Лучше быть российским Калининградом, чем немецким Кёнигсбергом.

Москва Приехав рано утром в Москву, мы сразу отправились в здание, где пройдёт моя встреча с Берлином. Зайдя туда, мы поняли, что до назначенной встречи ещё целых 2 часа и отправились в комнату отдыха, дабы поспать и немного прийти в себя после приезда. Проснувшись спустя, чуть больше часа я ощутил, что жуть как проголодался и, помня о столовой на 1 этаже решил взять перекусить пирожков мне и Грише, пока он спит. Благополучно спустившись и купив всё необходимое, я зашёл в комнату. До встречи осталось ещё 40 минут, мы всё успеваем. В комнате уже был проснувшийся и немного встревоженный Гриша, его торчащие во все стороны волосы не могли не вызвать у меня смех. После маленького перекуса мы решили прогуляться по этажу, так как было скучно, а до встречи ещё 30 минут. Гуляя по коридорам я не мог и представить, что встречусь с Берхардом. Он, усмехнувшись, направился ко мне с Гришей, кажется, теперь Берлин его не боится, раз так резво идёт. Подойдя к нам, он резко хватает меня за руку и, отодвинув подальше от Гриши, начинает свой спектакль, крепко обнимая меня он произносит слова на немецком, дабы Волжский не узнал: - Вот мы и встретились, мой дорогой янтарь. Как же я рад тебя видеть. Ты теперь из ложной "немецкой подстилки" прошёл в настоящую, советскую, поздравляю! Пьер, я уверен, очень рад тому, что его уроки не прошли даром! Ну и как тебе мой дорогой предатель живётся с этим монстром? В радости? В счастье? Пока немецкий народ гибнет под гнётом советского союза, ты спокойно спишь с монстром! Поздравляю, ты добился своего, ты уничтожил немецкий народ. Как в союзе говорят, я тебя породил я тебя и убью, да? Он монстр, жестокая сволочь, русская свинья. После этих слов я уже ничего не помню. У меня как будто сознание потерялось, я слышу крики, чувствую боль, но ничего не могу сделать. Очнулся я в комнате отдыха в крепких объятиях Сталинграда, который кажется, пытается меня успокоить, но с моей головной болью я не могу разобраться слов. По прошествии пары минут, меня немного дергано отпускают и первое, что я вижу это царапина на щеке у Гриши и его невероятно обеспокоенные глаза. В непонимании я хочу спросить, что случилось, как получаю чувственный поцелуй. Находясь до сих пор в шоке, я постепенно придя в себя начинаю отвечать на поцелуй. После пары минут из-за нехватки воздуха мы отстраняемся друг от друга, но вместо этого меня опять обнимают так, что я уже слышу, как скоро мои кости сломаются от напора. Открыв рот, мне не дают и слова сказать, как начинается потоп слов от обычно молчаливого Гриши. - Ты! Я так рад, что это снова ты! Ты так меня напугал! Я думал, ты не очнешься от этого состояния, как и Москва! Но ты здесь со мной! С тобой всё в порядке! Я опять вижу твои глубокие, но кристально чистые янтарные глаза, вместо тех темных и пустых красных. Я рад. Находясь в ещё большем шоке, я начинаю примерно понимать, что со мной произошло. В момент потери сознания я каким-то образом полностью принял советскую власть и отключился. И не так давно я смог её подавить в себе, тем самым восстановить сознание, но из-за этого у меня и болит голова. Немного прослушав часть монолога Гриши, я слышу: - Когда ты врезал Берлину так, что тот отлетел немного и без трости пошёл я не мог сдержать удивление, но увидев твои глаза, я испугался. Видя, как сбоку, Москва одобрительно кивает на твои действия, я не знал, куда себя деть. Ты вроде делаешь всё правильно отомстил за предательство, но он твой друг и ты много об этом говорил. А сейчас ты, под одобрения Московского, бьёшь Берлин, который уже и сам находился в шоке, от твоих действий или от того, что с тобой случилось. Хорошо хоть Михаил Юрьевич тебя остановил и отправил следовать за мной. Я хоть тебя в чувства привёл. Я так боялся, что ты исчезнешь, как и былой Миша исчез, но ты справился и всё в порядке. Чуть поразмыслив, я отвечаю: - Gregor, я ничего не помню с того момента, как Берхард прижал меня к себе и начал говорить. Я, правда, такое сотворил? Что со мной не так было? Посмотрев