К вам обращаюсь

Как, я, зарезавший ее отца, Как, я, зарезавший ее супруга, Пришел к ней в час неслыханного гнева, К ней, полной слез и яростных проклятий, Рыдающей над жертвою моею, Пришел, имея все против себя — И прошлое, и Бога самого — Без всякого заступника в мольбах, С одним притворством дьявольским — и что же? Она моя, наперекор всему! (Вильям Шекспир «Король Ричард III»)

***

Больше всего он хотел перестать думать. Снейп сказал бы, что с этим у него вообще не должно быть проблем. Не думать. Не думать о Снейпе. Не думать о Снейпе означало вообще не думать. Не думать о Снейпе означало вообще не быть. Выходит, он хотел перестать быть, но это значило перестать также быть вместилищем всех этих чувств к профессору — жгучих, горьких, разъедающих все, с чем они соприкасались. Ведь он хранил их в своем сердце, а сердце-то оказалось стеклянным, хрупким и, не выдержав потрясения, разбилось, какая жалость. Теперь все это горькое и разъедающее куда-то текло, что-то пачкало, оскверняло, а острые осколки так больно врезались в ребра при каждом вздохе, просто ужас. Зачем вообще все это — дышать, ходить, говорить, мы же это уже проходили. Это так банально и так не нужно, но человек несовершенен. На самом деле ему следовало перестать чувствовать, только и всего. Сейчас мы этим займемся. Это тяжелая работа, конечно, но кто-то же должен ее делать. У него достаточно средств, чтобы устроить себе здесь, на Гриммо, бассейн из огневиски Огдена. Так что огневиски точно хватит, вопрос, насколько хватит его печени, ну, так пускай у него не будет ни печени, ни сердца. Как там Малфой сказал — на войне как на войне. Бывают раненые, бывают убитые. Печень убита огневиски, а сердце — любовью, как символично. Нет, нет, не вспоминать, не думать. Будет сделано, профессор. Как прикажете, профессор. Живу, чтобы служить, профессор. Значит, огневиски. Только сначала нужно кое-что сделать, подготовиться. А то ходят разные, с толку только сбивают. А тут Снейп бы сказал… Стоп. Прекрати это. Он поднялся с ковра в его гостиной, куда упал, не дойдя буквально двух ярдов до дивана, потому что внезапно кончилось топливо. Позвав Кричера, он недвусмысленно приказал ему не мешать и никого в дом не впускать — так, чтобы ушастый мошенник его ослушаться не посмел. Затем запечатал камины — без палочки, просто одной лишь мыслью, ведь он же у нас само воплощение магии, как никак. Вон что выкинул сегодня в кабинете директора. Как-то именно кабинету директора особенно не везет с его стихийными выбросами, но после гибели Сириуса он всего лишь переломал Дамблдору мебель и перебил гору безделушек, а сегодня он переломал и перечеркнул Снейпа, и... Нет. Не делай этого. Прекрати. Напоследок он просто пожелал, чтобы все, кто знал адрес этого дома, его забыли. Все. И друзья, и враги. Просто пожелал. Просто очень-очень сильно пожелал. Колеблющейся походкой дойдя до старинного резного шкафа с запасами спиртного, он открыл его и вынул бутылку Огдена. Подумав, вынул еще одну. У него особо и опыта-то не было, откуда ему знать, на сколько хватит двух бутылок огневиски, а потом что — вставать, идти опять к шкафу? Через всю комнату? Ну нет, это абсолютно неприемлемо. Он захватил еще и третью бутылку. Вернувшись к своему месту на ковре — а что, прекрасное место, он теперь будет здесь жить, а когда ему надоест и захочется сменить обстановку, просто передвинется на ярд или два — он распечатал первую бутылку. * * * Рождественским утром Гермиона и Рон пробежали по прихожей особняка на площади Гриммо, как будто за ними гнались все Упивающиеся, содержащиеся сейчас в Азкабане. С грохотом взлетев по лестнице на второй этаж, они ворвались в гостиную и застыли при виде непотребного зрелища — Гарри Поттер, валяющийся на ковре перед мертвым камином, спящий или без сознания, а рядом с ним три бутылки огневиски: одна пустая, одна опорожненная на треть и одна еще не початая. Гермиона прошипела: — Кричер. А поди-ка сюда! Старый эльф немедленно материализовался в комнате и тихо сказал: — Хозяин Гарри категорически запретил ему мешать. — А кто ему мешает? Пусть спит себе дальше — когда я с ним закончу! Если сможет, конечно! Правда, Рон? — обернулась к нему Гермиона. — Только поосторожней с ним, Герми, — предостерег ее Рон. — Не так, как тогда. — Ой, не так… — проговорила вся красная и потная Гермиона, яростно роясь в своей сумочке и сдувая упавшую ей на лоб кудрявую прядь. — Совсем не так. Да где же оно… а, вот. Рон, держи его за плечи. Кричер, ты мне нужен. — Хозяин Гарри