Этюд

      Еще в юные годы у меня появился друг. Мальчишка-артиллерист. По жизни ему не очень везло. Не повезло и после смерти… Вот так на него в профиль с правой (!) стороны посмотришь — вроде хорошенький мальчик. И думаешь ты так, пока не увидишь Пашку в анфас. Когда я спрашивала, что у него с лицом, он говорил мне, что щеку ему сорвало. А вот чем именно — он уже не помнил. Но, в общем-то, медсестра тогда довольно аккуратно справилась с раной. Но теперь снова было видно зубы. Возможно, просто слетели швы, когда он… Нет, у нас не принято говорить об этом.       Пашка был контужен, не очень хорошо слышал. Я все же думаю, что он подорвался на порохе. У него еще не было трех пальцев, отчего он не очень ловко управлялся со своей косой. Над ним за это никто не смеялся, конечно. Кроме одной противной девочки. Угадайте, в кого же по уши влюбился Пашка?       Я так долго его отговаривала… На каждой паре он отводил глаза с одной доски на другую. Не ревновала я! Просто та девка, Янка, очень мне не нравилась. До чего же чванливая! До чего себялюбивая! До чего же… Каждый раз, когда она попадалась в поле зрения, плеваться хотелось, и хотелось — страшно.       — Паша, милый, ну зачем тебе такая? — спрашивала я.       Он каждый раз прикладывал ладонь к груди, обращал взор к потолку и вздыхал:       — Ничего не могу с собою сделать!       Говорил, что-то у него там в животе шевелится, когда она на него смотрит в столовке. Жуки какие-то.       — Так может это суп несвежий? — преположила я. — Давай на повариху пожалуемся?       — Да ну тебя! — только и махнул он рукой.       До чего же странные иногда эти мальчишки…       Деньки в академии шли своим чередом: Пашка день ото дня пускал слюни по Янке, Жук вел лекции, Янка ябедничала Жуку, когда я делала какую-нибудь пакость, — мне день ото дня прилетало. Идиллия. Пока Пашка не решил ей признаться. Ладно он смотрел на нее, как Бобик — на колбасу, но когда он сказал, что скажет ей о чувствах… У меня все внутри оборвалось и похолодело. Она же его с потрохами потом сожрет. Он до конца академии не отмоется. Но дуракам закон не писан. Раз уж мне не удалось отворить Пашку, я решила обойтись меньшей кровью.       — Оставь ей записку, — предложила я Пашке.       Он посмотрел на меня, подняв брови и чуть скривив губу. Как на дуру посмотрел. Забыла… У него не очень хорошо получалось держать ручку. Поэтому я зачастую писала лекции за двоих.       — Ну хочешь я напишу? — предложила я.       — Ты частенько гадости на видных местах пишешь — она твой почерк и без очков узнает.       — И то верно.       Главное — не впадать в отчаяние. Так мы думали, как бы Пашке признаться и не прославиться на всю шарагу, еще дня два. Пока кто-то не подал знак первым. После большой перемены, на арифметике, на нашей парте мы обнаружили конверт. Если бы я нашла его первее Пашки, видит Бог, я бы тот же миг разорвала его на части. Потому что уже тогда догадывалась, что за язва могла его оставить. Выдавал душок ненавистного перенасыщенного парфюма. Она когда рядом стоит, у меня все рецепторы отмирают. А Пашке, видимо, нюх порохом наглухо отбило.       — Жди меня сегодня за вторым корпусом, — полушепотом прочитал Пашка. То ли мне, то ли от волнения.       — Не ходи, — попросила я. — Сам ведь знаешь, что там будет.       — Пойду, — решился он. — А вдруг…       — Тогда я иду с тобой!       — Ты что?! — на его лице выразился ужас. — В прошлый такой раз тебя от занятий отстранили на неделю.       — Неплохое было время.       Всю ту неделю наставник мой, Иван Николаевич, занимался со мной у себя в кабинете, старался давать все пропущенные темы. За ошибки, правда, прилетало розгой… В остальном, исключая уроки борьбы, которые начинались всякий раз, как я пыталась улизнуть, и заканчивались избиением, все было очень даже неплохо. А чем же я такое заслужила? О, я расскажу как-нибудь позже.       Еле отсидев последнюю пару, Пашка спешно собрался и выскочил из кабинета первее всех. Я — бегом за ним. Забыла очки. В два шага вернулась к парте. Была поймана за ухо.       — Отпустите, я все прощу! — в панике выдала я.       Но Жук был непреклонен.       — Отмоешь доску — отпущу.       — Мне бежать надо!       — А мне — идти на обед.       — А за что вообще на этот раз? — возмутилась я.       — Для профилактики. Ты сегодня тише воды, ниже травы. Опять паясничать удумала?       — Никак нет! Ну пустите…       Вырваться не получалось. Тут либо оставить ухо, либо оставить Пашку. Из двух зол всегда выбирают меньшее. Последний рывок…       — Я вам потом доску отмою, Вениамин Николаевич! Ну очень надо идти!       Ухо горело огнем, но вроде осталось на месте. Только бы успеть. В кроссе на длинные дистанции я никогда не была хороша, но ради Пашки… Опять, только бы успеть. Сигаю с пролетов, быстрее пули — мимо вахтера, полуденная яркость и прохладная осенняя свежесть, по заднему двору — только юбка веером, взмывались листья под ногами. Красный кирпич второго корпуса, забегаю за угол, и…       Медсестра сказала, что я сильно ударилась головой. А я помню звон железа. Пару дней приходилось ходить без очков, пока мне не сделали новые. Пашка молчал еще пару месяцев, не выдавая ни слова ни мне, ни кому-либо еще. Янка пропала с концами. Ну как… Так нам казалось. Ее нашли через месяца три, но где и в каком положении — материал для криминальных статей Жнецовского вестника. Затем ползли слухи о демонических проказах, крысах в рядах, внезапно привлекли пропажу студентов, что было явлением отнюдь не новым и повсеместным; Иван Николаевич, пока слушал, как у меня дела в академии, сперва сильно смеялся, потом серьезнел и говорил мне на всякий быть осторожнее. И, знаете, не зря… Но это уже другая история.