Мы не знали друг друга до этой весны

      Именно эти выходные были, пожалуй, лучшими за последние лет пять. Таким отдохнувшим и одновременно удовлетворенным Сугуру давно себя не чувствовал. Все тело приятно ныло, в груди разливалось тепло, а сам он чувствовал себя удивительно спокойно. Не было внезапных звонков от директора Яги или детей, все проблемы казались такими далекими, словно и не в его жизни происходили. Его же жизнь сузилась до белой, фарфоровой на вид кожи и ярких голубых глаз, до густых белых ресниц, нежно трепещущих во сне, до хрипловатого, низкого голоса по утрам, до ночных разговоров за бокалом сока и с аккомпанементом в виде потрескивающего электрического камина.       Все это было таким удивительным… Сугуру состоял в отношениях, причем не один раз, но никогда подобного не испытывал. В подростковые и студенческие годы все было ярко и быстро, ни он, ни его партнеры не могли усидеть на месте, тело требовало больше, чаще, а отдых казался бесполезной тратой такого драгоценного времени. Зачем спать, если можно гулять, заниматься сексом, пить, играть, петь?       Единственные отношения во взрослом и осознанном возрасте тоже были не такими. И Сугуру, и Манами были людьми занятыми. Он тогда пытался уволиться из прошлой школы, не просев по доходам, она — обустроиться на новом месте и выстроить более-менее приемлемые отношения с коллегами. Встречаться удавалось редко и ненадолго. То мешали девочки, то ее кот, то начальство, то погода… за все пять месяцев они оставались наедине дольше чем на час максимум раз пятнадцать, а может даже того меньше. В принципе, уже на основе этого можно было предположить, что ничем дельным эти отношения не закончатся. Но девочкам она нравилась, да и Сугуру была симпатична, поэтому они все дружно надеялись на чудо и чуть ли не молились, чтобы все сработало.       Не сработало.       Задним умом Сугуру допускал, что так было даже лучше. Она хотела больше, чем он мог дать. Она хотела достатка, хотела быть домохозяйкой с выводком детей и тремя ежегодными поездками в другие страны, хотела походов в дорогие рестораны и подарков, а Сугуру все свободные деньги тратил на близняшек. Неудивительно, что она нашла себе подходящего партнера. Сугуру никогда ее не винил, хоть факт измены напоминал о себе ноющей болью под ребрами каждый раз, когда он смотрелся в зеркало и не находил отражение привлекательным.       Отношения с ней, эта неловкая попытка выстроить что-то серьезное уже во взрослой жизни, не шли ни в какое сравнение с Годжо Сатору. За две ночи этот мужчина умудрился подарить Сугуру что-то совершенно новое и при этом уже такое правильное и родное, словно всегда там было.       Тем сложнее было из этой приятной дремы выныривать — выдирать себя, если точнее.       Всю неделю до пятницы Сугуру был на иголках и места себе не находил. Отсос в туалете кафе немного выбил из колеи — он почти три года к сексу вообще не прикасался, а тут все произошло так быстро, что он даже заметить не успел, как его член оказался в чужой глотке. Не то чтобы Сугуру протестовал или ему не нравилось… скорее было страшновато. За секс с родителем ученика его никто не уволит и даже криво не посмотрит, несколько его коллег так замуж выходили, но это все равно казалось не совсем правильным. Как минимум по отношению к детям. К тому же, у Годжо была эта странная дружба с директором Ягой, связи, деньги, влияние, скорее всего… у Годжо было много чего, и оно могло превратиться в огромную проблему. Будь Сугуру один, он бы не задумываясь провалился в этого прекрасного мужчину с головой, но вот незадача — у Сугуру на шее было три ребенка, которые пока что от него зависели.       Но было в Годжо Сатору что-то… особенное. Будто сломанное и так и не вставшее на правильное место или вставшее не под тем углом. Он любил детей, а Фушигуро Мегуми любил даже слишком сильно — он будто был одержим его безопасностью и переходил в режим киборга-убийцы, когда чуял хоть намек на угрозу. У него даже взгляд менялся. Светло-голубые глаза всегда были холодными, но обычно это был приятный холодок, как легкий весенний мороз на только что помытых персиках… но стоило Годжо почувствовать опасность, он менялся. Широко раскрытые, будто светящиеся, напоминавшие прожекторы на ночном поле за школой голубые глаза вполне могли бы стать элементом хоррор-фильма, и видеть их в жизни было очень страшно. Как минимум потому что Годжо словно становился другим человеком. Нет, даже не человеком — он становился похожим на дикое загнанное животное, готовое утащить с собой на тот свет, но только не сдаться.       И Сугуру было очень, очень интересно, какого рода травма стояла за этими переменами. В его мире богатенький сынок успешнейшего технологического магната с долей в одной из самых прибыльных компаний страны, богатейший мужчина моложе тридцати во всей Японии — да, Сугуру гуглил и не гордился этим — не мог так себя вести. Не мог он заниматься отловом серийных убийц по всему миру, не мог воспитывать детей одного из них. Пазл не складывался. Сугуру по натуре своей любил стройные концепции и удобные классификации, а Годжо не вписывался в стандарт вообще ничем, начиная с необычной, слишком яркой и немного даже инопланетной внешностью для любой расы и национальности, заканчивая своим поведением. Он был как лишняя шестеренка — сколько Сугуру ни пытался приспособить ее к стройной картине мира, она никуда не подходила.       Это напрягало. Но в то же время откуда-то взялась странная, абсолютно иррациональная уверенность в собственной безопасности и такой же совершенно необъяснимый интерес. Сугуру чувствовал себя мальчишкой, накрывшим огромного, до безумия красивого мотылька с благородной шерсткой и огромными глазами прозрачным стаканом, только чтобы наблюдать, как тот пытается не умереть. Одна мысль об этом заставляла что-то неприятно ворочаться в кишках. Сугуру не был таким… он бы не стал так издеваться над бедным насекомым, а уж над человеком — тем более. Но было в Годжо что-то завораживающее. Хотелось больше. Хотелось узнать, очистить от слоев театральности и фарса, как капусту, докопаться до истины, обнажить то, что скрывалось глубоко внутри и сияло как накрытый одеялом включенный фонарик — слабо и через раз, оставляя за собой гнетущую мысль, что показалось.       Даже узнав пусть и не все, но значительную часть прошлого белобрысого хаоса в теле человека, Сугуру все равно будто не приблизился к разгадке. Вопросов стало только больше, тогда как ответов все еще не было.       Но началось все просто потрясающе.       