запретил… — Мешать ему, да. Я не глухая, Кричер. Ты не ему мешаешь, ты мне помогаешь. Следующие два часа были для Гарри весьма неприятным испытанием, причем телесные страдания с успехом отвлекли его от душевных мук. Сначала его облили потоком ледяной воды из палочки, затем Гермиона и Кричер силком влили в него протрезвляющих зелий. Грубо разбуженный, он разом пришел в себя и обнаружил, что его желания нещадно попраны. Он принялся было орать и ругаться как сапожник, но это ему ничуть не помогло. Его отлевитировали в ванную и там накачали рвотным по уши. После этого очередного акта насилия над совершеннолетним дееспособным волшебником Гермиона хотя бы сжалилась над его чувством собственного достоинства и оставила его на попечение Рона, который сначала придерживал Гарри за плечи, пока тот выблевывал в унитаз все содержимое желудка, а потом засунул его в душ и стерег, сидя на опущенной крышке унитаза. Очевидно, Рон и Гермиона придерживались мнения, что он способен покончить с собой даже в душе, если его оставить там одного. Выйдя из душа, он весь кипел от злости, но Гермионе это было фиолетово. Толкнув Гарри на диван, она заставила его выпить еще и антипохмельного зелья, и его гневный вид — он сидел взъерошенный, с мокрыми торчащими в разные стороны волосами и сверкающий зелеными глазами, как огромный дикий кот, только что не шипел — не впечатлил ее ни на йоту. Следующим номером программы был картонный стакан с крышкой из маггловского Старбакса, который Гермиона достала из той же бездонной сумки. — Пей, — прорычала она, сунув ему в руку горячий стакан, и Гарри, рассудив трезво — столько спиртного пропало зря! — что для сражения с разъяренной Гермионой ему понадобятся силы, и немалые, принялся пить такой густейший, крепчайший и сладчайший кофе, что от него сводило скулы и наворачивались на глаза слезы. — Что это за отрава? — просипел он, когда снова обрел дыхание, и Гермиона, мстительно усмехаясь, объявила: — Эспрессо дабл шот итальянской обжарки. Три двойные порции. Остальное — сахар. Гарри гневно уставился на нее. — Ну, и зачем была нужна эта детокс-программа? — хриплым после всех утренних мытарств голосом выкрикнул он. — Нельзя было просто оставить меня одного, как любого другого парня, которому разбили сердце? Гермиона, злющая как мегера, наклонилась и, пихнув его в плечо, прошипела ему в лицо: — Нет, потому что ты не любой другой парень. Потому что ты родился в той семье, в которой родился. Потому что о тебе было сказано в пророчестве. Потому что твоих родителей убил безумный психопат. Потому что ты пережил две авады и избавил мир от этого психопата. Потому что за каждым твоим шагом безжалостно следят поклонники и пресса. Можешь проклинать нас с Роном, орать на нас, делай, что хочешь. Но мы не уйдем и не оставим тебя пить тут в одиночестве. Гарри, угрюмо нахохлившись, молчал. Потом спросил уже спокойнее: — Как вы вошли? — Как мы вошли, — передразнила его ничуть не умиротворенная Гермиона. — А ты как думаешь? Ты же выбросил нас из фиделиуса! Аппарировать прямо к ненаходимому месту было нельзя, камины ты заблокировал! Мы с Роном сначала искали камин, который ты не закрыл, пошли из школы в Хогсмид, оттуда в Нору, но и из Норы нельзя было к тебе попасть. Мы тогда перешли камином в Дырявый котел, а оттуда аппарировали на площадь Гриммо, но не смогли найти дом. Слава Мерлину, удалось вызвать Кричера, и он перенес нас прямо в прихожую. — Каков негодяй! — прошипел Гарри. — Хозяин Гарри звал… — послышался подчеркнуто угодливый голос Кричера. Гарри повернулся на голос. — Звал, да, — нехорошим голосом начал он. — Ты что же это — ослушался прямого приказа хозяина, Кричер? Я тебе что сказал? Дверь никому не открывать! — Старый Кричер не ослушался хозяина, — залебезил, низко кланяясь, Кричер. Правда, его ироничный взгляд несколько лишал спектакль выразительности. — Кричер не открывал дверь! Кричер просто перенес хозяйку Гермиону и хозяина Рона в прихожую. — А то, что я тебе сказал, что никого не хочу видеть — это не считается? — Хозяин говорил, да? Кричер не расслышал, поди! Старый совсем стал, глухой, ох-ох, — причитал негодяй. — Кричер накажет себя! С этими словами Кричер подошел к дивану и медленно и аккуратно один раз приложился головой к массивному изогнутому подлокотнику, затем выпрямился и застыл на месте, скромно опустив глаза. — Ну что, подарить ему одежду? — спросил Гарри, ни к кому в особенности не обращаясь. — Уйди с глаз моих, мерзавец! Кричер с тихим хлопком исчез. Хрипловато и тихо, поскольку в