на меня, он удивлённо и немного мрачно спрашивает: - Как это, ты не помнишь? - Вот так, я не помню ничего, из чего ты сказал. Последнее, что я помню это разговор с Берхардом, потом темнота и я здесь у тебя на коленях. Гриша, помрачнел ещё сильнее, но ничего не сказал более про это. Предложив прогулять, а потом идти на поезд, я согласился. Всю прогулку и дальнейшую поездку в поезде Гриша был мрачнее тучи. Я в середине дороги уснул и проснулся только по приезду. После же мы отправились к нам в квартиру. Что бы, не было в Калининграде, я поддерживал, как мог Вилю перед встречей с Берлином. И как бы это печально не было, встреча у них случилась случайно. Просто гуляя по коридорам, от скуки, мы столкнулись с ним, подойдя ближе, он схватил Вильгельма и начал, громко и быстро говорить из всего сказанного я мог понимать только половину всех слов. На крики пришёл Московский, чуть посмотрев на всю ситуацию, он хотел уже что-то сделать, как на его лице появилось удивление и, улыбнувшись, он начал кивать. Это удивление появилось в тот момент, когда вечно спокойный и мирный Виля ударил Берлин так, что тот отлетел. Повернувшись к ним я вижу как его глаза постепенно меняют цвет с янтарного на кроваво красный в них появляется столько тьмы и ненависти, которые невозможно описать никак и опустившись к Берлину тот продолжает его невероятно сильно бить так, что у него кровь из носа пошла и стали проявляться синяки. Пока Москва его не остановил, он не успокоился. Приказав следовать за мной, я, на негнущихся ногах взяв трость Вили, отправился в комнату отдыха. Придя туда, я приказал, этому не до Вильгельму, сесть на мои колени, что он безропотно сделал. Глядя на эти красные, темные, стеклянные глаза я боюсь, что больше не увижу в них свет и тепло, которые они ещё не так давно излучали. В попытке хоть как то до него достучаться я целую его, но тут же чувствую, как на моей щеке появляется царапина от ногтей. Отодвинувшись, я смотрю в эти недовольные глаза и слышу: - Как вы смеете так делать, пока страна нуждается в помощи вам бы, только любовь да поцелуи. Товарищ, вы меня разочаровываете, мне не нужны ваша любовь и преданность в союзе нет любви и секса, мы должны всё делать на благо родины, а ваши действия вынуждают меня сообщить, о вашем нежелании, помогать родине в трудное время. После этого он пытается слезть с коленей, я не хочу его отпускать и просто обнимаю его. Слыша сейчас маты и угрозы в свой адрес, чувствую, как болит сердце и душа. И из последних сил пытаясь достучаться говорю: - Виль, я тебя очень сильно люблю, пожалуйста, вернись ко мне. Я готов на всё, даже слушать твою философия часами, гулять с тобой везде, где только можно, ходить в театры и всё, что ты захочешь, только вернись ко мне. Мой дорогой янтарь. После последнего слова, попытки вырваться, прекращаются, и я слышу, как насмешливым голос, мне отвечают: - Ты ужасен. Эта фраза, откуда ты ее только взял? Меня так называл только тот предатель. А ты откуда её знаешь? Ха, идиот... Хик, что-то, голова болит. Больно. В этот момент Вильгельм на минуту ослабевает, от чего я в панике уже не знаю, что делать и начинаю успокаивать, вдруг поможет. После пары минут я отпускаю его и наконец-то вижу, что его глаза стали прежними в них я вижу себя и тепло излучаемое ими невозможно передать. Видя их я не могу себя удержать и целую его, не получая удар я понимаю, что мой Виля вернулся. После нашего разговора я нахожусь в недоумении. Он ничего не помнит, значит, это состояние полностью лишает памяти, но тогда, что или кто им управлял и говорил эти слова? В раздумьях я не заметил, что мы уже в поезде. Сейчас видя, как рядом со мной, спит этот маленький, но такой хрупкий немец я даю себе слово, что сделав его своим полностью, и телом, и душой больше никому не отдам его, и даже та личность, не сможет больше появиться. Никто его не тронет и, находясь со мной в отношениях, он больше не будет знать не грусти не одиночества или боли. Все чувства, которые у меня к нему есть, я буду показывать наедине в наших квартирах. И начну это с завтрашнего дня.