В четверг Годжо уведомил, что в пятницу вечером заберет его с работы на машине. Они долго обсуждали, стоит ли ехать в ресторан, только чтобы потом тратить время на дорогу до квартиры («до кровати», как сказал Годжо, и Сугуру на удивление не особо хотел с ним спорить). Как оказалось, Годжо Сатору, богатый, инфантильный, высокомерный и капризный детектив, еще и готовил. Вопрос, являлся ли он человеком, становился все актуальнее с каждой секундой. Годжо чертовски любил стикеры, обожал отвратительные каламбуры, которые по факту смешными не были, но Сугуру почему-то над каждым глупо хихикал в кулак. Годжо Сатору считал абсолютно нормальным поинтересоваться длиной его члена, потому что «я постарался вспомнить, но у меня в глотке, к сожалению, нет линейки» и потому что «мне надо подобрать что-нибудь под твой размер, чтобы подготовиться». Его ничего не смущало. Даже тот факт, что писал он об этом посреди урока, и Сугуру потом до самого звонка не мог смотреть на чернявую макушку Фушигуро Мегуми.       Сугуру собирался трахаться с приемным отцом своего ученика.       Мысль эта все еще не давала покоя, но зудела уже куда слабее. В конце концов, после того столкновения уже поздно было отстаивать собственную невинность.       Дров в костер подкинула Мей Мей на обеде. Чем именно эта женщина занималась в свободное от пересчитывания денег школы время, никто толком не знал, но явно ничем хорошим. Она знала слишком много, собирала всевозможные сплетни и сама запускала большую их часть, причем специально опускала важные детали. Сугуру до сих пор не мог простить ей тот факт, что она перевернула профессию Годжо с ног на голову. Вот с одной стороны, она была права и Годжо и правда был связан с криминалом, а с другой… только Мей Мей могла формулировать мысли так, чтобы они совершенно не сходились с реальностью, но все равно оставались чистейшей правдой.       Сугуру ворошил палочками простейший салат из свежей моркови и пекинской капусты, блаженно втыкая в стену напротив и пытаясь прикинуть, насколько его одежда не соответствовала стандартам наследника корпорации Годжо. На нем были те же широкие брюки с высокой посадкой, лучшая белая рубашка и синий галстук в золотую клетку. В целом, выглядело даже неплохо, да и красоваться ему предстояло перед одним человеком, но все равно… Сугуру так давно не был на свиданиях. Хотелось, чтобы оно прошло идеально, чтобы нагнать все упущенные годы за два дня.       Мей Мей как всегда выглядела так, будто только что сошла с подиума: бордовый брючный костюм, золотое ожерелье с опалами, длинные серьги, густая коса и черные лакированные лодочки — в школьной столовой она смотрелась совсем не к месту. Но справедливости ради, Сугуру в ту пятницу тоже выбивался из привычной картины.       — Свидание? — мягко хихикнула Мей Мей, присев напротив и закинув ногу на ногу. Разрешения она, как всегда, спросить забыла. Но Сугуру тогда не возражал против компании — надо было на что-то отвлечься, чтобы не забивать голову грядущим вечером.       — Вроде того.       — А ты не промах, — Мей Мей одобрительно кивнула. Ее похвала — последнее, что Сугуру когда-либо хотел получить, но дареному коню в зубы не смотрят. — Никогда бы не подумала, что именно тебе из всех людей удастся меня обскакать. А какого ты жеребца отхватил — мама родная! Все мои, даже если их доходы суммировать, даже близко не окажутся.       Сугуру вздохнул, но ничего вразумительно так и не ответил. Мей Мей можно было понять — она хотела красивой жизни в достатке и делала все, чтобы ее получить. Манами хотела того же, да и сам Сугуру балансировал на тонкой грани, готовый начать гоняться за толстым кошельком вместе с ними. Не все упиралось в деньги, да, но все почему-то сводилось именно к ним, и без них было как-то особенно тоскливо.       — Позволь дать тебе пару дружеских советов, — хихикнула Мей Мей, так и не дождавшись реакции. Странно, что больше она не пыталась флиртовать. Но она всегда была женщиной умной, так что точно понимала, что конкуренции с Годжо Сатору не выдержит, как бы ни старалась. — У меня все-таки есть некоторый опыт в отношениях с птичками его полета. Таких пташек мне, разумеется, ловить пока не доводилось, но и твой ненаглядный — единственный в своем роде.       Сугуру вздохнул, но все равно наклонился ближе. Не то чтобы он собирался этими советами пользоваться, но раз уж Мей Мей протягивала руку помощи, грех было не выслушать хотя бы. В конце концов, она и правда была гораздо опытнее в вопросах окучивания богатых мужчин. Формулировка, кстати, даже в голове звучала отвратительно — Сугуру не собирался такими глупостями заниматься.       — Во-первых, лапуль, запомни вот что: всегда соглашайся. Делай вид, что он самый умный, восхищайся до невозможности. Совершенно неважно, считаешь ты так на самом деле или нет. Таким людям очень важна эмоциональная поддержка, им надо чувствовать себя у руля. Не говори ему, как и что делать, не лезь со своими советами и тем более не поправляй его. Влиять на него можно и нужно, но тебе важно сделать так, чтобы он думал, что это целиком и полностью его решение. Нужна новая машина? Заставь его верить, что это он сам спит и видит, как тебе ее дарит, что он сам это придумал и сам собирается воплотить. Понял?       — У меня нет прав, — коротко ответил Сугуру, не желая продолжать эту тему.       Разумеется, он все понял. Мей Мей предлагала ему манипулировать Годжо. У такого подхода явно были свои плюсы, но Сугуру тошнило от одной только мысли… мало того, что Годжо заметил бы моментально, так еще и с его собственным моральным компасом манипуляции совсем не бились. Совет был не самым плохим, но точно не для Сугуру.       — Во-вторых, не дави на него. — Мей Мей продолжала говорить так же легко и непринужденно, словно и не заметила, что Сугуру ее вот так оборвал. — У него скорее всего есть много скелетов в шкафу, о которых тебе непременно захочется узнать. Не дави. Рассказывай о себе, но не надоедай, по возможности переводи фокус на себя, когда затрагиваются личные темы. Не пытайся смотреть ему в душу — ему не понравится.       Ладно, этот совет уже был получше. От него все еще за километр разило манипуляциями и оставалось неприятное послевкусие, стоило подумать чуть дольше, но в целом… в целом, Сугуру и сам собирался придерживаться этой тактики. Годжо, несмотря на ребячество и постоянные шуточки, был человеком весьма закрытым. Что-то в его жизни произошло, причем что-то очень серьезное и травмирующее, и говорить об этом он явно не горел желанием. Сугуру понимал — он сам не особо любил говорить о прошлом, все еще было немного больно представлять, как могло бы быть, прими он другие решения. Поэтому давить на Годжо он точно не собирался. Напротив, он собирался превратить это свидание в своего рода сейфспейс и не обсуждать тяжелые темы в принципе, чтобы ненароком не разбередить рану себе или Годжо.       — В-третьих, всегда будь в хорошем настроении. Если он вдруг понял, что оно у тебя плохое, не уклоняйся и не ври, он почувствует фальшь. Нет, лучше объясни коротко, что и почему, а потом заяви, что с ним рядом все внезапно стало гораздо лучше… они это любят. И да, всегда будь готов к сексу. Если нет настроения на… — она сделала паузу и окинула Сугуру скептическим взглядом, будто оценивала экспонат на аукционе, — э-э, в твоем случае анальный, то смело падай на колени, открывай рот и высовывай язык.       Сугуру поморщился. У него, разумеется, не было радужных заблуждений о сакральности секса, он был и оставался фактически просто трением гениталий. Но то, как о нем говорила Мей Мей, лишало его и намека на интимность и значимость. Будто это была просто функция — предоставить дырку на прокат. Фу.       — Спасибо за советы.       Засунув последнюю порцию салата в себя чуть ли не насильно, Сугуру поднялся и собрался на выход. Мей Мей подперла подбородок ладонью и продолжала наблюдать за ним, как за лабораторной крыской. Сугуру давно перестал на такой взгляд обижаться — бухгалтер смотрела так всегда и на всех. Словно она знала что-то, чего не знал сам Сугуру. И она скорее всего знала, но не говорила, чтобы понаблюдать за реакцией. Ну ничего. Не было ничего зазорного в том, чтобы подарить ей шоу, которого она так жаждет.       Остаток уроков прошел без эксцессов. Годжо не писал и не звонил, сам Сугуру погрузился в некий приятный транс, почти перестав волноваться. Минуты он тоже больше не считал, только делал привычную работу на автопилоте — читал материал, отвечал на вопросы, заполнял бумажки.       После последнего урока, когда ученики наконец разошлись по клубам, а Сугуру спокойно поливал цветы, на пороге появился директор Яга, и вот этого гостя он ждал в последнюю очередь. Яга помялся немного в дверях, почесал затылок. Попытался развернуться и уйти, но в последнюю секунду решил все-таки остаться. Сугуру только наблюдал за ним, предоставляя возможность собраться с мыслями, и спокойно убирал использованные за день учебники обратно на место.       — Сатору почует неискренность сразу, — заявил в итоге директор Яга и неловко поправил огромные очки. Сугуру только вздохнул — он и так знал, что Годжо был очень проницательным и читал его как открытую книгу. Да и Сугуру все-таки был не Мей Мей, чтобы поддерживать для Годжо определенную картинку и деньги выкачивать. Хотя тот факт, что даже директор Яга принимал его за потенциальную содержанку, немного забавлял.       — Я и не собирался, не волнуйтесь.       Яга покивал, но остался стоять на том же месте. Сугуру спокойно сложил ручки в пенал, все еще не собираясь его торопить. В отличии от Мей Мей, Ягу с Годжо связывали довольно теплые и близкие отношения, и Сугуру это уважал. Не мог не уважать.       — С ним будет очень сложно, — сказал Яга в итоге. Потом закрыл дверь и встал напротив Сугуру. — Он сам этого не расскажет, поэтому расскажу я. Когда Сатору учился здесь, мы с ним вели настоящие бои. Столько неуважения и высокомерия пополам с удивительным талантом я никогда не видел ни до него, ни после.       Сугуру кивнул и сел на свое привычное место. То явно было начало длинной и важной истории.       Годжо Сатору явно был той еще занозой в заднице в свое время, не мог не быть. Раз уж он вел себя как хотел, выдавал сомнительные шуточки, ничего не стеснялся даже в свои почти тридцать, то оставалось лишь гадать, насколько хуже все было в пубертат и подростковые годы. Пары историй от Нанами-сана хватило, чтобы составить целостную картину наихудшего кошмара среднестатистического интроверта или человека, переживающего о приличиях.       — Он был невыносим, — подтвердил все его опасения директор Яга, — лил мне клей на стул, запирал меня в кабинете, чтобы срывать уроки, вечно спорил посреди занятия и не давал его вести. Я терпеть его не мог, чуть не на стенку лез, когда должен был его классу материал читать…       Яга вздохнул. Сугуру аж дыхание задержал в ожидании развязки. Они ведь в очень хороших отношениях сейчас — значит, что-то случилось. Что-то заставило директора изменить свое мнение. Что-то явно не очень хорошее, судя по сникшему Яге, совсем нехорошее….       — Пока однажды ближе к ночи он не появился на пороге моего кабинета, залитый кровью и с отсутствующим взглядом. Он тогда заявил, что скорее всего убил человека. Дрожал весь, с кончиков волос капала кровь… Он смотрел на меня, но будто не видел, понимаешь?       Сугуру удивленно хлопнул глазами.       Представить такое было очень тяжело. Годжо всегда был таким жизнерадостным и улыбчивым, слишком, почти по-детски непосредственным… с другой стороны, Сугуру тоже это видел. Всего дважды, но видел. В те моменты, когда Годжо переживал за свою семью.       Что бы он сам сделал, приди к нему кто-нибудь вроде хулигана Коно-куна в подобном виде? Сугуру не знал. Он никогда с таким не сталкивался и даже представить не мог, что чувствовал бы. Залитый кровью ученик… это даже звучало ужасно. И убийство? Годжо кого-то убил?       Прежде чем Сугуру смог задать свой вопрос, директор продолжил:       — Он никого не убил, не волнуйся. Просто вырубил и испугался.       Сугуру шумно сглотнул и прочистил горло. История была… впечатляющей. Даже более чем впечатляющей.       — И что вы сделали?       Яга помолчал всего пару секунд, но тогда они показались вечностью. Сугуру думал, что он подбирал слова, чтобы рассказать о последовавших событиях, но нет. Директор тогда скорее всего думал, стоит ли распространяться дальше. По удрученному лицу было ясно, что он уже сожалел о некоторых жизненных выборах.       — Отвез его в больницу. Но я рассказал тебе это все не просто так, — Яга поправил ворот рубашки. Сугуру только вздохнул, к тому моменту уже поняв, что больше откровений он не дождется. Но директор уже рассказал ему даже больше, чем он мог себе представить — огромный пласт прошлого Годжо, который многое ставил на свои места. Этого можно было ожидать, нет, этого следовало ожидать, и тем не менее… пока Сугуру не услышал напрямую, сам он догадаться был не в состоянии. — Если тебе кажется, что ты его понял, то тебе только кажется. Сатору как омут — нырнешь и не увидишь дна. Его не надо бояться, он так-то безобидный, если не обижать его самого, но с ним очень, очень тяжело. Если не уверен, что потянешь, то лучше не давай ему надежду.       Сугуру снова поблагодарил за совет, только на сей раз Ягу. А что он еще мог сделать?       Напрягало, что все вокруг знали, что ему предстояло свидание. Ладно, выглядел он соответствующе: выбрал лучшую одежду, уложил волосы в незамысловатую прическу с резной шпилькой из темного дерева, налепил патчи Нанако под глаза с утра, но они не то чтобы сильно помогли — его многолетние мешки под глазами за один раз убрать было невозможно. Но Сугуру и правда выглядел лучше, чем обычно. Даже Юджи заметил, на что уж Юджи в принципе не обращал внимания на мелкие детали, и сделал пару комплиментов.       