уничтожив все книги и разверзнув древние гробницы.

***

Сгорел Королевский колледж. Пламя теперь невозможно было сдержать даже в самой малейшей мере. Воздух был настолько жарким, что началась сухая гроза и над горящим зданием сверкнула молния. Свинец на огромной крыше собора расплавился и потёк к Слайд-Гел-Хилл, разрезая землю раскалёнными серебристыми полосами, пока его течение не стало напоминать реку. Гарри старался смотреть, куда ступает, но всё равно в какой-то момент ощутил, что обувь начинает плавиться под ногами, и с трудом продвигался дальше. Ему нужно было найти Гермиону — да где же она, Господи, он когда-нибудь её найдёт? У Джинни и Томаса было пусто. Гермионы не было среди тех, в лица которых он всматривался, страшась осознания, что кто-то из этих бездыханных людей — она. Нигде, где бы он её ни искал. Осталось ещё несколько мест, если только она назвала ему все. Он добрался до не самой приметной лавки неподалёку от собора и наконец-то увидел — дверь сейчас была распахнута. Гермиона стояла на коленях, пытаясь достать кипы с рукописями, придавленные огромным комодом, на который уже упала стена. Её лицо было залито потом, волосы под чепчиком всклокочены и Гарри показалось, что она не в себе. Гарри провёл последние дни в этом аду в поисках тех, кого знал, и особенно — её, но у него не осталось сил выразить радость, хотя он безумно был рад увидеть девушку. — Гермиона! — закричал он, но пытаться перекричать звуки грохочущих балок было не так просто. Она повернула голову, глядя на него через спутанные волосы. — Я искала тебя. Вчера весь день искала, — негромко выговорила она, глотая слёзы. — Нужно уходить. Я никого не нашёл… — Гермиона привстала, вытирая лицо подолом платья. Колени у неё оказались красными и он увидел обширный ожог на её лодыжке. Чёрная тень появилась за плечом. Проследив за взволнованным взглядом Гарри она резко обернулась. — Паршивая грязная девка, ты останешься и соберёшь эти рукописи! Вот же грязная сука! — заверещал Кёртейн. Гарри поражённо застыл, но ненадолго. Ему некогда было договариваться с владельцем лавки: он бросился ей за спину, выбросил кулак вперёд и разбил ему челюсть, но и сам получил от него точно так же — в локоть, и тут же пожалел, что не напал на него с палкой — Северус ведь, в конце концов, чему-то его научил. Где только берутся такие безумные, которые пытаются ценой чужой жизни спасти имущество, при этом ещё и стоят у них над душой? Боль была ужасной, и что кричал Кёртейн ему — он не услышал, похоже, левая рука теперь была сломана или вывихнута. Он нащупал тонкую ладонь Гермионы, толкнул её в сторону выхода, а та болезненно дёрнулась, когда у выхода упала часть перегородки. — Прыгай! Не смотри! Если бы я не пришёл — ты бы так здесь и сидела на полу? Гарри зло высказался, но почти сразу отчаянно посмотрел, помня те слова Гермионы о том, как хорошо, что жизнь коротка. Вот только вряд ли эти слова были сказаны серьёзно, разве что от тоски. Неужели за всё время она не смогла убежать от этого Кёртейна сама? Или вернулась за какой-то своей рукописью, застав его? Бросились прочь, когда очередная огненная ловушка едва не отрезала их от пути к отступлению. — Куда мы? — Гермиона быстро выдохлась, прикрывая нос и рот воротником дешёвого коричневого платья, подолы которого приходилось подбирать. Земля под ногами снова дрогнула: пытаясь установить огонь, начали взрывать высокие здания с помощью пороха — люди в толпе говорили, что это Яков, брат короля, явился в город и наконец-то распорядился, и что сам Чарльз начал собственноручно помогать бороться с пожаром. Сколько дней он не спал, Гарри уже не знал — ноги подкашивались, а боль в руке и ожоги слились в одно мучительное ощущение. Взрывная волна разметала горящие обломки по всей округе, ещё больше усугубляя хаос. Они бросились к углу другой улицы, потому что на этой путь снова оказался отрезан. — Я больше… не могу. — Ты должна идти. — Я не могу… Хотя бы… одну секунду. Одну. Гарри, сам не веря, что это делает, остановился. И услышал кашель. В поле зрения попал старик лет восьмидесяти, — выглянул в своё окно. Один человек на всю округу, не считая их самих. В стороне кудахтала кем-то оставленная курица. Осколки лежали на земле и ничего не мешало разглядеть старика близко. Он невозмутимо опустил глаза и, как мог, продолжал вытачивать мелко подрагивающими руками ключи. Огонь вот-вот должен был наступить сюда. Но для старика, по всей видимости, происходящее было непонятным видением. Как будто он не верил, что может умереть от чего-либо, кроме старости. — Бросьте! — закричал Гарри. В горле было крайне сухо и он закашлялся. — Вы должны уходить. Медленно поднял глаза и покачал головой, неразборчиво отозвался: — Весь век мой здесь я, юноша. Со мной его благодать, в обители моей. Ангелы Господни охраняют меня. Гляди… голубка не улетает! У Гарри от дыма слезились глаза и он шокировано отпрянул — не мог вытолкать старика из его собственного дома одной рукой. К тому же, ключник этого явно не хотел. — Здесь только адский огонь. Он уничтожил ангелов. И голубей он тоже убивает. Уходите. Они больше не могли задерживаться. Гермиона толкнула его в плечо: — Ты видишь? Скорее. Мы можем не успеть. Кх… Гар… Гарр-ри! Когда он позже обернулся, то увидел, что пламя подступило к старику. Он был не силах смотреть и слышать. Ключник скрылся за окном своего дома, едва ли прикрыв его, и сгорел среди остальных своих ключей, которым более не открывать и не запирать те двери, для которых они создавались — исчез он сам, и почти все двери в городе, которым служил. Гарри достал свой из кармана, повертел в руках, и разжал ладонь, медленно наклонил её вниз — ключ упал в пыль. Гарри не смог сдержать слёзы.

