Путь Левой Руки

7. Книга

Еще не легли снега.

Но, предчувствуя тяжкую ношу,

Склонился бамбук до земли.

Дом, тонущий в тусклом пасмурном рассвете, встретил Рейстлина тишиной. Карамон на руках протащил его через кухню и общую комнату и, даже не сняв пропыленной мантии, уложил в постель. Рейстлин, оберегая вывернутую братом руку, отвернулся. Брат укрыл его одеялом и молча вышел. Маг проспал большую часть дня и проснулся уже вечером, в сумерках. За приоткрытым окном тревожно шелестели ветки валлина. Рейстлин тяжело поднялся, чувствуя себя разбитым после целого дня и ночи в седле, к тому же, рука все еще болела. Он осмотрел и ощупал запястье, но пришел к выводу, что вывиха, все же, не было. Карамон выворачивал ему руку аккуратно. Практически нежно. С любовью. Рейстлин, помедлив, вышел на кухню, набрал в чайник воды, стараясь не шуметь и повесил его над огнем. Внизу были слышны ритмичные удары топора. Маг понятия не имел, ездил ли сегодня брат на работу, на ферму, но, во всяком случае, сейчас он был дома и колол дрова внизу, у ствола валлина. Карамон работал с удовольствием, умело размахиваясь топором, из-под которого с каждым ударом разлетались аккуратные ровные поленца и брызгали белые щепки. Когда он, закончив, всадил топор в крепкий пенек и поднялся в дом, Рейстлин уже был на кухне. Карамон в сенях выпил ковшик воды и вошел. Он был в одной рубашке с распахнутым воротом, почти не раскрасневшийся от тяжелой работы и собранный. Брат стоял спиной, возле узкого столика у камина, который он использовал для готовки и возни со своими травами, и занимался чаем. Травы были здесь же, в мешочках и баночках, на полке, а под потолком сушилось еще несколько недавно собранных и аккуратно стянутых связок-букетиков. Карамон совершенно не разбирался в них. Рейстлин молча достал вторую кружку, насыпал в нее какой-то сбор и снял с огня вскипевший чайник. Также молча поставил перед присевшим у обеденного стола Карамоном кружку, исходящую паром, и сел напротив. Треск огня в камине, сопение чайника, струйки пара над кружками, сухой запах от трав — все это было очень уютно, но в воздухе повисла напряженная тишина. Братья пили чай молча. Рейстлин выглядел бледным и безразличным. На Карамона он не взглянул ни разу, держа обеими руками горячую кружку — значит, запястье уже не болит — грея об нее тонкие пальцы и глядя в огонь. Карамон ждал, что брат станет объясняться, чего он терпеть не мог — Рейстлин всегда заводил его в какие-то словесные ловушки, но тот, казалось, потерял всякое желание разговаривать. Карамон тоже никак не нарушал тяжелое, плотное — хоть ножом режь — молчание. Он обычно пил свой чай быстро, в два глотка, но на сей раз тянул дольше, примериваясь к брату, который делал маленькие глоточки, прижмуривая глаза, как от усталости. — Поговорить не хочешь? — спросил Карамон. — Мне не о чем говорить с тобой. — Обиделся? — Мне не о чем говорить. А главное — я не хочу. — Рейст, так будет лучше. И еще кое-что… Рейстлин, который смотрел в огонь, выплясывающий в камине, перевел на него взгляд, когда звякнула пряжка ремня. Карамон стоял посреди кухни, наматывая один конец его на ладонь. Второй конец, с тяжелой пряжкой, повис мертвой змеей. — Карамон. — Я очень не хочу, чтобы тебе вчерашняя ночь не запомнилась, Рейст. Не хочу больше ловить тебя по полям и трактам, как зайца. Вставай. Рейстлин медленно поднимается, запрокидывает голову, переводя взгляд с брата на низкий потолок, словно ничего интересного в Карамоне нет. — Не здесь, Карамон, — бросает он. — Ты побьешь мне всю посуду. Карамон тянет брата за локоть, подталкивая в комнату и толкает к столу. Закрывает дверь. Задергивает занавеску на окне. — Я так порву тебе мантию. Сними, — распоряжается Карамон почти что примирительным тоном. Шуршит белая ткань, и Рейстлин отбрасывает мантию на стоящий рядом стул. — Такой язык тебе более привычен, Карамон? — оборачивается он через плечо. — Нет. Тебе — привычен. Иначе ты не