горле еще саднило после его недавних развлечений, Гарри спросил: — Как там Снейп? Гермиона тяжело вздохнула и как-то сдулась, будто воздушный шарик. Она уселась в кресло рядом с Роном, подогнув под себя одну ногу. — Ну… Помфри так кричала — на Кингсли в основном, — сказал Рон. — Не позволю, кричала, вредить моему пациенту! Ну, они с миссис Малфой ему залечили раны... — Шрам останется? — шепотом спросил Гарри, глядя под ноги. — Они сказали — не будет шрама, успокойся, его красоте ничто не угрожает, — ответила ему Гермиона. — А профессор Малфой сказал, это было заклятие огненного кнута. Как ты только ухитрился? — Я ничего такого не хотел… — сказал Гарри и закусил губу. — Я и вовсе не знаю такого заклятия… Я не думал сознательно о том, что хочу причинить ему вред. О, Мерлин! — он со стоном схватился за голову. — Люциус был в полном шоке. Говорит, это ж какую силищу и способности надо иметь, чтобы такое заклятие не только невербально и без палочки, но и интуитивно создать. Сказал, что ты прямо алмаз неограненный. А Снейп губы поджал и так холодно говорит ему — добро пожаловать в нашу ювелирную команду, Люциус, тут на всех работы хватит, только потом не жалуйся, мол. — Мордред, — побледнев, поднял голову Гарри. — Это ж, выходит, я и фиделиус того… невербально и интуитивно. — Гарри, Гарри, Гарри, — Гермиона только укоризненно качала головой. — Ну что ты творишь… — Драко сильно рычал, что снимет с тебя шкуру без всяких ювелирных инструментов, — прибавил Рон. — А Минерва была такая бледная, Помфри ей накапала умиротворяющего бальзама в чай, и Кингсли себе тоже чаю с бальзамом попросил. И потом он в этот чай себе еще огневиски из фляжки налил, и Люциус ему так издевательски рукояткой палочки указывает — это у вас особый аврорский, министр? А Кингсли как вызверился на него — мол, доволен, Павлин, наигрался? И тот такой — нет, еще не совсем, мы еще с Драко во Францию сходим, на вилле порядок наведем, и тогда я буду доволен. — А Нарцисса-то, — прыснула вдруг Гермиона. — Так сухо говорит Люциусу: «Смотрите мне только, не запачкайте Руквудом наборной паркет на вилле, он даже с помощью магии плохо очищается, а мне потом краснеть за моих эльфов перед милочкой Джинни!» — А больше мы с Герми дожидаться не стали, ушли за тобой, вот и все, — сказал Рон. — А Снейп говорил что-нибудь? — А как же — оставьте его все в покое, орал. Но это в основном Нарциссе и Помфри, пока они его лечили. — Слушай, Гарри, — после паузы начала было Гермиона, но была прервана ослепительно сияющим патронусом-лошадью. — Гарри, Гермиона и Рон у тебя? Ты откроешь нам с Драко камин? Мы бы зашли через полчаса, если не помешаем, — спросила лошадь голосом Джинни. Гарри обреченно вздохнул, вынул палочку и сделал движение. — Уже открыл. Патронус умчался. — Кричер, — хрипло крикнул Гарри. — Иди сюда, старый мошенник, будешь наказан! Раз ты помешал мне предаваться тоске и безудержному пьянству, иди готовь завтрак. К нам пожалует твой ненаглядный наследник Малфой! — Господин Драко пожалует, вот радость-то! Накроет старый Кричер стол в столовой, негоже наследнику Малфою за кухонным столом сидеть, — услышал Гарри причитания старого эльфа из коридора и, демонстративно закатив глаза, задиристо крикнул Кричеру. — Он придет с невестой! Джинни Уизли! Ну, ты знаешь — та Предательница Крови! — С молодой госпожой Прюэтт, — донеслось из коридора. — Хорошо, что хозяин Гарри сказал, Кричер достанет сервиз с золочеными лилиями… — голос удалялся в сторону кухни. — Вот мерзавец, зла на него не хватает, — с сердцем сказал Гарри. — Да и вы хороши, не даете мне погоревать как следует! Вломились, насильно протрезвили! Теперь еще Драко и Джинни придут, будете мне вчетвером по ушам ездить! — Гарри, ты так говоришь, будто мы враги тебе. Я хочу только понять, почему, — тихо спросила Гермиона. — Что «почему», Гермиона? С чего начать? С того, что мной, как всегда, сыграли втемную, что моего мнения, как всегда, не спросили, что за мной следили без моего ведома? Потому что все было ложью — все от начала до конца. — Гарри… я понимаю, что ты чувствуешь себя обманутым… — Чувствую! Обманутым! Это как-то очень мягко сказано! Не нужно мне тут замазывать и преуменьшать! Использованным — вот будет правильное слово! — Тебя никто не обманывал намеренно, Гарри, по крайней мере, не в том смысле, какой ты в это вкладываешь. Ты ведь отдаешь себе отчет, что твои ожидания, которые так жестоко были обмануты, основывались только на мелкой разнице в поведении Снейпа и обоих Малфоев да на этом