{Драбблы 13 карт} "Бескрылых тянет к небу"

Снег мнётся и скрипит под подошвами высоких замшевых сапог. Подол длинной, красной куртки тихо шуршит, задевая иногда низенький железный заборчик, рядками мелких колышек, небрежно сцепленных парой тоненьких проволок, обрамляющий парковый газон. На нём невесомо оседала пороша, только-только опускающаяся на землю. Снег пошёл незаметно, сухой и мелкий, гонимый стремительным, от чего-то спешащим этим вечером и волнующимся ветром, холодя и покалывая покрасневшее на морозе лицо. Парень сжал ладони в тонких шерстяных перчатках, подгибая пальчики и пряча руки в глубокие карманы, что по правде, тепла отнюдь не прибавляло. Снопы тонких, торчащих вечно в разные стороны волос лезли небрежно из смешной вязанной шапочки, бежевой, в тон перчаткам, хоть они и были совсем из другого комплекта. Парень укутался носом в короткий ворот куртки, щурясь от встречных порывов леденящего ветра и кусая в который раз пересохшие губы, которые теперь жгуче болели, потрескавшись на морозе. Маленький острый носик ощущал неприятную холодную мембрану куртки или же утыкался в острую металлическую молнию. Он быстро шёл по широкой аллее, не оборачиваясь на случайных прохожих, игнорируя шумные компании, зазывающих уличных продавцов, или парочек на лавках, - час не поздний, нет и семи, но в декабре темнеет рано, по тому даже в таких людных и светлых районах по одиночке мало кто решится ходить. Однако, одним из этих смельчаков сегодня посчастливилось стать Габриэлю. Почему именно его в сегодняшний морозный вечер отправили за продуктами, догадаться не трудно, - единственная достаточно тёплая и непромокаемая куртка на такую погоду, имеющаяся у Фёдора по мимо его собственной, всем клонам, за исключением Габриэля мала, - Зонтик, хоть и очень худ, чрезвычайно высок, а Вару, так же считающийся одним из самых миниатюрных клонов, сегодня к превеликой радости всех, отсутствует, но надо заметить, что его временный уход был так поощрён и принят, вовсе не из-за недостатков характера того, а, скорее, из-за самой сути нахождения лишнего тела в тесной и душной однушке. В добавок, признаться, уход пускай и маленького, но временами слишком навязчивого и неуместного Габриэля был воспринят даже радушнее вынужденного исчезновения Пятого. Но теперь, уже держа путь обратно, в место, которое, возможно он один, Габриэль, по истине считал своим домом, пыльным, малым и не слишком-то уютным пространством, в которое тем не менее хочется возвращаться, мысли ушли далеко от мнения и состояния "братьев", сосредоточившись на холоде, снеге и ветре, тяжести пакета свисающего с локтя, заставляющей нагибаться, поддерживая баланс, чуть в бок, в сторону того же заснеженного газона. Габриэлю, как ни странно, именно сейчас многое было понятно: и почему нагибается он в другую, противоположную от предмета тяжести сторону, и от чего покраснело лицо, подсохли губы и слизились глаза и в принципе, хотя бы приблизительно, всё окружающее. Но от этого понимания, скорее, от самой сути размышлений на эти темы, возникали новые, более сложные, многогранные вопросы. Габриэлю никогда не было о чём подумать, на против, тем для размышлений за день накапливалось достаточно, чтобы он зависал за едой, не рискуя брать что-либо в рот, дабы не подавится, по тому задерживаясь за трапезой на очень продолжительное время, уходя последним в душ, предварительно застыв где-нибудь у комода или окна, сидеть там под тёплыми струями по часу, ато и дольше, разглядывая разводы на плитке или собственное отражение в зеркале, до тех пор, пока кто-то не спохватился о нём и не вытащит перегретого и чуть живого, из распаренной ванной. Чаще всего, по странному стечению обстоятельств, или из-за единой масти, что дарила им какую-то неведанную духовную связь, а может, по тому, что именно он вечерами чаще остальных проходил мимо ванной на кухню, благородным спасителем оказывался Данте. Данте... Тот, кто обыкновенно разъяснял Габриэлю его недоумения, даря, тем самым, новые поводы для раздумий. Тот, кто казался наиболее близким, одновременно далёким, наивысшим и разносторонним, но таким понятным и родным. Опять-же, масть