Итак, все заметили, что ему предстояло свидание, но вот откуда они знали, с кем именно… Годжо не производил впечатление человека, готового делиться подробностями личной жизни со всем миром, но с директором они вроде были друзьями? А может, Яга сам сложил два и два, заметив их сомнительный околофлирт после злополучного урока по профориентации. Сейчас, когда Сугуру об этом думал, такой вывод казался очевидным — они уже тогда обменивались долгими заинтересованными взглядами и находились слишком близко. А Мей Мей… она всегда откуда-то знала. Казалось, она была в курсе абсолютно всех секретов, как бы сильно люди их ни скрывали. Это немного пугало, но Сугуру как-то смирился за годы работы с ней. Пришлось смириться, иначе с ума свела бы паранойя.       Рабочий день подошел к концу как-то даже слишком быстро. Если первая половина дня тянулась медленно и неохотно, как расплавленное стекло, то вторая пролетела на огромной скорости. Сугуру проверил пачку очередных тестов, составил и напечатал следующие, ответил на сообщения нескольких обеспокоенных родителей, сходил на организационное собрание. Ничего особенного — он этим чуть ли не ежедневно занимался, но в тот день рабочая рутина здорово затянула. Когда он оторвал взгляд от очередных бумажек, которым просто не было конца, уже перевалило за семь вечера.       Годжо обещал приехать в половине восьмого, поэтому Сугуру с удовольствием потянулся и начал собираться. Кинул всю мелочь в рюкзак, заглянул в ближайшую уборную, поправил волосы, расчесав торчавшую челку. Рубашка все-таки немного помялась и выбилась из-под высокого пояса. Сугуру недовольно цыкнул, выдернул ее и заправил обратно. В целом, он выглядел неплохо, даже здоровее обычного. Выражение лица, конечно, могло быть и приветливее, но день выдался выматывающим, и уголки губ просто отказывались подниматься. Сугуру постоял у зеркала, перепробовал несколько выражений, похмурил брови, попытался свести их к переносице, улыбнулся… все было не то. Все выглядело не так, каким-то замученным и фальшивым. Что бы он ни делал, из зеркала на него все еще смотрел уставший мужчина двадцати восьми лет, выглядевший уже на все тридцать, а то и тридцать пять. Может, поэтому Манами и ушла в свое время?       Мысль была настолько глупой, что Сугуру даже позволил себе мягко рассмеяться. Конечно, нет. Он тогда выглядел еще лучше, живее, да и Манами его внешность более чем устраивала. Она обожала водить пальцем по татуировкам на груди и ребрах в попытках обвести рисунки, обожала слушать его сердцебиение и закрывать ему обзор шторой розовых волос по утрам. Нет, у них не сложилось по другим причинам. Манами хотела все его внимание, а Сугуру отдавал его девочкам. Манами хотела своих детей, минимум троих, а Сугуру было уже достаточно. Манами вообще хотела много чего, что Сугуру дать не мог — и она нашла того, кто дал. Вот и разошлись. Ничего страшного. Такое случается сплошь и рядом — они просто не были созданы друг для друга. Конечно, Манами могла организовать расставание иначе и, например, не изменять. Но что было, то было, Сугуру ее даже не винил особо, да и она рыдала у него на плече, пока обо всем рассказывала. Плачущие девушки всегда были его слабым местом.       Мягкая улыбка так и не сошла с губ, когда Сугуру сполоснул наконец лицо и выключил за собой свет. Манами сейчас была счастлива: регулярно выкладывала фотографии то из многочисленных поездок с мужем, то со своим долгожданным первенцем. Если бы она тогда осталась… Сугуру вздохнул. Если бы она тогда осталась, она застряла бы в этом перманентном несчастье вместе с ним.       Накинув серый плащ и переобувшись, Сугуру наконец вышел на парковку. Уже стемнело, откуда-то веяло влажным холодком, и он подставил ему лицо. Грызущая изнутри тревога совсем сошла на нет. То ли Сугуру себя измотал настолько, что на нее уже не хватало сил, то ли просто успокоился. В любом случае, стало очень хорошо.       А потом стало еще лучше, когда на горизонте мелькнула серебристая ламба и раздался рев мощного двигателя. Эта машина явно создавалась не для поездок по густонаселенному городу, под капотом было заперто слишком много силы, которая попросту не находила выхода. Иногда Сугуру казалось, что автомобили походили на своих хозяев так же, как домашние животные, потому что Годжо тоже казался чужим в этом городе. В этой стране вообще — как белоснежное пятно на идеально черном холсте. Слишком светлые волосы, когда вокруг почти все брюнеты, слишком голубые глаза, когда вокруг все с карими, слишком высокий рост, когда вокруг все едва достают ему до груди… просто слишком. Кажется, именно это слово Сугуру выбрал для Годжо? Что ж, он угадал.       Ламба остановилась напротив главного входа, и белобрысая голова высунулась из опущенного окна.       — Привет, красавчик! — Годжо широко улыбался. На носу были извечные солнечные очки, но Сугуру был уверен, что под темными линзами светло-голубые глаза довольно щурились. А ведь он ни разу не видел Годжо улыбающимся без очков… были ли у него мелкие морщинки в уголках глаз? Щурился ли он на самом деле? Возможно, чуть позже предоставится возможность наконец узнать. — Запрыгивай! Довезу, накормлю, объезжу, а потом дам выспаться.       — Как романтично, — фыркнул Сугуру, но улыбка с губ так никуда и не делась. Он потихоньку начал привыкать к этой вульгарной манере общения. Было в ней что-то щемяще искреннее. Годжо будто говорил абсолютно любую бурду, которая приходила ему на ум, и совершенно этого не стеснялся. Хотя… Годжо Сатору и «стыд» в одном предложении стоять явно не могли.       В машине пахло дыней и морозом. Годжо в принципе пах именно так — дыней, мятой, зеленым чаем, пионами и первым снегом. Сладко и свежо. Ему безумно шло.       Оделся он, мягко сказать, впечатляюще: идеально сидевший черный костюм-тройка подчеркивал точеную фигуру, белоснежная рубашка с приподнятым воротом выглядывала из-под небрежно расстегнутого пиджака, на запястье болтались серебряные часы стоимостью в несколько десятков зарплат школьного учителя социологии. Ну и добивающей деталью были уложенные белые волосы, обрамлявшие высокий лоб без единой морщинки. Даже старость боялась Годжо Сатору.       Сугуру засмотрелся на длинные жилистые пальцы на обитом кожей руле. У Годжо были длинные аккуратно подпиленные ногти и два кольца: одно серебряное с ободком из нежно-голубых камней, почти прозрачных, положи такой в воду — и он сольется с ней; второе было сплетено из ниточек мулине всех цветов радуги, а в центр была аккуратно вплетена маленькая фигурка, но сколько бы Сугуру ни щурился, рассмотреть он ее не мог. На безымянном пальце второй руки красовалась тонкая красная ниточка. А Годжо был настоящим романтиком!       — Ты в хорошем настроении, сенсей, — улыбнулся он, бросив на Сугуру взгляд настолько долгий, насколько позволяла дорога.       В свете проносившихся мимо уличных фонарей и неоновых вывесок его белые волосы сияли, переливались разными цветами, а на темных линзах танцевали блики. Годжо был таким неописуемо красивым, что Сугуру лениво рассматривал пару долгих мгновений, прежде чем ответить.       — Первое свидание за годы, могу себе позволить.       — Вау! Такая привилегия и мне! — хихикнул Годжо, сворачивая с главной дороги. Руки на руле напряглись, под кожей проступили жилы, и Сугуру снова на них засмотрелся. Некстати вспомнилась история директора Яги, но тут же была отметена как не имевшая значения в тот момент. — Ты особенно красивый, когда улыбаешься. Похож на лиса. Домашнего. С прищуром таким хитрым, но при этом добрым.       Ах да, Годжо не умел молчать. Ну Сугуру не возражал особо — в машине были только они, в квартире они тоже будут одни, ни учеников, ни детей. Годжо мог нести любую околесицу, Сугуру готов был его слушать. Даже не так… он с удовольствием слушал бы его больше. Даже голос у Годжо был красивым — довольно низким, хрипловатым, в нем так и скользило нескрываемое веселье.       — Спасибо за комплимент, — мягко ответил Сугуру. Он сидел вполоборота и упирался виском в подголовник. Да, сидеть так было не особо правильно с точки зрения безопасности, но вечерний Токио его интересовал гораздо меньше мужчины рядом. На город он мог посмотреть в любой момент, было бы только желание. А вот Годжо… такой шанс мог выпасть лишь единожды, и Сугуру собирался им воспользоваться.       До квартиры Годжо они добрались на удивление быстро. Сугуру, признаться честно, ждал огромную загородную виллу, но небоскреб в Гинзе тоже был впечатляющим. Почему-то это место подходило своему хозяину даже больше воображаемого частного дома. Оно было таким современным, возвышалось над огромной столицей.       Стоило добраться до самой квартиры, как Сугуру сразу же поспешил к ближайшему окну — панорамному, разумеется. Токио с такой высоты казался гораздо меньше. Даже несмотря на то что границ города все равно видно не было, людей внизу уже было не различить, а сами улицы походили больше то ли на разветвленную сеть сосудов, то ли на небольшие ручейки. Вечерние огни сливались в один большой парад цветов и плавно перетекали во тьму неосвещенных участков.       — Кухня справа, — объявил Годжо. Он уверенно кинул ключи в блюдце на тумбе в холле и потянулся. — Я наверх, скоро вернусь. Чувствуй себя как дома.       Сугуру промямлил что-то согласное в ответ и принялся осматриваться. Место было огромным. Один диван в гостиной был размером со всю комнату Сугуру, если не больше. Называть это место своим домом, пусть и всего на две ночи, было тяжело. Оно было квинтэссенцией той жизни, к которой у Сугуру никогда не было доступа — богатой, неприлично богатой и роскошной, но без излишеств. С полотнами современного искусства — Сугуру был абсолютно уверен, что принадлежали они кистям именитых художников и уходили с молотка за баснословные суммы — соседствовали глупые семейные фотографии и детские поделки.       На фотографиях угадывался мелкий Мегуми с удивительно недовольным для ребенка лицом, директор Яга с подрисованными мультяшными усами, та женщина с урока по профориентации, но значительно моложе и с русым каре, Нанами-сан с абсолютно отвратительной стрижкой, улыбчивый капитан полиции… кажется, Годжо умудрился сохранить отличные отношения со своими школьными друзьями. Сугуру вот не удалось — они все еще списывались по праздникам, иногда обменивались фотографиями детей и последними новостями, но происходило такое не более раза в пару месяцев. Называть их друзьями уже язык не поворачивался. Эпоха ушла, остались лишь воспоминания о бурной молодости, безудержном смехе и музыке.       Иногда Сугуру по ним скучал. Но вот проблема — он скучал не по тем людям, кем они сейчас являлись, а по юношам и девушкам, которым лишь стукнуло двадцать, по мечтавшим покорить мир, амбициозным дуракам. Тех его друзей уже давно и в помине не было, а Сугуру вот он, остался со сжимающей сердце в тиски ностальгией. Никто не говорил ему, что в таких случаях делать. В школе, в университете, на работе ему успели прочитать бесчисленное количество лекций на всяческие темы, важные и не очень, а о такой важной детали рассказать забыли.       Годжо вернулся совсем скоро, но теперь одетый в широкие серые штаны и фиолетовую футболку с Пикачу. И Сугуру честно не знал почему, но именно такой Годжо выглядел даже красивее — без дорогущего костюма и укладки, без часов и серебряного кольца, но все с той же красной нитью на безымянном пальце. Как он умудрялся вписываться в шикарный интерьер двухэтажной квартиры в небоскребе в сердце Гинзы в футболке с покемоном, оставалось загадкой, но выглядел он настолько органично, настолько по-домашнему…       — Ты голодный? — спросил Годжо. Сугуру хотел бы его приобнять за талию, вдохнуть пьянящий аромат дыни, но он все еще не знал, можно ли. Да, Годжо ему отсосал в туалете, и теперь у них было свидание, но все равно…       Назревавший внутренний конфликт разрешил сам Годжо, когда беззастенчиво подошел вплотную и сам положил руки Сугуру себе на талию. Она оказалась гораздо тоньше, чем Сугуру предполагал. Под тонкой тканью напрягались и расслаблялись крепкие мышцы, и Сугуру не удержался и погладил их подушечками больших пальцев. Годжо так непривычно, даже странно улыбался… обычно его улыбка была широкой, больше походившей на ухмылку человека, прекрасно осведомленного о собственной привлекательности и незаурядном интеллекте, он всегда выглядел так, будто контролировал ситуацию. Но эта его улыбка была не такой уверенной… она была мягкой и спокойной, даже тихой. Его ладони скользили по рукам Сугуру вверх к плечам удивительно нежно, пальцы игрались с кончиками волос, перебирали их.       Без очков Годжо выглядел в разы прекраснее. Его глаза все еще были самой волшебной вещью из всех, что Сугуру успел за жизнь повидать, и с каждой минутой они становились лишь удивительнее. Как что-то настолько холодное могло быть таким теплым и манящим?       Сугуру сообразил, что так и не ответил на вопрос, когда уже целовал эти мягкие розовые губы. Годжо пользовался бальзамом — и слава богам, это не был предэякулянт Сугуру, хотя в этой идее и было что-то неимоверно горячее — и на вкус он был как сок из лесных ягод. Кисло-сладкий, с еле слышной ноткой холодка. Его ладони были теплые, но подушечки пальцев — холодные, и под его прикосновениями хотелось скулить. Для человека, готового сделать минет в туалете кафе без раздумий, Годжо был даже слишком нежным.       