злополучном языке цветов? Тебя никто намеренно не соблазнял и не использовал, Гарри. — Язык цветов! Если бы Драко не подал мне эти идею — да и ты, Гермиона, была готова поддержать его гипотезу… — Я и не спорю, Гарри, но… В этот момент холодный камин, возле которого они сидели, полыхнул зеленым, и из него изящно выступил Драко, галантно поддерживая под руку Джинни. Молодые люди уставились друг на друга. Первым нарушил молчание Гарри. — Ну что? — нелюбезно буркнул он. — Пришел мне морду бить? Ну вот он я. Надо мной уже как сегодня не издевались, чего уже считаться! — Хотел, не отрицаю, — холодновато проговорил Драко, глядя на Гарри серебристыми глазами. — Но толку от мордобоя немного. Нам нужно поговорить. — Да, давай поговорим о том, как ты ввел меня в заблуждение… — Гарри, ведь я тебе не специально солгал насчет этих драккловых цветов. Я ошибся. Но пойми, он мой крестный, и... — Ты расскажи Гарри, что сделал твой отец, когда ушли Рон и Гермиона, — сказала Джинни. Драко молчал. — Расскажи ему, Драко, — настаивала Джинни. — Он должен знать. — Papa сказал, что за нападение на учителя тебе полагается исключение из школы, и спросил министра, кто подаст на тебя заявление в аврорат… да успокойся, Мерлин! — морщась, проговорил Драко. — Papa и не собирался требовать твоего исключения и наказания... — Профессор Малфой хотел спровоцировать профессора Снейпа, — сказала Джинни. — Снейп как вскочил, как окрысился на него — мол, у тебя было жестокое потрясение, выброс стихийной магии... — А papa ему — а если нет, Северус, если он это намеренно, тогда что — будешь покрывать преступника? — А Снейп ему рычал — еще как буду, не становись, мол, у меня на пути, я мол, если надо, тысячу доказательств найду, что он действовал под чужим влиянием, или зельем, или под проклятьем, или еще что. — А papa тогда ему сказал, что он, мол, и сам понимает, что это был выброс стихийной магии и что ты невиновен — но понимает ли Северус, что он делает? — И что это значит? — напряженно спросил Гарри. Гермиона и Драко переглянулись. — Это то, о чем и я хотела с тобой поговорить, Гарри, — сказала Гермиона. — Что следует смотреть на поступки, и не с точки зрения того, что ты себе — пусть и не без нашей с Драко неудачной помощи — нафантазировал. А на реальные поступки. — Что ты имеешь в виду? — Ты же понимаешь, что он мог не делать всего того, что сделал… — Я согласен с Гермионой — отношение крестного к тебе никогда не укладывалось в общепринятые рамки, но сейчас он превзошел самого себя. — Мерлин, вы говорите загадками, я вас не понимаю! — Мы хотим сказать, Гарри, что он вчера мог примерно раз сто уничтожить тебя за одно то, как ты с ним разговаривал, — начала Гермиона. — Он даже некоторым образом перед тобой оправдывался, тогда как я ожидала чего-то вроде «не ваше оленье дело, как вас будут спасать, мистер Поттер, вы тут вообще без права голоса», и это еще в лучшем случае. — Не говоря уже о том, что ты его стегнул этим твоим огненным кнутом, а он после этого тебя еще и защищал перед papa… Гарри, ведь как ни крути, это действительно нападение на преподавателя, пусть и непреднамеренное, — подхватил Драко. — И, конечно, сам факт этой так называемой «игры», к участию в которой его никто не принуждал, по крайней мере, не в таком качестве, — закончила Гермиона. — О… это… не приходило мне в голову… это значит, что… — О, вот что еще важное стало известно, — перебила его Джинни. — Оказалось, профессор Снейп взял Непреложный обет с родителей Драко. С каждого по очереди. — Думаю, это он в отместку, — сообщил Драко. — Они и так бы все сделали, Непреложный обет был так же не нужен, как тот, что взяла с него maman. Рон присвистнул. — Знаешь, Гарри, друг, — протянул он. — На игру с целью потоптаться по твоим чувствам как-то не похоже, если ты меня спросишь. Вот совсем. Они втроем все это так же профессионально спланировали, как отряд авроров специального назначения планирует секретную операцию. — А я бы даже сказала, гораздо профессиональнее, если вспомнить то, чему я вчера была свидетельницей, — едко заметила Гермиона. — И если бы Снейп и Кингсли доверяли друг другу чуть получше, то не сложилось бы всей этой идиотской ситуации, когда у каждого был только кусочек паззла, у кого побольше, у кого поменьше, и никто не обладал всей полнотой картины. И Снейп бы не пострадал. — Если бы Кингсли хотя бы не скрывал от Снейпа информации относительно предателя в аврорате, а Снейп поделился с ним своими опасениями насчет ритуала и Воскрешающего камня, все закончилось