Двойная тубероза и лайм

***

      Мысли, так и не обратившиеся в слова, застревают, разбухнув, в коридорах сознания; с уязвлённым чувством собственного достоинства Чимин пытается определить степень своего отчаяния, непогрешимо уверяет себя: он крепко и безнадёжно влюблён в Намджуна, источающего таинственный цветочный аромат.       Намджун пристально вглядывается в потемневшее лицо омеги, исследует его мимику, которая становится особенно разнообразной в моменты крепкого размышления над чем-то. Чимин истерично рыскает по закоулкам воспоминаний, переворачивает их с ног на голову, лишь только бы найти что-то ценное, что-то, способное заинтриговать пытливый ум подростка. Трагедии в его жизни происходят с редкой периодичностью, семья у него самая обычная, встречался он только с альфами, награждёнными тривиальным мышлением, школу и университет закончил с отличием, студенческая жизнь не пестрила разнообразием. Он не сноб, но ему хотелось в те годы хоть какой-то частью своего тела прикоснуться к обществу, крутящемуся в вихре вечных вечеринок и неразумных покупок. Сейчас желание прошлого находит в Чимине новый отклик, когда он, глядя на Намджуна, хочет поделиться с ним хоть какой-нибудь ценной историей из прожитых годов. Хочется беседовать с ним безостановочно, обсуждать всевозможные теории и спорить об исторических событиях. Но он не догадывается, что Намджун особенно ценит Чимина за то, что тот умеет замолчать в нужные моменты и позволяет им насладиться комфортной тишиной, заполнившей комнаты чиминовской квартиры.       — У тебя внешность необычная, — вдруг признаётся Намджун, ложкой отламывает кусок пирожного, кладёт десерт в рот, тут же запивая чаем, думает о том, что тот недостаточно сладкий, и добавляет ещё две ложки сахара.       — В смысле? — не понимает Чимин, дёрнув от удивления головой. — Почему необычная?       — Ну, не знаю, просто необычная. Просто.       — Если так рассуждать, то она у всех необычная, — Чимин, не сдержавшись, улыбается, чувствуя, как кровь приливает к щекам.       — Да нет же, она у многих стандартная. Я в социальных сетях много сижу, вижу огромное количество различных аккаунтов, и они там все однотипные, до ужаса. Как под копирку. Я вот иногда гуляю по улице, наблюдаю за людьми, запоминаю их лица, – так, ради развлечения – а потом вдруг напрягаюсь, думаю, пытаюсь вспомнить: «Хэй, а разве не тебя я видел пару минут назад?» Так что, знаешь ли, почти все корейцы награждены среднестатистической внешностью. Но ты выигрышно будешь выделяться на их фоне.       — Так это, наверное, потому, что ты слишком много этих лиц за один день запоминаешь, вот они у тебя все и смешиваются в голове, — бесстрастно отвечает омега. — У меня тоже такое случалось, когда я ещё учился в художественной академии, мне надо было выходить на улицу – скажем, отправиться к метро – и делать зарисовки людей в движении. Мне это нравилось, но потом я перестал вообще на чужие лица смотреть, потому что они потом мне во снах приходили, не очень-то приятно, когда в моём сне без приглашения кто-то посторонний витает. Я ведь сплю ради того, чтобы отдохнуть от людей и общества, а не для того, чтобы пересекаться с ними ещё и так.       Чимин отпивает чай и отвлекается на мысль о том, что был бы не против завести какое-нибудь домашнее животное, но только не кошку, потому что на дух их не переносит. Кого-то, кого не потребуется выгуливать.       — Ты не любишь людей? — изумляется Намджун, при этом не переставая есть пирожное, он принимается за второе, а Чимин, медленно выплывая из течения размышлений, смотрит на его объёмные губы, обхватывающие металлическую ложку.       — Ну… не могу сказать так про всех, не могу их обобщить и накинуть один ярлык. Вот если взять кого-то конкретно, то уже точно смогу ответить, люблю я его или нет. Я не ненавижу людей, просто иногда устаю от них. Чаще в последнее время, конечно. В мире ведь столько подлецов, не думаешь? Почему тогда я должен любить ещё и их?       — А я подлец?       — Вот ещё чего, нет, конечно, Намджун-а, — заходится в расслабленном хохоте Чимин, — что ещё за глупость? Таких вежливых альф твоего возраста ещё поискать надо.       — Значит, любишь меня?       — Конечно! Ты мне уже как родной, — Чимин через силу улыбается, при этом у него сужаются глаза, превращаясь в две щёлки, возле внешних уголков глаз пучками проявляются маленькие мимические морщинки, Намджун находит в этом особенное очарование.       — А почему ты не ешь? Ты ведь сам это всё купил.       — Не, я тебе купил, а я не буду, я худею, — допив чай, Чимин локтями упирается в поверхность стола, подбородок опускает на подставленные ладони и взгляд направляет на Намджуна.       — Зачем? У тебя ведь нет лишнего веса.       — От нескольких килограммов не помешало бы избавиться. Не хочется запускать себя, если можно исправить это на начальном этапе.       — Значит, хочешь быть по-особенному красивым? А есть ради кого?       Вопрос вводит Чимина в замешательство. Он, потупив взгляд, теряется, позволив повиснуть неловкой паузе, в нём не преобладает решительность в той степени, которая требуется для внезапного признания. Чимин задумывается над ответом, озадаченно чешет шею. Как поступить, если сама проблема спрашивает тебя, в чём проблема?       — Да нет, вроде…       — Тогда не худей. Ты и так красивый.       Проходит несколько недолгих месяцев, за которые им удаётся укрепить свою связь через ежедневные встречи на кухне или гостиной в квартире Чимина, через откровенные разговоры на пониженных тонах, через сотни фотографий в галерее телефона, через крепкие объятия, совершённые из-за динамичных скачков чиминовских сантиментов. Намджун помогает Чимину окончательно обустроиться на новом месте, ходит вместе с ним по отделам «Икеи», самостоятельно заказывает некоторую мебель через интернет и активно устраняет все сомнения Чимина относительно интерьера. И как-то так происходит, что для Намджуна квартира Чимина становится вторым домом, в котором он оставил свою частичку души. Она заключена в тех полароидных снимках, украшающих дверцу холодильника, в огромном жёлтом кресле-мешке, в ковриках в центре спальни, в столовых приборах, хранившихся в ящиках под сенсорной плитой.       Они обзаводятся своими секретами, между ними иногда, конечно, проскакивает некое подобие влечения, – какое случается между альфой и омегой – но тут же растворяется в воздухе, стоит Намджуну отпустить глуповатую шутку, которая обязательно заставит Чимина схватиться за живот от смеха. Они закупаются одинаковыми футболками (только разных размеров), покупают в лавке на рынке парные браслеты в знак дружбы, часто готовят по вечерам и мечтают о совместной поездке, к примеру, в Венгрию или Германию. И Намджун ощущает себя в компании Чимина более чем комфортно, потому что у омеги чутьё отменное – знает, что Чимин обязательно поймёт его, поймёт ровно настолько, насколько сам хочет Намджун, а если не поймёт с первого раза, то попытается со второго раза, с третьго; никогда не осудит несправедливо, будет глядеть на всю ситуацию максимально объективно и обязательно даст совет, если его об этом попросят (ведь Чимин человек вежливый, не станет говорить о том, о чём его не спрашивают).       А Чимин, лёжа в кровати, перед сном изнывает от боли, вызванной любовью к альфе. С каждым оторванным листком настенного календаря она только усиливается, разрастается в размерах, превращается в почки на ветках деревьев – скоро должна расцвести в самый торжественный весенний день. Чимина в ужас вводит тот факт, что любовь к Намджуну ещё не достигает своей кульминационной ноты, но уже сейчас он питает к нему настолько великие чувства, что готов немедленно отправиться в петлю. Сильно, ужасно страшно любит Намджуна. Все дни до полного осознания Чимин намеренно лгал себе, убеждал, что это всего лишь