Про ужин они забыли сразу же, слишком увлеченные друг другом. «Разогреем,» сказал Годжо, и Сугуру радостно согласился. Он может и был голодным, но это был голод иного рода. Сугуру так давно не чувствовал кожи другого человека под пальцами, так давно не ощущал горячее дыхание на собственных губах, не ловил чужие прерывистые вдохи своим ртом. Он и не предполагал, насколько сильно скучал по этому, насколько сильно жаждал, пока Годжо не оказался под ним без футболки.       Сугуру зацеловывал каждый участок кожи, до которого способен был дотянуться: лицо, шею, плечи, грудь, подрагивающий живот с идеальными кубиками пресса, ладони, которыми Годжо постоянно тянулся к его волосам в попытке достать из них шпильку. Сугуру их ловил, целовал вдоль предплечья, отпускал, но Годжо тянулся обратно, пока наконец не вытянул украшение и не откинул куда-то за диван.       — Она вообще-то дорогая, — промямлил Сугуру, но фраза даже близко не была похожа на обвинение. Плевать ему было на шпильку. Она была дороговата для его бюджета — натуральное дерево, ручная работа, все дела… но она не шла ни в какое сравнение с Годжо.       — Я куплю тебе пару десятков на замену, не волнуйся.       Годжо в его руках слабо подрагивал. Светлые волосы рассыпались по темным диванным подушкам, и выглядело это абсолютно божественно. Сугуру наклонился и снова его поцеловал, пытаясь параллельно разобраться с собственной рубашкой. Брюки с высокой талией смотрелись на нем красиво, но в такие моменты он готов был проклинать свои предпочтения в одежде, потому что вытягивать из них полы было тяжело и муторно. Его собственные руки сталкивались с руками Годжо, кинувшегося помогать, и Сугуру опять отвлекся на его бледную, будто фарфоровую кожу и видневшиеся под ней синеватые сосуды. Этого мужчину хотелось целовать до кровоточащих губ.       — У тебя все-таки есть татуировки! — пораженно воскликнул Годжо, когда наконец расправился с рубашкой. Сугуру выкинул ее туда же на пол, особенно не заботясь о ее сохранности. — Красота какая…       Годжо завороженно рассматривал узоры. Да, у Сугуру были татуировки, но в них не было ничего особенного. Был китайский водяной дракон, хвост которого уходил под пояс брюк, а мохнатая голова располагалась над левым соском. Была гитара — самая первая татуировка, сделанная по пьяни на одном из первых выступлений. Были листья папоротника, покрывавшие правую сторону груди, и цветы акации. Много чего было, на самом деле, Сугуру много их бил в молодости, не придавая им особого значения. Но реакция Годжо была бесценной: он завороженно водил по чернильным контурам кончиками пальцев и, кажется, не дышал. Голубые глаза горели, как прожекторы в темноте, а приоткрытые губы слабо подрагивали.       — Нравится? — задал Сугуру самый дебильный из всех возможных вопросов. Разумеется, Годжо нравилось. Возможно даже слишком нравилось. Такое внимание грело давно забытое эго.       Сугуру знал, что являлся мужчиной очень привлекательным, он периодически получал комплименты от женщин и мужчин, но никогда на них толком не отвечал. Даже не стремился особо осмыслить, что именно ему говорили — не до того было. Но он даже рядом не стоял с красотой и успехом Годжо Сатору. Годжо вообще выглядел так, будто сошел с обложки супермодного журнала, из тех самых, что гонятся за нестандартной, но при этом конвенционально привлекательной внешностью. Не выглядел он как человек, который бегал за преступниками по лесам и подворотням… хотя он и не был, по идее. Сложно было так сходу сказать, чем именно он занимался: на подкастах и профориентации он долго описывал монотонную работу с бумажками и логические задачки, но при этом выглядел как опытный боец. В это время Сугуру был всего лишь привлекателен в общепринятом смысле слова, немного украшен всякими декоративными элементами вроде пирсингов и татуировок и старался эту картинку более-менее поддерживать — в зал там ходить, когда было время, дома по утрам с гантелями обниматься. Ничего сверхъестественного. Но то, какими голодными глазами на него смотрел самый прекрасный мужчина из всех когда-либо им увиденных, заставляло тепло разливаться в животе.       — Очень, — прошептал Годжо и провел раскрытой ладонью вниз по торсу. Сугуру крупно вздрогнул, когда чужие пальцы зацепили аж кожу на лобке, но тут же пропали. — Я, конечно, многого ожидал от учителя с тоннелями, но чтоб ты весь был изрисован… вау. Ясно, почему работаешь у Яги.       Годжо выглядел потрясающе. Его совсем не напрягало, что он буквально лежал под другим мужчиной: он расслабленно развалился по подушкам и жадно изучал чужое тело, словно коллекционную вазу рассматривал. Шаловливые пальчики гладили бицепсы и косые мышцы живота, а сам Сугуру пытался вспомнить, почему набивал в свое время ту или иную татуировку. Мать-флорист привила ему любовь к языку цветов и прочему растительному символизму, но со временем весь этот пласт абсолютно лишней информации как-то подзабылся. Смотря по утрам в зеркало, Сугуру видел уже не символ мудрости или взаимных чувств — он видел просто рисунок. Красивый, слегка подвядший, потому что никто его годами не обновлял, но все равно просто рисунок. Годжо же задумчиво хмыкал в ответ на очередное «красивый цветок, прикольное значение» в качестве объяснения, будто то была потрясающе важная информация.       — Красиво, — вынес вердикт Годжо и зачесал волосы Сугуру назад. — Я предполагал, что они у тебя есть, но не думал, что так много.       Сугуру фыркнул в ответ:       — Так и тебе набьем, если хочешь.       — Не хочу. — Годжо даже отказывался удивительно легко. Будь Сугуру на его месте, рассыпался бы в долгих витиеватых извинениях, подробно разъясняя, как именно он не имел целью собеседника оскорбить. Уже сложно было вспомнить, когда именно эта привычка появилась — она будто всегда с ним была, но нет же! В молодости Сугуру не просто отказывал, но и умел красиво слать нахуй, да так, что люди даже не обижались толком. Восхищались. Тянулись к нему, как мотыльки на пламя, хотели быть рядом. А сейчас… сейчас его любили дети. Как его собственные, так и ученики, но это все равно было не то. Ребенок за любым взрослым потянется, если проявить должное терпение и уважение к его личности. Сугуру…       Сугуру скучал по своей молодости. Она словно была другой жизнью, не ему принадлежала. То был другой человек.       — Эй! Я прямо перед тобой! А ты куда там пялишься?       