бы иначе, — уверенно сказал Рон, — это ключевые моменты, из-за них все и произошло. — Крестный тогда бы не пострадал, — согласился с Герми и Роном Драко. — По-крайней мере, от рук Упивающихся, — Драко многозначительно посмотрел на Гарри, в ехидстве ни в чем не уступая Гермионе. Гарри, глядя на друзей широко раскрытыми глазами, пытался осознать… ведь это бы означало, что... — Давайте продолжим разговор в столовой, за завтраком? — предложил Рон. — А и впрямь, пойдемте завтракать! Я что-то проголодался, — возбужденно проговорил Гарри, вскакивая с дивана. * * * После завтрака они вернулись в гостиную. Кричер подал какао и печенье, и они уселись на подушках перед уже разожженным камином. Носков над камином, елки и подарков не было — настроение было не рождественское. Некоторое время молча пили какао, глядя на огонь. Наконец Гарри собрался с духом. — Ты хотел поговорить, — обратился он к Драко. — Я хотел. Герми хотела. Ты хотел. Мы все хотели поговорить об одном и том же. Чего ты хочешь, Гарри? — Я хочу вернуться в школу и извиниться перед ним. За то, что опять ложно обвинил его, тогда как он просто хорошо делает все, за что берется. За то, что ранил его, хотя этого он мне не простит, наверное. И поблагодарить. — Ну, допустим, только я тебя не об этом спрашивал. Чего ты вообще от него хочешь? — Драко, я люблю его. — Гарри, ты сказал об этом вчера в кабинете директора вслух — ему в лицо и при всех, я лично присутствовал. — Я хотел бы... больше всего я хотел бы, чтобы он видел во мне меня, а не сына Лили и Джеймса, — стиснув руки, проговорил Гарри. — Только он мне сам сказал, что мои чувства для него второстепенны. — Гарри, выслушай меня, — сказал Драко. — Я не хочу тебя обнадеживать впустую, просто тебе не будет. Но чувства Северуса для самого Северуса не только второстепенны, а вообще не существуют — непозволительная слабость, только и всего. — Гарри, я тебе говорила уже, что не верю в его полное к тебе равнодушие, — напомнила ему Гермиона. — После того, в чем мы убедились вчера — это только лишнее тому доказательство. — А если он относится ко мне как к ребенку, то это значит… ну, что он тогда испытывает ко мне типа отцовскую привязанность… — Не верю в это, — категорично высказалась Гермиона, рубанув ладонью в воздухе. — Такая жертвенность, и при этом в сочетании с враждебностью? Не верю! Лично я считаю, что его чувства куда глубже. И что он с ними борется. Гарри сел прямо. — Там, где-то у него глубоко внутри, все еще спрятан мой Принц-полукровка, — убежденно сказал он. — И я хочу вытащить его наружу и с ним поговорить. И заставить его увидеть и услышать меня. Потому что, ну… нельзя безнаказанно делать добро! Особенно тому, кто так мало добра видел в жизни, — шепотом закончил он. — Я хочу знать, что будет, если он не захочет тебя слушать, Гарри, потому что — как я тебе и сказал — на свои чувства ему всегда было наплевать. Что тогда будет? — жестко спросил Драко, глядя ему в глаза. — Опять огненный кнут, или что-то другое? Разломаешь его, чтобы вытащить наружу Принца-полукровку? — Я никогда больше не сделаю ничего подобного, Драко, но если я нарушу это мое обещание — разрешаю тебе оторвать мне голову, — ответил ему Гарри. — Если ответ будет «нет», значит, я оставлю его в покое и буду пытаться с этим жить. Как он мне вчера и сказал — мир не вращается вокруг вас, Поттер, и вы не любую игрушку сможете получить, даже если захотите. — Гарри, понимаешь, он взрослый, и ты должен вести себя с ним по-взрослому. И я могу даже объяснить, что я имею в виду, — Гермиона помешала кочергой в камине. — Вот мы все восхищаемся его смелостью, его верностью, его подвигами. И восхищаемся мы, потому что знаем — он не из-под палки это все делал, а потому что сам хотел. Если бы он не хотел, он нашел бы способ — ушел бы от Дамблдора, не вернулся бы к Волдеморту, послал бы Кингсли куда подальше. Да, обстоятельства его ко многому вынуждали, но он бы нашел выход. На него нельзя давить, он должен сам захотеть. Только тогда у тебя будет шанс с ним, Гарри. — Тебе придется бороться за свою любовь. И когда я говорю «бороться», я не преуменьшаю — прежде всего с ним самим. Найти способ поговорить с ним, объяснить ему твои чувства. И в зависимости от его реакции двигаться дальше. И быть готовым к тому, что это будет шаг вперед, два назад. Или куда-то в сторону. Он сложный человек, пойми, — настойчиво сказал Драко. — Но если ты уверен в своем чувстве… Гарри откинулся на подушку и закрыл глаза. Он остро ощущал, что он дома — тепло