***

Казалось, он больше не сделает ни одного вдоха и ни одного шага в поплывших от жара ботинках. Неотёсанная кожа в данном случае скорее была преимуществом, но и её предел был практически пройден. Запрокидывал голову вверх, но видел вверху только густой дым. И тогда он снова увидел Северуса — ему казалось, что он просто сошёл с ума, что видит то, что хочет — его, живого, рядом. Бросился в сторону от падающей горячей золы. У него есть не больше минуты, чтобы сместиться в сторону от этого горячего пекла и продолжать бежать, но он не мог — прикованный к нему, и не знал, что ему сказать. Северус с трудом сжимал лом — Гарри не знал, сколько же часов мужчина вот так вот ходил по городу и разрушал здания, когда остальные тратили запасы пороха. Видимо долго — на нём не было лица. Он выхватил лом из рук Северуса, который с трудом сейчас мог разжать собственные пальцы. Потом опустил его с максимальным усилием, находя силы неизвестно где. Гарри крепко сжал лом в правой руке и с силой ударил по стене одного из домов на Пай-корнер. Глухой металлический удар разнёсся по округе, когда ударив ещё и ещё, он пробил преграду — это могло их спасти. Но скорее всего, ненадолго. Лучше не проверять — спасёт или нет. Гарри, залитый потом, и с невысохшими слезами снова обернулся к мужчине.