Господь Всемогущий, Годжо Сатору поджимал губы и дулся! И выглядело это настолько…       Сугуру громко рассмеялся и уткнулся тому в плечо. Годжо выглядел мило и все дела, но это даже для него было уже чересчур. Он ростом был под два метра! Какие дутые губы? Нет, бледное личико с некоторых ракурсов походило на подростковое, особенно если не всматриваться в глаза. Но это… это…       А плут еще и улыбался. Специально это сделал — а теперь вот лежал и лыбился, как нашкодивший довольный кот.       Человек, которым Сугуру был в молодости, отнюдь не умер, просто пропал куда-то, вытесненный ответственностью, рутиной и вечным «должен», «должен», «должен». Но Годжо Сатору, эта ходячая катастрофа, эта хуманизация творческого хаоса, пахнувшая пряной дыней, чем-то хвойным, лесными ягодами, персиком и свободой… он будто напрямую говорил с тем самым Сугуру. С ним самим, а не с учителем, отцом, сыном, несостоявшимся мужем, коллегой… Какой кошмар, сколько же Сугуру на себя навесил за эти годы.       Отсмеявшись, Сугуру решил наконец вернуться к изначальному делу. План у них был отвал всего — потрахаться, поесть, а потом просто отдыхать. Его осталось лишь выполнить, а не тратить время на экскурсии по чернильному зверинцу с ботаническим садом. Годжо уже лежал под ним, светил яркими глазищами и голым торсом с редкими почти белыми волосами, и, ну, надо было уже к делу переходить.       — Тебе что вообще нравится? — Сугуру решил не ходить вокруг да около. Чем гадать и не дай бог сделать что-то не то, уж проще спросить. Годжо выглядел как человек весьма опытный в сексуальном плане. Сугуру сам свои запросы прекрасно знал, все эрогенные зоны и любимые позы мог изложить в формате списка и таблицы. Им оставалось просто совпасть в самых базовых моментах и подстроиться под нишевые запросы и… да. Все было не так уж и сложно. — Всегда снизу?       — Не, — Годжо все еще улыбался, и Сугуру с облегчением выдохнул. Не понимал он взрослых людей, не способных обсудить сексуальные предпочтения. Некоторые стеснялись секса, словно он чем-то зазорным и неприличным был. Грязным даже. Манами ненавидела поднимать эту тему и вечно раздраженно шикала, стоило только заикнуться. С ней надо было действовать наугад и чуть ли не телепатию осваивать. Выматывало знатно. — Я так-то свич. Предпочитаю быть снизу, но не удивляйся, если каким-нибудь утром я окажусь у тебя между ног.       — Заманчиво. Не буду возражать. — Сугуру уже потихоньку избавлялся от собственных брюк, чуть ли не вытряхивая из них собственную задницу, а потом взялся за домашние штаны Годжо. — Бондаж? Кинки? Строгие нет?       — Бондаж да, но попозже. С кинками… открыт ко всему, но только с системой цветов и постоянной коммуникацией. Одно точное нет — никаких оскорблений и унижений.       И с этим можно было работать, что не могло не радовать.       Стоило Годжо раздеть, как тот сразу же перевернулся и прогнулся, демонстрируя потрясающие бледные ягодицы, промеж которых поблескивал металл. Сугуру даже не удивился — разумеется, внутри Годжо все это время была анальная пробка, разве могло быть иначе… и все равно его собственный член дернулся. Под строгим, сшитым на заказ в явно дорогущем ателье костюмом пряталась увесистая серебристая груша. Аккуратно примостилась между нежными полушариями. А Сугуру — идиот — даже не допустил мысли… хотя если бы допустил, до квартиры было бы гораздо сложнее дойти.       — Нравится? — спросил уже Годжо. И да, плут возвращал фразу самого Сугуру ему же, а он в это время не мог оторвать глаз от сияющего голубого кристалла в основании пробки. Она оказалась горячей, почти обжигающей, когда Сугуру на пробу ей подвигал. Боже правый… розоватый сфинктер обнимал металл, и невозможно было не представлять, каково будет внутри. — Персональный заказ.       — К глазам подбирал?       Сугуру не удержался и лизнул нежную кожу, растянувшуюся вокруг узкой части. Разумеется, Годжо подготовился — она оказалась гладкой и сладкой на вкус. Клубника и банан. Клубника, мать ее, и банан. У Годжо даже анус был сладким, и Сугуру честно не знал, что с этим знанием делать.       Просто невероятно.       — Это натуральный аквамарин, — уведомил Годжо таким тоном, словно экскурсию по музею проводил. — Покрыта белым золотом 750 пробы, сплав с платиной.       — У тебя в заднице кусок белого золота самой дорогой пробы? — Сугуру на всякий случай даже уточнил. Облеченная в слова, мысль эта казалась даже более сумасшедшей. То была месячная зарплата Сугуру, не меньше.       — Она ей покрыта, — поправил Годжо. Лучше не стало. — Такой кусок золота весил бы слишком много, чтобы держать его в себе. За основу взята медицинская сталь.       Сугуру пару раз хлопнул глазами, как идиот, и попытался это посчитать. Выходило не очень. Медицинская сталь, покрытие белого золота, кусок аквамарина… да, у Годжо определенно была месячная зарплата Сугуру в заднице. Вау.       — Вторым вариантом была вибрирующая пробка с RGB подсветкой, но Куро сожрал пульт.       Очередной приступ смеха был заглушен ягодицей, которую Сугуру сразу же игриво укусил. Годжо не сбивал настрой ни в коем случае — членом можно было гвозди забивать при желании — и его комментарии были абсолютно очаровательными, но все равно немного отвлекали.       — Тебя готовить? — Пробка покинула тело с характерным звуком. Сугуру специально извлекал ее как можно медленнее, завороженно наблюдая, как мышцы с легкостью растягивались вокруг самой широкой части.       — Не, я не просто так про размер спрашивал. Все готово.       Ладно, эта картинка была даже горячее анальной пробки под деловым костюмом. Значит, пока Сугуру работал работу, Годжо сидел тут и растягивал себя искусственным членом. Даже выбирал подходящий под размер. Сидел, наверное, перебирал, с линейкой замерял… Блядь. В это невозможно было поверить — и тем не менее оно было прямо перед глазами. Годжо был растянут и абсолютно готов. Пробка в руках блестела смазкой, как и нежная кожа сфинктера, и Сугуру снова ее облизал, насколько позволял язык.       Годжо стонал сладко и громко. Беззастенчиво. Именно так, как Сугуру обожал. Он сам придерживал собственную ягодицу, чтобы можно было максимально сосредоточится на самом отверстии, и подавался бедрами назад.       Клубника и банан… это, кажется, была съедобная оральная смазка. Изумительно вкусная при всей своей банальности.       — Презерватив? — Огромных усилий стоило оторваться, но собственный член уже буквально пульсировал. Сугуру лениво подрачивал ноющий орган и придерживал ягодицу другой рукой. — С непривычки пирсинг может причинить боль, хотя не должен.       — У меня лет восемь секса не было, я чист как юная дева. — Да, Сугуру в его здоровье не сомневался, но суть была не в болезнях… хотя неважно. Раз Годжо хотел без презерватива, будь так. — Обожаю кремпаи, так что кончай внутрь.       Сугуру не был уверен, что Годжо Сатору был реальным, живым человеком. Но он совершенно не возражал.       