камина, легкая сонливость от сытной еды, сладко-шоколадный вкус какао на губах, ворчливый заботливый Кричер и люди рядом с ним, которые его не оставят, что бы ни случилось. Он на Гриммо, в этом старом, темноватом, уютном доме, надежно стоящем на своем месте, полном теплой, родной магии — а не в каком-то поезде, несущемся по рельсам с головокружительной скоростью. Кто бы ни был машинистом этого поезда — да они, наверное, еще и менялись: Дамблдор, Волдеморт, Снейп, Кингсли, иногда, но далеко не всегда сам Гарри — поезд сошел с рельс, упал с моста и разбился, его больше не существовало. Он был красивым — яркий, будто игрушечный, окутанный белым паром, алые вагоны, блестящие стекла окон в деревянных рамах. Он был символом всего самого счастливого, что случилось с Гарри до сих пор. Но его больше не было. Оно, может, и к лучшему, слишком неудобен он был в управлении — как разгонится, так уже и не остановишь, рельсы проложены непонятно кем, машиниста легко можно заменить. Нет, Гарри нужно новое транспортное средство, помедленнее, но которым он сможет управлять сам, крепко держа его в руках. А со Снейпом он догадывался, что ему следует и вовсе пойти пешком: он не должен чересчур разгоняться, наоборот, быть готовым на миг остановиться, постоять, подумать, выбрать направление и сделать следующий шаг. Пешком — так оно вернее, даже если он сделает один ложный шаг или заблудится, то не сильно отклонится от цели. Он был готов идти пешком, он прочно стоял на ногах, не испытывая головокружения даже от тех сногсшибательных новостей, которые ему принесли. Потому что друзья его любили. Настолько, что развернули спасательную сеть, поймав у самого дна бездны — и это после отвратительного поступка, когда он собственной рукой пролил кровь человека, который много раз проливал кровь за Гарри. И тот человек его любит, даже если сам не хочет себе в этом признаться, даже если будет все отрицать, бороться с Гарри — он его любит. Не открывая глаз, он сказал: — Я уверен. В себе я уверен абсолютно. Я вымолю у него прощение. И я найду к нему ключик. Я найду. * * * В начале января поздним вечером Северус Снейп сидел в своем кабинете, освещенном мягким светом свечей, и поспешно записывал на длинном свитке пергамента промежуточные результаты сегодняшнего лабораторного опыта, ибо чувствовал, что покой его скоро закончится. Вечером в Рождество в школу вернулся Гарри Поттер — аккурат к праздничному ужину. Пока они виделись только в Большом зале, где сидели, благословение Мерлину, довольно далеко друг от друга. До сих пор Поттер вел себя паинькой и не пытался приблизиться к Северусу. Это ненадолго, Северус был в этом уверен. Насколько он разбирался в повадках данного конкретного экземпляра «Potter Ordinarius», тот сейчас испытывал непреодолимое желание прибежать к нему в подземелья с целью косноязычных и тягостных для обеих сторон извинений. Удивительно, что этого еще не произошло. Северус слышал краем уха о каких-то объяснениях, данных на его счет Поттером разъяренной директрисе. Люциус и Нарцисса, каждый по отдельности, тоже пытались ему рассказать о разговоре, который имел место с целью умилостивить старших Малфоев, и как бы даже не без участия Драко. Северус только отмахнулся. Оставьте его в покое с этой чепухой. Сам он считал, что более или менее дешево отделался — Упивающиеся в Азкабане, крысы в аврорате под контролем, Поттер жив и здоров, Северус был легко ранен, но его подлечили. Теперь ему только следует продержаться до конца этого учебного года, пока не выпустится восьмой курс. В конце концов, это всего лишь полгода. Должно быть выполнимой задачей. В дверь его кабинета постучали. Не нагло, но и не робко. Вполне себе уверенно. Северус вздохнул. Ну, вот и настал конец его покою. — Войдите, — сказал он, не поднимая головы от пергамента. Облегчать Гарри Поттеру задачу он не собирался. Скрипнула дверь, и на его письменный стол упала тень, но посетитель молчал. Северус поднял наконец голову. Последний раз он смотрел в эти глаза, когда Поттер ударил его заклятьем огненного кнута. Тот стоял напротив его стола и не отводил взгляда. Что-то не так… Северус прищурился. Поттер поменял имиджмейкера? Туфли вместо растоптанных кроссовок, темно-синие джинсы, сидящие на нем по размеру, как полагается, белая рубашка и темно-синий же свитер — Мерлин, давно пора, пресса бросается на него как гиены на падаль. Что-то еще было не так… Северус с трудом скрыл удивление — Поттер сменил свои круглые очки-велосипеды на более современные и прямоугольные. И