Путь Левой Руки

4. Лаванда

Словно хрупкий юноша,

О, цветы, забытые в полях,

Вы напрасно вянете.

Рейстлин сидит в материнском кресле-качалке, которое Карамон перетащил в его комнату. Его колени укутаны пледом, а на коленях — книга. Еще несколько устроились на углу стола. Чуть в стороне брошены так и не распакованные писчие перья, привезенные в подарок Китиарой. Школьные записи отодвинуты на другой край стола. Где-то снаружи одиноко зарастает травяной сад. На кухне оставлены высушенные травы и котелки. Рейстлин смотрит в книгу и слышит, как возвращается домой Карамон. Он не один — слышен женский смех на фоне низкого гудения голоса брата. Рейстлин и так бы не вышел в такой вечер из комнаты, а теперь и подавно не делает попыток выглянуть. В общей комнате слышен перестук каблучков туфель и тяжелые шаги Карамона. Грохочет сдвигаемый стол, смех переходит в хихиканье. Слышен шорох ткани и позвякивание. — Карамон, что ты, куда руками!.. Однако, женский голос звучит не возмущенно и не испуганно. Карамон низко похохатывает фоном. Снова — скрип пола под башмаками Карамона и дробь каблуков. — Не тяни так сильно, Карамон! — голос звучит кокетливо. — Давай сюда, здесь большая постель, — басит Карамон. — Это твоя комната? — М-м… родителей. — А где твой младший брат? — Забудь, его нет сегодня дома. Снова хихиканье и шорох. Легкий и глухой стук о стену совсем рядом с дверью Рейстлина. — Погоди, я встречу Шейлу… Она боится идти одна… Каблучки убегают в сторону кухни, через которую можно выйти из дома. Карамон довольно посвистывает. Рейстлин слышит, как на двери в его комнату щелкает снаружи щеколда. Возвращаются уже два хихикающих женских голоса. Потом из соседней комнаты слышен — снова — смех, гудение Карамона, стук кружек, бульканье наливаемой жидкости, шорох ткани, возня, воркование, ритмичный стук, скрип кровати, стоны и вскрики. *** Когда утром Карамон отпирает дверь и заходит к брату, тот уже — или все еще — сидит все в том же кресле. От Карамона пахнет вчерашним вином, и еще чем-то острым. — Доброе утро, братишка, — Карамон упирает руки в бока и сверху вниз смотрит на брата. — Надо бы поговорить. — О чем? — спрашивает Рейстлин. — Ты ведь у нас лекарь. Скажи-ка мне, ты уже достаточно поправился? — Вполне. — Мгм, — Карамон фланирует от двери к столу, мимо кресла брата. — И уже можешь вставать? — Да. — И выходить? Рейстлин молчит и смотрит. Настороженно, недоверчиво — знает, к чему ведет брат, и ему этот разговор неприятен. — Не слышу ответа? — Да, — после паузы отвечает маг. — Хорошо. Так с какой стати ты заперся у себя? — Это ты меня запер вчера. — Не цепляйся к словам. Вчера это было для твоей же пользы, тебе там нечего было видеть. Или хотел присоединиться? — Карамон, — Рейстлин морщится и досадливо отворачивается, чуть склоняя голову к плечу. Карамон, откинув голову, смеется, весело, открыто и солнечно. — Ну, так скажи мне, братец, почему ты сидишь в этой своей каморке, не вылезая? Как давно в последний раз ты заходил на кухню? — Позавчера. — Налить воды. А сделать что-нибудь полезное и приготовить, скажем, обед? Рейстлин снова молчит, но на сей раз Карамон не добивается ответа. Он присаживается на край стола, сдвинув книги. — Рейст, мне вовсе несложно содержать тебя, мне это даже нравится, я готов заботиться о своем братишке, ты знаешь. Но и ты для разнообразия сделай что-нибудь полезное. Ты забросил свою лекарскую практику — и теперь все ходят к этой старой потаскухе, Меггин. — Ты не должен так говорить о ней, Карамон. — А пустяки, это не вредит ей больше того, чем когда мы в детстве забрасывали ее крыльцо тухлыми яйцами. — Ты же знаешь, что я учился у нее, и что убирал это за вами я. — Да? Хм, не знал. Но я не об этом. Рейстлин тихонько вздыхает от того, что перевести тему разговора не удалось. Такие разговоры — не во власти Рейстлина. Брат знает, что именно хочет сказать, и ломится к этой цели самым прямым словесным путем. — А в этой своей школе, будь она проклята, ты когда был в последний раз? Молчишь. В день смерти отца, скажу я тебе. — Карамон, — Рейстлин морщится опять, как будто у него ужасно болит голова, в самом тоне — просьба прекратить. — Если ты решил уйти в отшельники — так это тебе в храм. — Карамон, прекрати. Я приготовлю обед, когда ты уедешь на ферму. А тебе стоит умыться и привести себя в порядок. Карамон чуть откидывается назад, широкой ладонью опираясь на столешницу, походя отмахнув попавшееся под руку писчее перо, смотрит на