мимолётное влечение, какое обычно находит на него, когда он встречает в своей жизни привлекательных альф. Он всегда становится таким слабым и неуклюжим в их присутствии. Только ему уже давно не пятнадцать лет, и в его возрасте тянет на серьёзные чувства, настроение не располагает к подростковой влюблённости, которая найдёт свой конец в поцелуях и неловких объятиях. Поэтому его отговорки больше не звучат в голове аргументами, они приобретают грубоватый оттенок «отмазок», «побега от проблем». Зависимость от естественного аромата Намджуна становится нездоровой, нездоровой настолько, что несколько раз Чимин ловит себя на мысли обратиться в Жан-Батист Гренуя, расправиться над Намджуном и вытянуть запах из подросткового тела, поместив его жидкостью в стеклянном флакончике. Чимин яростно и неприлично вдыхает в себя воздух вокруг Намджуна, его охватывает стыд за самого себя, но никак не может совладать с собой – длительное отсутствие секса в его жизни даёт о себе знать.       Случается, что он иногда гостит в квартире семьи Ким (после знакомства с родителями близнецов), но когда попадает в их спальню, всё ещё не может различить запахи двух братьев: он надеялся узнать это через их личные вещи, узнать по аромату на постельном белье. Не может разобрать, каким запахом обладает Минджун, этому упорно мешает запах Намджуна, звучащий так крепко и громко. Близнецы безумно походят друг на друга, словно один человек глядит на своё отражение в зеркале: если их поставить рядом друг с другом и сделать пробор на одну сторону, то Чимин с лёгкостью спутает одного с другим даже в том случае, если кто-то из них подаст голос. Две капли воды, они обладают одинаковым чувством юмора, мимикой, имеют манеру размахивать руками в наиболее эмоциональные моменты повествования, у них есть чувство собственного достоинства в одинаковой мере, одеваются они совершенно одинаково (у них один шкаф на двоих). Это какое-то безумие, думает однажды Чимин, когда после телефонного звонка возвращается в спальню близнецов и не может определить, где сидит Намджун, а где – Минджун. Поэтому он предпринимает меры и заставляет Намджуна носить красную нитку на запястье, но когда тот случайно теряет её, забывает надеть или рвёт, Чимин выходит из себя.       Вечер пятницы. На улице довольно тёплая погода, такая, при которой ни жарко, ни холодно, а ветер не стремится с очередным порывом забраться под вырез футболки. Чимин, восхищённый летним вечером, останавливается возле подъезда, чтобы зафиксировать в голове воспоминания о сегодняшнем дне. Если бы у него был с собой полароид, то он обязательно сфотографировал бы солнце на закате, а дома, сидя за рабочим столом, под жёлтым светом настольной лампы вывел бы на обратной стороне снимка маркером свой восторг. Но полароид валяется на полках шкафа, Чимин не хочет подниматься за ним и снова возвращаться. Поэтому он так и продолжает стоять, изредка моргая. Тогда ему удаётся выловить возле подъезда возвращающегося после прогулки Намджуна и попросить его помочь с пакетами, которые он в гордом одиночестве тащил целый час из гипермаркета. Его омежьи руки уже давно отвыкли от подобного рода тяжестей.       — Ну ок, чё, проблем нет, — тот ловко выхватывает пакеты с продуктами, неаккуратно подбрасывает их в воздухе и, размахивая ими в задумчивости, поднимается к лифтам, пока Чимин, хватаясь за сердце, искренне переживает за благополучие бутылки вина, которую он планировал распить сегодня за просмотром боевика со Стэтхемом.       Когда он открывает двери, то вдруг думает, что Намджун мог бы составить ему компанию.       — Эй, Намджун, не хочешь ко мне зайти? Я вина купил.       — А я тебе зачем? — не понимает тот и всем видом требует Чимина поторопиться из-за боли в пальцах.       — Со мной выпьешь!       — Так мне же восемнадцати нет.       — Ой, и что? Я вот вообще алкоголь впервые в пятнадцать попробовал. Какая разница, сколько тебе? Пятнадцать, семнадцать, двадцать, тридцать?! Невелика разница. Так говоришь, будто тебе всего десять лет. Вот хоть убей, не понимаю я такое стремление оттянуть момент до первого бокала, до первой сигареты, до первого косяка, до первого похода на фильм с самым высоким рейтингом. Ты этого как будто в интернете не видишь, в книгах про это не читаешь, от друзей не слышишь. Ты столько теряешь, Джун-а! Всё, давай, заходи, возражения не принимаются, — и он насильно проталкивает подростка в квартиру и закрывает за собой дверь – намекает, что не потерпит его ухода.       Когда бокалы со звоном опускают на кофейный столик, а Намджуна усаживают на диван, Чимин откупоривает бутылку, элегантно падает на диван и, включая пультом телевизор, уставляется на альфу, ему вдруг становится интересно это действие – с такого близкого расстояния взглядом исследовать задумчивое и отчасти печальное выражение лица. Чимин не сдерживается и указательным пальцем тычет в то место, в котором появляются ямочки на щеках при самой ослепительной улыбке. Он смеётся и отпивает вино, альфа виновато трёт щёку, недоумевая от такого жеста.       — Чего надутый такой? На тебе лица нет, давай, колись, — омега пихает Намджуна в бок и делает большой глоток.       — Ты о чём?       — Ну я же вижу, что у тебя что-то случилось, — Чимин подаёт Намджуну наполненный наполовину бокал в руки, а тот, потупив взгляд, ещё недолго держит бокал на уровне лица, решительно не понимая, что от него требуют, и опускает его, ставит на пол между ног, упираясь локтями в колени. — Что, опять с братом из-за ерунды поссорились?       — В смысле?       — Блин, ну ты вообще тугой сегодня! Ты всегда такой расстроенный, если между вами происходит какая-то херня. Но я, если честно, не думал, что между братьями будут случаться ссоры, — он тянется к столику, цепляет несколько виноградин, подбрасывает в воздух и ловко ловит ртом каждую из них, а затем продолжает: — Имею в виду ту частоту, с которой они у вас происходят. У меня брат старший был, но мы с ним как-то уживались в одной комнате.       Чимин обращает внимание на солнечный свет, охрой заполняющий стены гостиной, он, раздражённый, встаёт и резко задёргивает плотные занавески на окнах, чтобы создать более интимную обстановку для вина; включает торшер, стоявший возле дивана, вставляет диск в проигрыватель.       — Был?       — А, нет-нет, не подумай, — он закидывает горсть виноградин в рот, жуёт, из-за этого его речь становится немного неразборчивой, — он не умер. Мы с ним сейчас просто не общаемся. Он школу закончил и сразу в Китай метнулся. Мы о нём давно ничего не слышали, точнее, лично от него никаких вестей. Но родственники говорят, что у него там собственный бизнес процветает. Да и я о нём как-то постепенно стал забывать. Если бы не совместные снимки в фотоальбоме, то я бы точно усомнился в том факте, что в этом мире где-то находится мой родной брат. Мне бы казалось, что я его просто выдумал. Знаешь, нет такого чувства, будто от меня что-то важное оторвали. Мы просто прожили с ним вместе шестнадцать лет под одной крышей, как соседи в общежитии, и пошли своими путями. Была между нами какая-то дружба или вражда, для меня это теперь не имеет значение. Я гораздо сильнее ценю тех, кто присутствует в моей жизни в данный момент. Зачем тратить энергию на людей из прошлого? Зачем подпитывать эту иллюзию, что между нами что-то когда-то было? Так не делается. Я должен концентрироваться на людях из настоящего. А те люди – как кадры воспоминаний, да, их приятно пересматривать время от времени, но жить ими не стоит. Иначе будешь ненавидеть себя из сегодняшнего дня. Эти люди постепенно, ну, которые консервируются в виде воспоминаний, — Чимин ближе подбирается к Намджуну, подкладывая под себя ноги и для удобства упираясь локтём свободной руки в спинку дивана, а пальцами второй руки шагает по его плечу, — создают тебя, оставляют в тебе какую-то часть от себя. Они сохраняются не только в периферии сознания, но и оставляют свой отпечаток в твоей манере выражаться, в каких-то твоих привычках и… и так далее. Но эти кадры ты должен беречь, потому что это будет единственной вещью, которой ты, весь поседевший и морщинистый, сможешь утешать себя, когда будешь вянуть в кресле-качалке. Вот тебя я особенно ценю, Намджун. Но знаешь, не хочу, чтобы ты превращался в кадр из прошлого. Хочу вечно жить тобой сегодняшним, понимаешь? Знаешь, если ты меня оставишь, то я буду страшно скучать.       — Скучать? Сильно?       — О-о-о! Скучать! Скуча-а-ать! Сильно-сильно скучать, даже, наверное, убиваться буду, страдать и по ночам рыдать, а потом буду вставать из постели, весь такой разгоряченный, в расстёгнутой ночнушке, в одиночестве распивать своё самое любимое вино и ругать тебя за то, что ты посмел бросить меня одного.       — Вот как, значит?       — Ага.       Чимин подталкивает бокал к намджуновским губам, наблюдает за его реакцией, когда тот вдыхает запах алкоголя, и расслабленно улыбается, когда Намджун делает первые глотки. Он видит, как дёргается кадык на его шее. Намджун с секунду выжидает, облизывает губы, собирая с них остатки вина, и кивает головой, как бы молчаливо нахваливая выбор Чимина. И отпивает ещё, накрывая своей ладонью чиминовскую ладонь, неизвестно для чего задержавшуюся на ножке бокала. Кажется, оно и вправду приходится ему по вкусу. Замирает в одной позе, широко расставив ноги, разглядывает остатки на дне бокала, двигает им под носом, глубже вдыхает, откладывая его в своей памяти, чтобы изредка возвращаться к воспоминаниям о сегодняшнем дне.       О невинном пристрастии Чимина к алкоголю говорит его замечательная коллекция, которую он хранит за стеклянным дверцами шкафчика в гостиной, на полках прячется более двадцати разнообразных бутылок с этикетками на иностранном языке. Там есть и красное вино, и розовое, и белое, и Мадейра, и портвейн, и абсент, и коньяк, и Метакса, и джин, и белый ром (который он не особо любит, но почему-то держит у себя в шкафу), и токай, привезённый родителями из Венгрии, и самый интересный, по мнению самого Чимина, напиток – Аквавит, который он прикупил во время своей последней поездки в Норвегию. Аквавит он не решается попробовать, боится того факта, что тот изготовлен из картофеля, и того, что в нём целых пятьдесят градусов крепости. Всё же, Чимина довольно быстро развозит с алкоголя, но при этом уважать он его не перестаёт – на протяжении всей его короткой жизни именно он был верным и неизменным помощником в самых тяжёлых жизненных моментах. Никакое время человека не спасёт, никакое проявление заботы или нежности, никакие откровенные разговоры с родственной душой и никакой завал на работе не избавит от крупных потерь или серьёзных проблем.       Намджун же напивается не так быстро, как Чимин.       Чимин искренне считает, что алкоголь способен раскрепостить любого, даже самого закрытого и необщительного человека, – именно это произошло с ним в пятнадцать лет – поэтому надеется, что сегодня Намджун станет более раскованным, сорвётся на пошлые комплименты, заставит постыдно покраснеть Чимина и даст ложную надежду на шанс возникнуть чему-то волшебному в их отношениях. Они оба уже оказываются пьяны и едва могут уследить за происходящим в телевизоре, Чимин достаёт очередную бутылку вина и пытается разлить по двум бокалам, как вдруг Намджун притягивает омегу к себе за талию, заставляя то ли усесться рядом с ним, то ли завалиться прямо к нему на колени. Он о чём-то шутит, говорит полный бред, который невозможно воспринимать с адекватным рассудком, выдыхает Чимину прямо в ухо, а тот, посмеиваясь и сжимаясь в руках альфы, проливает вино себе на домашние штаны, но не обращает на это внимание – вслушивается в каждый намджуновский вдох и выдох, в звучание его голоса и не понимает, о чём тот говорит. Он просто продолжает машинально смеяться, ведь ему сейчас кажется, что всё, что делает и говорит Намджун, – такое смешное и забавное! Затем он чувствует, как крупная ладонь, обжигающая своим касанием, опускается на колено, незаметно движется выше, неторопливо прокладывает себе путь до паховой области, но потом, словно остерегаясь, обходит пространство между ног, укладывает ладонь на внутреннюю сторону бедра.       