прическа — он определенно что-то сделал с волосами, подстригся чуть короче, изменил форму. Ну, и что это означает? — День неудачной прически, мистер Поттер? — поинтересовался Северус, приподнимая бровь. Поттер на провокацию не поддался, просто стоял, смотрел на него, и в его глазах опять мерцали эти теплые искорки. Тогда, в кабинете директора, они были колючими и злыми, как острые льдинки. Потом он заговорил: — Сэр, я пришел, чтобы сказать вам, как невыразимо сожалею, что… В этот момент Северус испытал сильнейшее ощущение дежа-вю и понял, что больше не сможет, не выдержит ни секунды. Он поднял руку, останавливая словесный поток. — Присядьте, мистер Поттер. Я хочу сказать вам несколько слов. Говоря по чести, меня ваши извинения заботят чрезвычайно мало. Вы обвинили меня в том, что я якобы играл вашими чувствами… — Профессор, я очень виноват перед вами… Северус продолжал, будто ему не помешали. — … играл вашими чувствами, подавал вам надежды. И вы обвинили меня в том, что я парадоксальный человек. Я должен сказать вам, Поттер, что более парадоксального человека, чем вы, я не встречал. Вы ударили меня этим вашим огненным кнутом за то, в чем я неповинен. А за то, в чем виновен — не ударили. Наступило молчание. Поттер сидел, положив подбородок на сцепленные в замок руки, и глядел на него, терпеливо ожидая продолжения. Значит, он может вести себя прилично, если захочет. Возможно, хорошее поведение следует поощрять. Северус встал из-за стола. — Прошу, — указал он рукой на небольшой диван, где иногда отдыхал во время ночных бдений в лаборатории. Северус подождал, пока тот усядется, и, сев в кресло напротив, постучал по журнальному столику рукояткой палочки. Бесшумно появившийся эльф поставил на стол две крошечные чашечки эспрессо и сахарницу и удалился. Поттер продемонстрировал, что в состоянии обращать внимание на нюансы поведения и делать выводы — значит, сигнал, что они беседуют в неформальной обстановке, от него не ускользнет. Равно как и тот факт, что ему не предложили выбрать напиток. Северус сделал глоток горячего крепкого кофе. — Мистер Поттер, вы заслужили право узнать о моих мотивах. Чтобы вы не придумывали себе лишнего — ни плохого, ни хорошего. Когда мы с вами, министром и прочей теплой компанией вели в сочельник нашу милую беседу, один момент так и остался невыясненным. Вы понимаете, о чем я говорю? — Конечно, сэр, — кивнул Поттер, непривычно серьезный и уверенный в себе. Он поднес к губам чашечку и отпил глоток. Теперь Северус видел в нем человека, привыкшего разговаривать с прессой и общаться на равных с сильными мира сего, человека, который отдает приказ, и ему подчиняются. Но никогда ранее он не вел себя так с Северусом, и было загадкой, какие именно мыслительные процессы привели к изменению в его поведении. — Вы говорите о том, что я оказался владельцем всех трех Даров, сэр. — Не скромничайте, Поттер. Вам не к лицу. — Хорошо, сэр. Как же именно вы догадались, что я являлся Повелителем Смерти? — Я догадался, мистер Поттер, после выяснения обстоятельств вашего счастливого спасения от авады Волдеморта в Запретном лесу. Вы не просто принесли себя в жертву ради всего магического мира, ваш сознательный выбор — вот что имеет первостепенное значение. Вы знали, что умрете. Повелителем Смерти может быть только тот, кто не пугается смерти, но осознает ее неизбежность и принимает ее как часть жизни. Достаточно было предположить, что Альбус каким-то образом ухитрился завещать вам Воскрешающий камень и тем самым все Дары оказались у вас, и головоломка сложилась, все встало на свои места. Допустить, чтобы человек, обладающий такой властью, попал в руки Упивающихся, я никак не мог. Если бы все прошло, как было задумано, никто бы не пострадал. Так что вы видите — никаких невероятно низких целей я не преследовал, равно как и особенно возвышенных. Чистое благоразумие — и больше ничего. — Северус отставил чашечку в сторону. — Благоразумие, — тихо и задумчиво отозвался Поттер. — И вы сами верите в это, сэр? — Мистер Поттер, вы ведь не можете не понимать, что ваши чувства неизбежны, вы слишком эмоционально вовлечены, не способны хладнокровно относиться ко мне и моим поступкам. Вы меня идеализируете и романтизируете, поскольку я сыграл слишком сильную роль в вашей судьбе. Это не настоящее. Это пройдет. — А я думаю, сэр — ведь, как ни крути, я тоже сыграл весьма важную роль в вашей судьбе, не так ли? Если следовать вашей логике… — Пусть нас многое объединяет, но это только — наши с вами общие мертвецы. Которые