***

Северус решил выпить воды. Лучше бы он этого не делал — не пришлось бы обвинять себя потом в косорукости. Но дерьмо случается — кувшин выскользнул из рук, разбился, и теперь пользоваться им невозможно. Вода стекала к тёмному каменному полу, в трещины между плитами. Блестяще. Уже поздно, но он не привык откладывать дела в долгий ящик. Можно купить новый, можно набрать воды прямо из колодца и там же выпить. В конце концов, зайти в таверну. А можно… Глаза его сузились. Этот парень-гончар кажется любопытным, и что-то в нём есть… такое. Цепкое. Он довольно юн. Не стоит портить ему жизнь. Подставлять под удар. Он просто возьмёт у него кувшин. Северус вышел и меньше, чем через десять минут уже стоял у дверей гончарной мастерской. Каменные ступени были прохладными, как и воздух весеннего Лондона после заката, тягучего, с запахом золы и сточных канав. Сыро. Он сжал руки на груди, поверх стёганного чёрного дублета. Потом отпустил и постучал. За дверью послышалось движение, затем ленивое бормотание: — Кого нелёгкая принесла… Джером отворил дверь. — Северус? Чем обязан визиту? Мужчина мягко разжал кулаки. — Твой подмастерье. Мне срочно нужны новые тигли. Он умеет создавать огнеупорную глину? Джером почесал бровь. — Я его научил, но могу и сам. — Раз научил, так зачем? — Северус поднял бровь. — Ты, верно, хочешь выспаться перед трудным днём. Пусть парень поработает. Джером провёл рукой по лбу. — У нас кварцевого песка не так много осталось. Золы достаточно. Но вот песка… Впрочем, шамота хватает. И глина хорошая, крепкая. Думаю, можем сделать тебе тигли. — Не «можем», а «может», — Северус склонил голову. — Пусть сделает твой подмастерье. У тебя зрение уже не то. Не хочу, чтобы тигли не выдержали даже первого использования… Джером хмыкнул, но оборачиваться не стал. — Гарри! — крикнул он. — Работа есть! Через некоторое время Гарри появился в проёме, с закатанными рукавами. Вопросительно уставился на Северусу, на мгновение — на своего мастера, и снова на Северуса. — Что нужно? — Тигли, — ровно ответил Северус. — Прочные. Гарри неопределённо кивнул. — У нас мало кварцевого песка. — Обойдёшься шамотом и золой. Северус снова взглянул на Джерома. — Ты не против, если я останусь и посмотрю за его работой? — Мне-то что. Только, боюсь, он тебя не развеселит — парень очень молчаливый. — Неужели. — Ну проходите… — Гарри неловко показал в сторону двери, из-за которой только что вышел. Потом откинул с лица прядь волос, ощущая на себе пристальный взгляд Северуса, и замер. Когда оказался в мастерской, снял шляпу, а Гарри, пряча теперь свои глаза, стал разминать глину и смешивать её с толчёной керамикой. — Вы же не просто так пришли, — негромко сказал, опуская ком глины на деревянный стол, — что случилось с вашими тиглями? Северус не сразу ответил. Он молча вытащил монеты и положил их на стол. — Они мне не нужны, — сказал он наконец. — Но ты можешь их сделать, я передам своим ученикам, это не к спеху. Гарри нахмурился, его пальцы застыли в грубой массе глины. — Это стоит меньше. Заберите половину монет. Северус тем временем подхватил один из кувшинов, стоявших в стороне, и немного склонил голову, пристально изучая. — Ты сам их сделал? Или какие-то сделаны Джеромом? Гарри тихо улыбнулся. — Я сделал. Мастер редко работает. — Тогда я возьму этот кувшин. — Монет по-прежнему много. — Это тебе за внеурочную работу. И за разговорчивость, — усмехнулся Северус. — Значит, теперь за болтовню платят серебром? Не знал. Гарри бросил ком глины в таз, промыл руки, вытер их о передник и приблизился к нему. Северус не пошевелился, только чуть сильнее сжал в пальцах кувшин. — Зачем вы пришли? — тихо спросил Гарри, заглядывая ему в глаза. — Чтобы выдернуть тебя из постели. — Что? В мастерской было тепло, от раскалённой печи тянуло сухим жаром. Гарри стоял близко, Северус ощущал запах глины на его коже, влажные волосы, прилипшие к виску. Он знал, что должен отступить, но вместо этого остался на месте, чувствуя, как напряжение скручивается внутри него в тугой узел. — Мне нужно во что-то воду наливать, — наконец сказал он, чуть медленнее, чем следовало бы. — Я думал, что смогу взять кувшин и уйти. Гарри склонил голову, изучая его с любопытством, и уголки его губ чуть дрогнули в тени света. Гарри промолчал, вместо этого чуть потянувшись к кувшину, коснулся его пальцами. — В тот день светило солнце. Когда я делал его. Мне казалось, что смотреть в окно бессмысленно — что нового я там увижу? Но вдруг вышло солнце. Поэтому на ободке сделал очертания круга и его лучей. А вы верите в гелиоцентризм, сэр? — Что, прости? — Это когда Земля вращается вокруг Солнца. И этому нет ни конца ни края. Тело Северуса напряглось. Он мог бы сказать что-то язвительное, мог бы развернуться и уйти, но вместо этого сделал ещё одну ошибку: чуть подался вперёд, почти незаметно, достаточно, чтобы Гарри мог это заметить. В его глазах вспыхнул вызов. Или надежда. Северус боролся с желанием протянуть руку и коснуться его. Скользнуть пальцами по тёплой коже, взять его за запястье, наклонить голову и… Нет. Он резко отвернулся, словно вспомнив о чём-то важном. — Завтра принесу деньги, — бросил он, поднимая кувшин. — И не стой так. И про Солнце тоже забудь. — Так вы же уже заплатили. А Солнце… вы уносите моё солнце с собой, — улыбнулся Гарри тихо, но смотрел не на кувшин — а ему в тёмные глаза. В которых была сплошная ночь.