Чимин шире улыбается самому себе, улыбается той Госпоже Фортуне, которая оказалась такой благосклонной сегодня. У него пылает между ног, это бережное отношение, проявляющееся в невинных касаниях, приводит в чувство эйфории, и тогда Намджун переходит к комплиментам, к таким, о каких мечтал Чимин. Но он уже давно не школьник, чтобы рдеть от слов, направленных на его ягодицы. Чимин, цепляясь пальцем за вырез футболки, позволяет Намджуну уткнуться носом в его пышную шевелюру и глубже втянуть запах омеги. Он знает, как окончательно и бесповоротно увлечь самого стойкого и воспитанного альфу, знает, что эти альфы оказываются такими беспомощными перед раскрытым телом омеги. Они оказываются обескураженными, когда обнаруживают, что им не приходится проявлять инициативу, как делают это в общении с другими омегами. Намджун – всего лишь подросток, неопытный, но романтичный. Чимин, оглаживая намджуновское лицо, понимает, что и вправду соскучился по предварительным ласкам. Тогда, год назад, у него случился внезапный половой акт с кем-то из бывших одноклассников, и не было никаких намёков на нежность. С Намджуном всё по-другому. Чимин вообще не помнит, чтобы кто-то к нему проявлял нежность в те моменты, когда следует довести партнёра до максимальной точки возбуждения броском на кровать или шлепком по ягодицам. Но Намджун почему-то старается, он не такой альфа, как все, он – особенный. Излишне трепетный, стремившийся доставить больше наслаждение омеге, чем себе.       Они обнимаются, уверенно глядя в глаза, и находят губы друг друга. Чимин, не прерывая поцелуй, отставляет бокалы на столик, усаживается к подростку на колени и обвивает его шею руками, чтобы окончательно сокрушить того таким трогательным жестом. Он хочет продолжить проявлять спонтанную инициативу, руководить процессом и темпом поцелуев, но Намджун – первый, кто уверенно запускает свой язык в чужой рот, уничтожает уверенность Чимина в том, что тот до этого ещё ни с кем не целовался и в постели не бывал. Кажется, Намджун ведь в один из откровенных разговоров поделился секретом, что в свои семнадцать лет всё ещё ходит девственником. Но только сейчас Намджун, альфа без сексуального опыта, уже роняет Чимина на лопатки, избавляя его от футболки. Чимин хаотично двигает пальцами в намджуновских волосах на лад гребня, ворошит их, пока Намджун прокладывает дорожку из поцелуев от живота к шее; Чимин, трепеща телом и душой, ждёт, когда тот снова коснётся его губ.       — Ах, Намджун… — Чимин шире раздвигает ноги, позволяя Намджуну плотнее прижаться к нему, тот обхватывает омегу за бёдра, этим жестом выражая наклонность к проявлению власти, которая присуща альфам такого роскошного типа. — Джун-а, не медли, возьми меня прямо на этом чёртовом диване. Ну же, Намджун… ах! — альфа кусает Чимина в плечо, расставляя руки по обе стороны, но останавливается, замирает, о чём-то крепко задумывается, пока Чимин расстёгивает ему ремень, пальцами притрагивается к налитому кровью члену через ткань нижнего белья, а тот спрыгивает с дивана.       — Я не могу так… — он прячет лицо в ладонях, — не могу, Чимин, не могу!       Пауза. Пальцы Чимина судорожно сжимаются в кулак. Он так был близок к тому, чтобы прикоснуться к его члену, был близок, чтобы ощутить тепло его тела.       — Ты чего? — оголённый по пояс омега приподнимается на локтях, он ещё пьян.       — Не могу так поступать с тобой! Чёрт, забудь, что сейчас было! — на этих словах Намджун покидает квартиру Чимина, с силой хлопнув дверью.       