на моей совести. — Я уверен, профессор, если бы я был сейчас на вашем месте, вы бы сказали: «Поттер, это уже мания величия какая-то. Не берите на себя ответственность за действия Волдеморта, поскольку вы их тем самым оправдываете». И если вашим действиям, сэр, есть оправдание, то вот ему оправдания никакого нет. Держась побелевшими пальцами за ручки кресла, Северус сказал сквозь зубы: — Вам придется понять — я не просто притворялся ублюдком и преступником, я им стал. Я не просто думал как Упивающийся из Ближнего круга, я им был. Меня судили не по совести, не так, как следовало бы. Меня оправдали за намерения, тогда как следовало судить за преступления. И все это — благодаря вам. Держитесь! От меня! Подальше! Поттер долго молчал, не отводя от него взгляда, затем ровно и размеренно заговорил — будто читал главу из учебника: — Если вы думаете, что я люблю вас из какого-то чувства благодарности, то вы просто безумец. Вы сумасшедший, если считаете, что вас нельзя полюбить ради вас самого. Ради вашего блестящего ума, вашего несгибаемого характера, вашей потрясающей внешности, наконец. Нет, молчите, сэр! Это вам придется выслушать, — с силой сказал он, жестом отметая восклицание протеста, вырвавшееся у Северуса. Только теперь Поттер позволил его темпераменту прорваться наружу, но новым и шокирующим открытием было то, как он при этом жестко контролировал себя. Он напряженно наклонился вперед, но его голос ничуть не потерял размеренности и уверенной наполненности. — Вам угодно, сэр, прятаться от сближения с людьми под предлогом вашей якобы непривлекательности — дело ваше. Но она вами выдумана от начала до конца, она лишь средство, равно как и этот ваш образ, ваша маска жестокого и злобного ублюдка, что прочно приросла к лицу. Вы сами не подпускаете к себе людей близко. Если бы видели ваше лицо, когда вам не нужно держать эту маску. Когда вы читаете. Когда готовите зелье. Когда пишете. Это вдумчивое, одухотворенное спокойствие. Вас нельзя не полюбить в этот момент. Возможно, вам удается удержать окружающих на расстоянии. Возможно, им не придет в голову посмотреть повнимательнее. Но не меня. Я за вами наблюдаю. Меня не обманешь — больше нет. Я знаю, кто вы, я разобрался в вас, сэр. Я слышу слова, но смотрю на поступки. Он поднялся с дивана, хотя Северус его еще не отпускал. Глядя на Северуса сверху вниз, он сказал: — Признаться, меня не удивляет, что вы отказались выслушать мои извинения — не знаю, как можно простить тот акт отвратительного насилия, который я совершил по отношению к вам. Но я рад, что смог объяснить вам свои чувства. Уже поздно, профессор, мне не следует дольше отнимать ваше время и лишать вас сна. Снейп долго молчал, мрачно глядя на него. Мальчишка стоял совершенно спокойно и терпеливо ждал его ответа. — А уж я как рад, что вы со мной объяснились, не передать, — вложить в эти слова саркастический оттенок ему не удалось, и они прозвучали просто угрюмо. — Учтите следующее, Поттер. Мерлин вас упаси, если ваши так называемые чувства, — последнее слово он прямо-таки выплюнул, — повлияют на вашу успеваемость. Молитесь, чтобы я счел ее достаточной. Вот то единственное, на что вам следует направить ваши усилия. Теперь, когда, к вашему несчастью, я узнал, что у вас есть мозги, я заставлю вас пользоваться ими по назначению! А сейчас убирайтесь прочь, я от вас устал! — рявкнул Снейп. — Да, профессор. Позвольте заметить — вы очень мило флиртуете, сэр. А я от своего не отступлюсь. Спокойной ночи, — и негодяй, не дожидаясь, пока мимо его уха просвистит изящная чашечка с золоченым гербом Хогвартса — банки с тараканами, к сожалению, не было под рукой — поспешно ретировался, бесшумно прикрыв за собой дверь. Северус еще несколько секунд сверлил глазами ни в чем не повинную дверь, потом с тихим вздохом откинулся на спинку кресла, прикрыв глаза. Нет, каков наглец. Все-таки похож на Джеймса. Наглый предельно. У Северуса было отчетливое ощущение, что сегодня на игровом поле доминировал Поттер. Подготовился, негодяй. Воистину, добро наказуемо! Северус издевался над мальчиком семь лет, но стоило тому узнать об его истинной лояльности, и уже любой проступок подгонялся под общую схему, любая подлость находила для себя оправдание. Олень, что с него взять — как упрется рогами, так с места и не сдвинешь. Поттер еще загонит его в могилу. Правда, он же и вытащит. Потом опять загонит. Опять вытащит. И будет так невинно развлекаться, пока ему не надоест. Это будет труднее, чем Северус думал. Продержаться эти полгода.