понимаешь. Я ведь просил тебя. — Ты не просил. Ты приказал. Карамон смотрит на хрупкую фигуру брата, который выглядит еще более тонким без своей мантии. — Все равно собираешься на это свое Испытание? — цедит он сквозь зубы. — Да. — Зачем? — А зачем ты тренируешься с мечом, Карамон? — Сейчас будет про то, что магия — это меч? — саркастически приподнял бровь Карамон, глядя на Рейстлина сузившимися глазами. — Нет. Было бы про то, что тебе стоит заниматься своим делом, и оставить меня в покое. Не ты ли советовал мне то же самое, когда привел в родительскую спальню девиц? — Рейст, — тон Карамона становится опасным, как разгорающийся лесной пожар. — Ты знаешь, что ты погибнешь там? Что с твоим здоровьем ты не пройдешь Испытание? Ты такой хлипкий, зачем тебе это все. Занимайся своими травами и медициной. Зачем тебе магия сверх того, чтобы зажечь огонь в камине? Ты сам говорил, что магия отнимает силы — ну и для чего? Ты не выживешь в этой вашей магический Башне. И я получу обратно вместо тебя твою мантию, книжку и прощальное письмо. Рейстлин оборачивается, и Карамон почти задыхается от ощущения хрупкости и необходимости защиты, видя этот гордый поворот головы. — Я не стал бы тебе писать. И почти тотчас же Рейстлина настигает первый удар — он едва успевает рывком отвернуться. Пряжка тяжело ударяет по лопаткам, выбивая из легких воздух с полустоном-полувскриком и швыряя вперед, грудью на стол. Карамон бьет нечасто, также, как рубит дрова топором, зато сильно, с короткого замаха. Потом — чаще, так что Рейстлин не успевает вздохнуть, задыхаясь болью, хватая воздух рваным дыханием. Удары прибивают его к столешнице, острый край пряжки рвет рубашку и кожу, окрашивая разошедшиеся края ткани кровью. — Не стал бы? — спрашивает Карамон. — Не стал? — Нет… — на выдохе рвано выплевывает Рейстлин. Лежащая на краю стола книга, оставленная магом, с каждым ударом проезжает все дальше к краю по вздрагивающей словно в конвульсиях столешнице. Все ближе и ближе. — Не стал бы? Писать? — Ни строчки… ни слова… Книга все ближе и ближе к краю. А удары тяжелой пряжки по лопаткам, по пояснице, по плечам все сильнее, все исступленнее. Череда ударов смыкается в сплошное пространство продергивающей, ломающей боли, окатывающей Рейстлина изнутри. Такая нагрузка — пустяк для Карамона, который привык к тренировкам с мечом, и только что перерубил целую поленницу дров. Книга еще ближе к краю. В сплошном болезненном потоке удары плавятся, растекаются и растворяются — и кажется, что боль просто накатывает, волна за волной. Книга падает. Очередной удар углом пряжки раздирает рубашку и плечо. Рейстлин сползает на пол. Машинально прикрывает голову, зная, что следующий удар прилетит по инерции туда же. Но удар не возвращается. Рейстлин зажимает губы рукавом рубашки, придушивая дерганые, в голос, выдохи. Чувствует, как поверх избитых плеч его приобнимает рука Карамона. — Все, братишка, — успокаивающе говорит он. — Тебе хватит, чтобы, пока меня не будет дома, ты не смог исчезнуть опять. Рейстлин отворачивается к плечу. Не желает смотреть. Потемневшие голубые глаза подернуты патиной боли. — На Испытании было бы хуже, — говорит Карамон. — Что? Он наклоняется ближе, чтобы расслышать, что шепчет в ответ Рейстлин. — Что? — Убирайся. Сидя на полу на коленках, тяжело опираясь на руки и уронив голову, Рейстлин слышит позвякиваение пряжки возвращаемого на место ремня, тяжелые шаги Карамона, хлопание входной двери и прищелк замка снаружи. Рейстлин опускается ниже, укладывая больную голову на руки, сворачиваясь на полу. С кухни тянет сухим запахом трав. Рядом на полу валяется раскрывшаяся книга и Рейстлин, приоткрыв глаза, упирается взглядом в страницу, видит курсивную вязь букв, изукрашенных изящными завитками: “Главный инструмент мага — его ум. Но главное оружие мага — его воля. И то и другое надлежит сохранять в неизменном порядке, подобно другим рабочим приборам, неукоснительно и оттачивать непрестанно .”