Чимин, сконфуженный, думает: неужели он настолько отвратительный, что от него можно вот так легко сбегать без каких-либо объяснений? Это как минимум неприлично, обижается Чимин, усаживаясь на диване и стараясь привести мысли в порядок. Он должен хотя бы попытаться объективно взглянуть на всю ситуацию со стороны зрителя. Но ничего не выходит, он раз за разом натыкается на мысль о том, что Намджун нашёл в его теле что-то отвратительное, какой-то изъян, не позволяющий ему продолжить дело. Чимин оглядывает своё тело, принюхивается к запаху, оглядывает ногти, оглаживает полностью депилированную кожу, но не находит никаких причин. Может быть, у него лицо стало каким-то отвратительным? Может, началась какая-нибудь аллергическая реакция? Чимин разглядывает своё лицо в зеркале. Обычное лицо смотрит на него в ответ, молчит и не даёт ответы на вопросы. Возбуждение в штанах тут же исчезает, его разум полностью охватывают обида и негодование. Ведь как же это так… ведь Намджун с таким искренним взглядом хвалил внешность Чимина и его тело. Ведь ему даже удалось возбудить его! Слишком много вопросов, и одного ответа «Я так не могу!» становится недостаточно. Чимин уже рвётся забежать в квартиру семьи Ким и разгромить комнату близнецов, но вовремя сдерживается. Он человек злопамятный, найдёт момент, когда можно будет больно ужалить.

***

      Следующим утром Чимин не находит в ленте уведомления сообщение от Намджуна, в котором тот объяснил бы своё вчерашнее поведение, нет пропущенных звонков. На столике в гостиной – немытые бокалы, вчера Чимин находился в таком настроении, при котором больше хочется разбить посуду, чем вымыть её. Сейчас же сонный и стремившийся подавить в себе деструктивный эмоции Чимин намыливает бокалы, представляя, как этими самыми руками – на которые он истратил десятки дорогих кремов – душит Ким Намджуна. Уже почти девять часов утра, не возникает ни одной мысли об утренней пробежке, велика вероятность того, что Чимин, свернув в неправильном направлении, понесётся в круглосуточный бар или клуб.       При звонке в дверь Чимин тут же откладывает грязную посуду в сторону, снимает резиновые перчатки, морщится от неприятных ощущений, будто он ящерица, сбрасывающая с себя старую кожу, и заглядывает на монитор. Он видит Намджуна, прижимающего к себе какой-то свёрток. Неужели с извинениями пришёл, ухмыляется Чимин и открывает двери, остаётся стоять на пороге, плечом прижимаясь к дверному косяку.       — Утречка, Чимин! — бодро приветствует Намджун и пихает Чимину в руки свёрток.       — Эм… это что? — Чимин изумляется вместо приветствия, недоумевая от приподнятого настроения альфы.       — Кактус!       — Чё?       — Ну ты же сам кактус просил! Говорил, мол, большой кактус с цветочком будет мило смотреться на твоём рабочем столе, вот я и забежал вчера в садовый магазин. Выхватил самый крутецкий! А, посмотри! Не пустишь? — Намджун без разрешения протискивается в квартиру Чимина, слабо пихая того плечом. Чимин хлопает глазами, пытается понять, что к чему. — Я думал к тебе на обратном пути зайти, но ты чего-то рано спать улёгся, свет в доме не горел.       — Ты сейчас надо мной смеёшься?! — негодующе кричит Чимин, едва сдерживая себя от затеи прижать к лицу Намджуна кактус, обёрнутый в газету. — Решил искупиться этой хернёй?!       — Да что не так-то? Крутой же, ну!       — Не притворяйся дебилом, мать твою! Засунь своё грёбаный кактус себе в задницу и вали отсюда на все четыре стороны! И чтобы я больше не видел тебя!       — Хэй, Чимин, ты чего? — вместо ответа он получает удар полотенцем по щеке, а затем его выталкивают в подъезд, он едва не заваливается на бетонный пол. – Чимин!       — Всё, и не попадайся мне на глаза, чёртов трус!       Дверь с грохотом закрывается, Чимин сердится, Намджун недоумевает, спускающийся по лестнице сосед в одних спортивных штанах изумлённо приставляет к губам сигарету. Вот так картина.