***

Во рту пересохло, и воды не было. Столько слов друг для друга при всех их немногочисленных встречах, но сейчас они были всё равно, что немыми — слова выговорить не могли. Гарри сжал ворот его длинной рубахи — костяшки пальцев были израненными от кирпичной крошки. Северус почти сразу отступил, поднимая с земли лом, который чуть не выскользнул у него из рук, как когда-то у Гарри — палка. Мгновенно, беззвучно, жестом головы он указал в сторону, но сам сделал несколько шагов в другую. Гарри сомневался, что пройти по ней сможет. Он дёрнулся к нему, преградил путь, выставив руку. Пытаться что-то сказать уже было бессмысленно — он бы тут же закашлялся. Северус шумно выдохнул, поднёс палец выше к лицу Гарри и одним движением, но казалось — медленным, вытер ему лицо. Наверное, оно было в хлопьях сажи. Потом прижал его к себе — одним только плечом, коснулся губами уха, задержав дыхание на долю секунды. И тут же, с неожиданной решительностью, отстранил. — Иди, — сказал он глухо. — Не оборачивайся. И бросился дальше, не глядя ни на него, ни на огонь, что клокотал за разбитой Гарри стеной. Смотрел ему вслед, но времени и правда не было. Гермиона дёрнула его за руку, заставив бежать. Гарри подумал, что Северус, возможно, решил вернуться в родной город — он слышал, что мужчина не всегда жил в Лондоне. Но мысленно умолял его не идти по этой улице, будто и правда не верил, что тот способен пройти там на грани истощения, зато мог в любой момент потерять сознание. Северус не был ни глупым, ни безумным. Но если так, почему он весь день без остановки крушил дома? Больше Гарри его не увидел. Они с Гермионой продолжили бежать на северо-запад, по направлению Хэмпстеда и Хайгейта. Многие спешили в Мурфилдс к северу от лондонской стены или пытались переплыть Темзу, чтобы достичь Саутварк на южном берегу реки. Некоторые бросали в реку свои вещи, зная, что, скорее всего, никогда их больше не найдут. Бежали через чёрный дым и жар, оставляя позади всё, что у них было. Улицы Лондона стали рекой отчаяния, по которой люди плыли, ведомые лишь инстинктом выживания. Но даже за пределами города ждала неопределённость — никто не знал, где огонь остановится, если остановится вообще.

***

Через много лет, когда жизнь в Лондоне снова возродилась, и новые церкви начали возвышаться на пепле, Гарри оказался в соборе святого Павла, не до конца заново отстроенным после пожара, но уже открытом. Он подошёл к алтарю, где стоял молодой священник. — Вам за здравие или за упокой? Последний же враг истребится. Гарри невольно встретился с глазами священника с мучительным одиночеством и застывшим горем. Все письма, написанные Гермионой в надежде найти для него Северуса, ответа не получили. Он не знал, за кого молится, за того, кто ушёл или того, кто, возможно, ещё жив, но для него потерян. Как и некоторые другие люди, что не смогли найти после этого пожара тех, кто бежал. Едва тронул губы, которые едва-едва когда-то коснулись те самые — желанные. Он ответил с тяжёлым сердцем, с одной надеждой, никому и никогда невысказанной любовью: — За здравие, святой отец. Подсвечники были переполнены. Другие огни, — он смотрел на них сверху — покачивались в воздухе и Гарри думал о том, что они тоже. Они тоже — люди, подвешенные в воздухе. Которые выпустили из объятий близких людей, и бросили ключи от своих домов в пыль. — Северус, — прошептал Гарри в огонь. — Вернись ко мне. Всё равно, когда... Пожалуйста.