ли влияла на это, их естественная, как наружняя, так и внутренняя полярность, или же что-то другое, но вот только привязанность Габриэля к своему королю, как таковая, всё же имела место быть. Тяжёлая подъездная дверь, стойкий, даже на таком холоде, запах краски в тамбуре лифтовой, шершавые салатовые стены, мокрый и грязный от слякоти и подтающего на обуви снега в ожидании лифта кафель, и тусклый белый свет круглой лампы под потолком. Габриэль моргнул, только сейчас осознав, что на конец находится в помещении. Холодно было и здесь, но хотя бы ветер не задувал больше и ледяной снег не колол лицо. Всего девять этажей, девять уже привычных встрясок лифта, снова лифтовая и бетонный коридор в виде буквы "П", как однажды пояснил бубновый король, только уже с жёлтыми, всё такими же шершавыми стенами, несколько входных дверей, - Габриэлю до сих пор не удавалось пройтись по этажу и сосчитать сколько их и на конец, приятное, обволакивающее продрогшую кожу тепло квартиры. - Я пришёл... - Неуверенно продекларировал парень, скорее зовя кого-то, но в душе не понимая, к кому конкретно обращается. Откуда-то из комнаты донеслись приветственные голоса и Габриэль уже знал, что будет дальше: он молча отнесёт продукты на кухню, а там, возможно, Кто-нибудь поможет ему их разложить, ну или придётся делать это самому, зато больше сегодня никто ни о чём его не попросит. Потом Феликс попытается организовать всех поужинать, пока отсутствующая часть клонов не пришла. Конечно, ему скорее всего это не удастся, по тому что кто-то обязательно окажется не голоден, а кто-то неотрывно занят наиважнейшими заботами. А потом придут Вару, Куромаку, Пик и на конец Фёдор, уставшие и раздражённые и тогда уже никто отнекиваться от еды не станет. После два или три часа подряд "семья" Будет принимать ежедневные ванные процедуры, с разными темпом и спецификой. Последним отправится он сам, Габриэль, имея счастливую возможность задержаться там, в который раз уверяя, что сегодня точно не доведёт себя до полуобморочного, как называл это Куромаку, состояния. А пока он будет находится в душе, с суточного дежурство возвратится Данте, работающий охранником и ради того, чтобы прокормить их всех, взявший на себя и ночные смены. Ему нужно будет помыть руки, или что-то ещё, А может он просто пройдёт мимо и подметит отсутсвие среди остальных своего валета. И тогда он откроет дверь в ванную и уже привычно, не отодвигая шторки, выключит воду и достанет со змеевика большое мохровое полотенце (по правде, сам бубновый валет не был уверен в том, что это полотенце предназначено для него) и передаст Габриэлю в ванну, А тот укутается им и вылезет на конец, пошатываясь и еле дыша. Каждый раз в этот момент он думал, - а что, если бы Данте сегодня не вернулся вовремя, или не вернулся бы совсем? Кто бы доставал его из душа? И... Что бы произошло, если бы никто о нём не вспомнил? Но тогда мысли уходили совсем в иные русла, и парень начинал гадать, что будет после смерти или проводить логические цепочки, куда бы делся Данте, в случае своего исчезновения, и как бы на это отреагировали другие клоны или сам Фёдор. А между тем Данте заставит его одеться и лечь в свой мешок, - места для кроватей не хватает и все, кроме Фёдора, спящего на диване, располагаются в так называемых футонах. Ну и в конце концов, около часа ночи, после всех ссор, дискуссий, угроз и уговоров все на конец лягут спать, бессильные и измотанные. Габриэль спрячется с головой в спальнике, съёжавшись в тепле, опустив голову и прижав холодные колени к груди. В какой-то момент, рядом послышатся тихие шаги и шуршание, после чего он ощутит большую горячую ладонь на своём лбу или макушке. И перед сном, ещё не застегнув мешок, Данте скажет что-нибудь. Скажет Ему одному, Габриэлю, зная, что лишь только бубновый валет сможет услышать эти слова. И совсем не важно, что они будут значить, ведь в любом случае Данте произносил что-то ласковое и утешающее, что-то, ради чего хотелось и возвращаться в пыльную душную квартирку, и выслушивать ругань сожителей, и изнывать от духоты в маленькой ванне. Что-то, ради чего стоило существовать на этой земле.