Тейватская похлёбка

      В тот день из Разлома выбрались не все.              Это стало понятно почти сразу, когда Сяо, одевшись в глубокую задумчивость, глазами прочертил по небу и сказал с ранее не свойственной ему лёгкостью: «Отныне герои будут присматривать друг за другом». И повернулся к Ли Юэ, обведя его новым взглядом — таким смотрят на реку, в которую уронили памятную вещь.              Что-то, прежде принадлежавшее Сяо, осталось там, внизу, как сброшенная змеиная кожа или фитиль догоревшей свечи. Так, по крайней мере, кажется поначалу. Потом думается, что Сяо ещё и приобрёл нечто, что не спешит показывать; так мать может раздумывать, говорить ли ребёнку о смерти бабушки.              Точно одно — он ушёл глубоко в себя, нырнул с головой в колодец. И почётный рыцарь, имея некоторый опыт в таких штуках, делает вот что: не мешает ему.              Так проходят несколько дней.              

***

      Он позвал под вечер, когда солнце перестало печь, и Ли Юэ медленно остывал. На одну часть неба вылили синюю краску, вторую занимали румяные облака, и Сяо в своих одеждах потерялся на этом фоне.              Почётный рыцарь находит его по голосу:              — Ты здесь… Я много думал о том, что произошло. Как я и говорил, я кое-что осознал, но во время нашего разговора ещё не до конца понимал, что именно.              — Но теперь понял.              Сяо поворачивается. Нет, его никак не потерять среди облаков и солнца. Сейчас он кажется слишком заземлённым не только для адепта, но и для обычных людей — что-то есть такое простое в его глазах, что прежде уступало место столетиям под гнётом кармы.              — Я больше не буду готовиться к худшему. Жизнь Якс полна страданий, но это не значит, что в ней нет места светлому. Это не только дорогие мне люди, но и каждый новый день. Я защищаю Ли Юэ, делая его спокойнее и безопаснее, и… — От тяжёлого вздоха Сяо солнце совсем придавливает к горизонту. Ему явно не просто даётся принятие этой истины. — И, наверное, я заслуживаю вместе с остальными наслаждаться этим спокойствием и безопасностью.              Совсем некстати приходит желание подразнить:              — Значит, ты даже согласишься вместе пойти на Праздник Морских Фонарей в следующем году?              — Хм…              Понятно.              Почётный рыцарь провожает взглядом последние солнечные лучи. Некоторое время они коротают в уютном молчании. Кажется, Сяо и не ждёт больше никаких слов, потому удивляется, когда звучит:              — На самом деле, у меня с собой тоже кое-что есть… Это не мысли, а предмет.              — Правда?              — Ты говорил, что хотел отнести в храм Бронзового Воробья что-нибудь в память о Босациусе. Один мой друг — художник. Мы с Паймон описали ему увиденные в разломе воспоминания без имён и конкретики, но он всё равно сумел кое-что нарисовать…              Обрамлённые простой деревянной рамкой, на бумаге изображены яркие тени, в центре которых темнеет фиолетовый здоровяк с голым торсом. Он протягивает сразу четыре руки, по каждой на друга, и громко смеётся — белеет ряд зубов. При этом знающему человеку совершенно ясно, что яркие тени — другие Яксы из Великой Пятёрки: Нефритовый Коршун лежит у ног самого маленького пятна, а длинные синие рукава Бонанас падают на траву, как водопад.              — Он любил говорить, что у него четыре руки, чтобы оберегать ещё и каждого из нас, — вспоминает Сяо, и в уголках его губ проглядывает начало улыбки. — Спасибо… Не будем тянуть, отнесём в храм.              …Рисунок опирается на курильницу, рядом стоят блюдца с любимыми угощениями Бронзового Воробья и одно — с водой или каким-то бесцветным напитком. Сяо долго не отнимает руки от рамки, разглядывая знакомые размытые черты. Вышедший подышать свежим вечерним воздухом Ван Пинъань то и дело оглядывается на прихожан, но мешать не решается.              — Мне доводилось чувствовать руку судьбы, — говорит почётный рыцарь, когда проходит совсем уж много времени. — Ты спрашивал меня об этом, и теперь я даю ответ. Когда неизвестная Богиня… всё моё путешествие по Тейвату — это будто судьба.              Не поворачиваясь, Сяо медленно кивает:              — У тебя впереди определённо долгий путь. Я ощущаю рок ярче всего остального, но не боюсь его, даже зная свой конец. Твоё будущее туманно, но если примешь его…              — Нет. Даже если то, что произошло со мной, это судьба, то моё будущее — мой выбор. Я знаю, что порой руку судьбы нужно направить… — Тёплые руки осторожно берутся за холодную ладонь Сяо и отводят в сторону от рисунка. — И я сделаю это. Босациус считал, его предназначение — великая жертва. Ты в это веришь? — На лице Сяо — печать раздумий. Почётный рыцарь отдирает её, как пластырь: — Бонанас говорила, что нет такого места, куда могли бы вернуться ваши души. В это ты тоже веришь?              — Мы с тобой видели Бронзового Воробья после смерти. Если и есть спокойствие для душ Якс, то я о таком не знаю.              — Ты опять думаешь о худшем, — журит почётный рыцарь. — В светлом будущем, в котором Ли Юэ спокоен и безопасен, в спокойствии и безопасности и ты.              За отодранной задумчивостью виднеются неприкрытые эмоции. Сяо отворачивается.              — Я… подумаю об этом.              Руки он не вырывает, и почётный рыцарь перебирает тонкие пальцы, как струны цитры.              — Знаешь, одна моя знакомая умеет предсказывать будущее. Она говорит, что лживое небо знает о судьбах под звёздами. Отражение в воде даёт верные ответы. — Тишина. — Сяо, — тихо зовёт почётный рыцарь, — посмотри сюда.              И указывает на блюдце с водой у курильницы. В ней отражаются четыре руки.              И пять улыбок.