О венских вафлях и новогоднем счастье

      Старый ноутбук тяжело и скрипуче вздыхает, когда палец вдавливает в корпус кнопку включения. Десять лет уже как он ежедневно вздыхает.       Цзян Фэнмянь снимает очки и трёт глаза в попытке расслабиться. Перед новогодними праздниками его завалили работой так, что с кроватью он встречается не раньше четырёх утра. В особо поганые дни спать не приходится вовсе.       Но зарплату платят весьма достойную, поэтому ради оповещения о пополнении счёта высиживать стоит. По крайней мере, ему так кажется.       Мимо цокают каблуки и проплывают стаканчики кофе, рассеиваясь прежде, чем неверный свет мониторов успеет поймать черты лиц. Царит тишина, светлая и почти праздничная, перебиваемая редкой суетой и шарканьем в дальнем коридоре. Хорошо.       Но дома несомненно лучше. И при первой же возможности Цзян Фэнмянь вылетает из офиса, прихватив конфеты, и едва не сталкивается с начальницей.       — Закончили? — белое облачко её фразы ударяет запахом венских вафель.       — Да, прошу извинить, госпожа Юй, — Цзян Фэнмянь неловко кланяется и мельком скользит по недовольной кривизне рта и изломанным бровям. Раздражение легло несмываемой маской на лицо властной женщины, но оно будто напускное и пустое. Приклеенное поверх чего-то большего.       Госпожа Юй так и остаётся стоять на месте, пока машина Цзян Фэнмяня не уносится по заснеженной дороге. Только после слышится тихий усталый вздох. Проверяется невзрачный пакет, перекинувшийся через запястье, и автомобиль едет по накатанной колее.       — Папа! — маленькие ручки обхватывают Цзян Фэнмяня за талию и с силой сжимают, — Папа! Мы с а-Чэном приготовили тесто для печенек… И фрукты помыли, и хлеб порезали!       — Папа! — из-за угла выглядывает мальчик, толстобровый и хмурый, зажимающий в кулачке палец, — Я порезался…       — Просил не трогать ножи, а-Ли, а-Чэн, — Цзян Фэнмянь мягко хлопает по макушке дочку с руками-ниточками и с ней, висящей на поясе, идёт доставать аптечку. Неугомонной пчёлкой жужжит а-Ли о том, что они просто хотели помочь.       Он верит, конечно, верит. Как никто другой, наверное, верит, пока забинтовывает палец сыну, убирает со стола и пола рассыпанную муку и выкладывает на тарелки неровные дольки фруктов и кусочки хлеба разной толщины.       С микроволновки светло и тоскливо улыбается фотография, наблюдая за их общими стараниями. Теми же глазами искренне и радостно смотрит на него а-Ли. Частичка этого фото играет и в нахмуренном лбу а-Чэна, в его тонких поджимающихся губах. В атмосфере праздника и семейного счастья тоже есть что-то от запечатлённого на нём.       И всё же Цзян Фэнмяню не хватает. Не хватает женских рук поверх ладошек дочери, не хватает белого пятнышка муки на носу сына. Недостаточно ярко, недостаточно счастливо, недостаточно тепло. Не хватает матери. Жены. Хозяйки.       Цзян Фэнмянь отряхивает муку, облачками осевшую на чёрную рубашку, и наконец добирается до комнаты, снимая офисную одежду и скидывая её в угол. Потом постирает, а сейчас — дети.       А-Чэн в зале пытается удержать большую искусственную ёлку, пошатываясь каждый раз, когда а-Ли неловко цепляет игрушки на колючие веточки, и бурчит себе под нос.       — Осторожнее, помощники, — Цзян Фэнмянь подхватывает накренившуюся ёлку, мягко отталкивая сына из-под иголок, — Ставь на подставку. Вот так.       Пыхтя и хмурясь, а-Чэн подпихивает пластмассовые ножки под деревце и довольно хлопает в ладоши. А-Ли сразу же нагружает его шариками и мишурой, бежит за табуреткой и вскакивает на неё, требуя подавать ей игрушки и деловито подпирая бока кулачками.       Цзян Фэнмянь усмехается, но трещинки уже бегут по маске тихой радости. Улыбка становится ломанной, и от оскала, вымученного и едва тёплого, тошно. Всё равно недостаточно.       Телефон на столе взвизгивает и светится, оповещая о новом сообщении. На измазанном мукой экране надпись: «госпожа Юй». Цзян Фэнмянь тихонько, украдкой выдыхает, когда открывает переписку с ней длиной в несколько месяцев. От напечатанных букв веет венскими вафлями и немножко духами.       «Вы дома?»       Госпожа Юй пишет ему часто, спрашивает о семье, детишках, увлечениях. Знает, что он за последние десять месяцев сменил с дюжину рабочих мест, нигде не задерживаясь дольше нескольких недель. Знает, что по вечерам он предпочитает слушать нескладные рассказы детей перед телевизором и готовить с ними. Госпожа даже видела несколько видеозаписей, где а-Ли готовит печенье и учит этому папу и брата. Тем не менее, домой — за черту — она никогда не заходила.       Пальцы отстукивают по экрану короткое «Да», но оно сухо и грубо. Рядом появляется: «с детьми». Уже лучше.       