брата. Рейстлин злится, и его голубой взгляд становится холодным, как будто подергивается льдистой корочкой, как лужи, в которых отражается небо, ранним осенним утром. — Еще, — Рейстлин цедит, выплевывая слова, как ядовитые шипы из полой трубки, — тебе не стоит водить девиц домой. Я не хочу вас слышать. Тебе не стоит кувыркаться с ними на постели, где две недели назад умерла мать. Где спал отец. — Ну, — примирительно и шутливо смеется Карамон, — это единственная кровать в доме, где мы все помещаемся… — Я не желаю вас слышать. — А ты, — Карамон наклоняется плавным текучим движением, очень близко к Рейстлину, почти лицом к лицу, и Рейстлин дергается, отшатывается назад, — начни выходить из дому. Займись своими делами, глядишь, тебя и чужие дела занимать не будут. Пошел бы вчера, хоть бы и к своей Меггин, резать трупы, или чем вы там с ней занимаетесь — и не услыхал бы, чего не нужно. — Ты отвратителен, Карамон, — роняет Рейстлин остро и бесцветно. Карамон некоторое время смотрит на брата. Его лицо — бледное, еще бледнее, чем всегда, вокруг глаз — глубокие тени, отчего голубой взгляд кажется еще ярче. Как будто не высыпается, хотя, почему, ведь из комнаты не выходит, так и спал бы. За время болезни братишка так исхудал, что стал почти что полупрозрачным, а в своей белой мантии походит и вовсе на призрака, неприкаянную душу из тех, что печально бродят осенними ночами по перекресткам и жалобно плачут. Карамон чувствует, как сердце у него сводит от нежности и внезапного испуга за брата, вдруг увиденного в страшном образе. Нет, думает Карамон, не отдам! Никому не отдам! Китиара его вырвала у смерти, и я не отпущу. Рейстлин — такой хрупкий, что Карамон может поднять его, пожалуй, одной рукой. И он поднимает, подавшись вперед и схватив за локоть. Маг отдергивается, перепуганный внезапным нападением, но его вытаскивают из кресла и тащат из спальни. Через общую комнату, в кухню. В сени. На настил, пробегающий по ветвям валлина перед их домом. Рейстлин сопротивляется, упирается, но сил у него совсем нет. К тому же, он знает — когда тащит Карамон, упираться бесполезно, если придется, брат протащит хоть волоком или вскинет на плечо, как куклу или одну из своих девиц. Поэтому лучше всего повиноваться. Карамон стаскивает его по лестнице с настила на землю и тащит к травяному садику, аккуратно обнесенному невысокой оградой. Практически вталкивает за нее. Рейстлин, наконец отпущенный, даже не растирает стиснутый до синяка локоть — останавливается и смотрит на свой сад. Высокие грядки и клумбы в деревянных ящиках совсем заросли сорняками. Между кустиков розмарина — расхлябанные звезды осота, промеж базилика растет лисохвост и марь, почти все подернуто кудрявой порослью мокрицы. В углу — толстый стебель борщевика. Возле скамейки, сколоченной из доски, брошенной на пару чурбаков, покинуто стоит лейка, запачканная землей, рядом — корзинка с инструментом. Но Рейстлин смотрит не на это. Ничего этого он не видит. Он смотрит на одну единственную грядку, где, среди сорняков, так и не задушенная, все еще цветет лаванда бесконечно-синим сдержанным великолепием колосков, которые чуть шевелит ветер, отчего синь переливается и шевелится среди разномастной зелени сада. Карамон даже ахает, когда Рейстлин стремительно шагает вперед, как будто атакует, плавным и отчаянным движением, броском змеи, к кустикам своей любимой лаванды — и вдруг выдирает ее, хватая стебли охапкой, немилосердно, ожесточенно и зло, ломая и сминая нежные цветы, вырывая с корнями и выпуская умирающие растения, роняющие комья земли. Карамон подходит к корзинке, в которой брат хранит свои инструменты, достает небольшой серпик и, подступив сбоку, вкладывает его в руку мага. Рейстлин, сжав его, полосует безбрежную и тревожную синь хищно изогнутым лезвием серпа, и цветы падают, срезанные и истерзанные. Раз! — и серпик неловко и вскользь проходится по тыльной стороне ладони, по руке, которой Рейстлин сжимает очередной кустик. Кровь капает на брошенные растения, прибавляя к зеленому, голубому, лиловому и фиолетовому — ярко-алое. Но маг не обращает внимания, продолжает резать, выдирать, вырывать и отбрасывать. Он останавливается только тогда, когда уничтожена вся грядка, и во всем садике не осталось ни одного кустика, ни одного цветка лаванды. Карамон весело хохочет, а Рейстлин, бросив серп поверх срезанных цветов, смотрит на него больным, прищуренным взглядом и бросает: — Воды, Карамон. И побольше мыла. Я должен отмыть руки.