Они давно так. Полувзглядом, полужестом. Полувздохом. Госпожа Юй ходит вокруг, по краю его сознания, вплетая себя в мысли, вылепливая свой образ во снах, занимая место рядом. Но при этом рядом её никогда нет. Она всё ещё начальница, всё ещё предпочитает не погружаться слишком глубоко в личное, но это короткое «Вы дома?» отдаёт предвкушением, сладкой кислостью.       С микроволновки на него светло и тоскливо смотрит фотография.       На звонок в домофон дети слетаются быстрее, чем Цзян Фэнмянь успевает выйти из кухни. Ждут чуда, подарков. Счастливо и доверчиво, наивно даже смотрят на телефон, до которого не могут дотянуться. Но его и снимать не надо: догадаться легко, и Цзян Фэнмянь пускает, не спрашивая.       Дверь а-Ли открывает заранее, нетерпеливо выглядывая на серую, тёмную лестничную площадку. Она ёжится от холода, оплетающего её, но всё равно смотрит вниз, от предвкушения переминаясь с ноги на ногу. Слышит цокот каблуков и почти плачет от счастья.       — Мама! — она выбегает из квартиры в белых носочках и розовом платьице, кидаясь в объятия укутанной в тёплое женщины. Гостья громко охает, опасно покачнувшись, но успевает схватиться за перила и придерживает а-Ли за плечи. Её лицо за пурпурным шарфом разглядеть нельзя, но витает тягучий запах неловкости.       — Простудишься, малышка, — девочку мягко отстраняют и разворачивают к отцу и брату, в смешанных чувствах смотрящим на неё. Цзян Фэнмянь хочет сказать, что а-Ли обозналась, но выдавить из себя ни слова не может. Только шире раскрывает дверь и запускает вместе с гостьей дыхание зимы, почему-то такое тёплое, что почти даже не колется.       — Госпожа Юй, — он помогает снять плащ, такой неправильно холодный в стужу. Под шарфом красный нос и щёки, горящие странным блеском глаза. В руках — два пакета.       А-Ли, как только они заканчивают с любезностями, подхватывает гостью под руку и тянет на кухню, глядя на её пальцы в своей ладошке с восхищением и радостью. А-Чэн стоит рядом с Цзян Фэнмянем и супится.       — Это же не наша мама, да? Наша там, на микроволновке.       Цзян Фэнмянь не отвечает, неловко треплет сына по волосам и отправляет забрать а-Ли. Чувство внезапно свалившегося счастья опасно кружит голову; в квартире пахнет венскими вафлями. Пахнет хозяйкой.       Протяжный вой рушит идиллию. На кухне а-Ли плачет навзрыд, а госпожа Юй в растерянности стоит перед ней, неловко раскрыв объятия. Её губы чуть кривятся в досаде, странная боль прошивает руки, стягивая нитками и не давая пошевелиться.       — Н…н-не… Не мама! — а-Ли взахлёб рыдает перед микроволновкой и, будто в нежелании верить шире раскрывает глаза и смотрит на госпожу, потом — на фотографию. Не видит сходства и плачет громче и надрывнее.       — Вы сказали им, что она уехала? — госпожа Юй смотрит на а-Чэна, шлёпающего по макушке только-только успокоившуюся а-Ли.       — Кто?       — Там, фотография. Ваша жена.       Невесомым выдохом падает на сердце болезненное «да». Он не смог сказать детям, что их мамы больше нет. Он много чего не смог.       — Когда?       — Пять лет назад, при родах.       Цзян Фэнмянь потирает пальцы и фартук, часто смаргивая. На начальницу не смотрит — кожей чувствует сочувствие. Больная тема. Но нужно ли ему сочувствие? Едва ли.       Колючая жалость отступает. Его не берут за руку, но будто прямо сейчас встряхивают и обнимают тысячей рук.       — Вас ждут дети. Вы им очень нужны, господин Цзян. Идёмте.       И он идёт, не один — за ней. У неё идеально вбитая осанка и подбородок высоко вздёрнут. Властная и сильная, настолько скупая на эмоции, что эмоциональнее человека не найти.       Госпожа Юй садится рядом с детьми, шурша пакетом с нарисованными новогодними шариками. Достаёт мандарины и конфеты, впихивая удивлённым малышам в руки, и криво, неумело улыбается. Уголки губ мелко подрагивают, но дети не обращают внимания и радостно выхватывают фрукты, неловко кланяясь и пряча счастье на лице.       — А как Вас зовут, тётя? — а-Чэн теребит рукавчики кофты и смотрит в пол, но говорит достаточно громко. Услышав обескураженное «Юй Цзыюань», поднимает голову и расплывается в такой широкой улыбке, на какую только способен угрюмый ребёнок, — У Вас с мамой имена похожи, тётя Юй. Будете тоже нашей мамой?       Цзян Фэнмянь давится воздухом и уже раскланивается в извинениях, но госпожа Юй смеётся неожиданно и сипло, пряча слёзы за выбившимися прядями. Еле слышное «возможно» тонет в звонком и радостном бое курантов, исполняя заветные мечты целой семьи.       С микроволновки светло и облегчённо смотрит фотография.