Годжо сам направил член в себя, сам насадился, сам положил руку Сугуру себе на живот, сам начал двигать бедрами, не дав им обоим и пары секунд привыкнуть. Внутри него было просто волшебно — узко, горячо, слегка влажно. Мягкие стенки терлись о чувствительную кожу, двигали пирсинг, ласково сжимали каждый раз, когда Сугуру уводил бедра назад, только чтобы толкнуться обратно с новой силой. Было приятно до поджимавшихся пальцев на ногах и робких стонов в чужую шею.       — Глубже!.. — Годжо держал руку Сугуру в железной хватке и не давал убрать с собственной талии. Белые волосы лезли в нос и рот. — Я не фарфо… ох блядь!       Сугуру и сам не заметил, как попал точно по простате, но продолжил двигаться так, чтобы задевать ее как можно чаще. Громкие стоны на разных языках стоили того. Годжо лепетал на японском, матерился на английском, изредка вставлял что-то на китайском и еще на каком-то. Последний язык тоже казался смутно знакомым, но в тот момент было феерически наплевать. При каждом попадании по простате Годжо сжимался на члене и хватался свободной рукой за диванные подушки.       — У тебя потрясающий голос. — Сугуру же шептал ему на ухо грязные комплименты, оттягивая зубами мочку, заставляя Годжо жалобно скулить и просить двигаться глубже. Глубже, глубже… — Годжо…       — Имя! — Чужая рука схватила Сугуру за волосы и он ее перехватил, переплетая их пальцы. — Имя, используй мое имя, блядь, имя!       Ну и кем был Сугуру, чтобы возражать настолько отчаянной просьбе?..       — Сатору, — имя сорвалось с губ настолько естественно, словно именно ему предназначалось. Свет. Годжо невероятно подходило. — Сатору.       Годжо простонал особенно громко и замер на пару секунд, но Сугуру продолжил двигаться, несмотря на ставшие внезапно слишком узкими стенки. Продолжил до тех пор, пока сам не кончил следом, спустив все до последний капли так глубоко, как только позволяла поза. Чужое тело крупно подрагивало в его объятиях, поэтому Сугуру прижал его ближе. Он, кажется, пытался заставить Годжо с ним слиться, сжимая его настолько крепко, но тот лишь бездумно гладил его руки и пытался отдышаться. Живописный изгиб бледной шеи оголял выпирающий позвонок, и Сугуру потерся о него носом, охваченный внезапным приливом нежности.       — Вот теперь можно и поужинать, — объявил Годжо спустя, как показалось, пару часов. На деле не прошло и пары минут.       На ужин была домашняя лазанья, легкий грушевый мусс и вишневый сок вместо вина. Годжо — Сатору?.. Сугуру не знал, что за штука такая была именно с его именем, и не хотел портить отличное настроение внезапным серьезным вопросом — как оказалось, принципиально не употреблял алкоголь. А еще вкусно готовил. И обожал танцевать. Стоило закончить с трапезой, как он утянул Сугуру танцевать под незатейливую песню про любовь.       Их обоих совершенно не смущала нагота и все еще потная кожа. Было в ней какое-то сакральное очарование и совершенно новый уровень интимности. На идеальном теле была лишь та же красная ниточка, и Сугуру то и дело украдкой к ней прикасался.       — Ты же будешь здесь, когда я проснусь? — не удержался он, уже оказавшись в постели. Годжо лежал прямо напротив, их ноги запутались под одеялом, и Сугуру бездумно поглаживал острую скулу. Уже перевалило за полночь. В квартире было совсем тихо, даже часы не тикали — эту тишину разбавляло лишь размеренное дыхание и редкие звуки чистого, почти хрустевшего постельного белья. — Мне кажется, что это сон. Настолько идеально быть не может.       Годжо мягко рассмеялся и подарил ему самую прелестную улыбку на свете. Не широченную и провокационную, не счастливую, не издевательскую и не игривую, а внезапно скромную. Сугуру даже моргнул — не показалось.       — Идеального не бывает, — тише обычного заключил он и чмокнул куда-то в нос, прежде чем закрыть глаза и устроиться у Сугуру на груди.       Идеального не бывает… и правда. Идеал физически невозможен.       Но Сугуру всем сердцем надеялся, что по пробуждении увидит то же самое, что и при отходе ко сну — копну белых волос. Насколько бы утопичной ни была мысль об идеале, Годжо Сатору был настолько к нему близок, что казался лихорадочным видением. Было даже страшно засыпать, ведь вдруг, просто вдруг весь этот вечер и правда окажется лишь сном?       Но нет. Проснувшись, первым, что Сугуру увидел, были именно сияющие белые волосы.       Сугуру зачарованно провел по ним пальцами, едва прикасаясь. Годжо все еще сладко сопел и терся щекой о его грудь. Он за ночь даже с места не двинулся — как уснул в этом положении, так и продолжал лежать, светя белесой макушкой.       Сугуру всем сердцем любил готовить завтраки людям, с которыми проводил ночь. Случалось такое не то чтобы часто — дай бог раз в пять лет, и то если расписания удастся состыковать и с утра не будет необходимости доедать ложку риса, параллельно пытаясь натянуть штанину на одну ногу и носок на другую. Удовольствие это было настолько редким, что становилось безумно приятным ритуалом: Сугуру обожал приносить завтрак в постель (особенно девушкам, чтобы наблюдать их удивленное личико и сияющую улыбку), обожал радовать и доставлять удовольствие. Особенно если партнер ему нравился. А Годжо ему нравился. Несмотря на то что они были ровесниками и оба с детьми, от него все еще буквально пахло свободой. И пусть Сугуру за годы подзабыл этот запах, меньше любить его он не стал.       Аккуратно выпутавшись из теплых объятий, Сугуру сразу же спустился вниз. На кухне Годжо — а вообще, нужно было уже звать его по имени, тем более что Сатору сам об этом просил — вполне можно было жить. В смысле, вполне можно было отрезать кухню от остальных апартаментов и сдавать как отдельную квартиру-студию за бешенные бабки, никто не заметил бы подвоха. И та была бы одна из самый больших квартир-студий в Токио — на кухонном островке можно было расположить кинг-сайз матрас и спать спокойно. Не все профессиональные кухни в ресторанах могли такой красотой похвастаться. А Сатору вот мог.       Во что Сугуру вообще ввязался..?       Он сам до сих пор не очень понимал, как ко всему этому предприятию относился, несмотря на предыдущий вечер. С одной стороны, Сатору ему был весьма, просто до неприличия симпатичен, да и внимание его грело душу. С другой стороны, было как-то не по себе от этого разрыва. Не только финансового — Годжо Сатору все-таки был идеальным. Но было в нем что-то… не то. Что-то зловещее. Идеально и правда быть не могло. Образцовый семьянин и приемный отец, прекрасный друг, богатый холостяк, хранящий целибат до серьезной заинтересованности — все это не представлялось цельной картиной. Идеальные мальчики не бегают за маньяками, не усыновляют их детей и не угрожают учителям этих детей. Они не являются к своим учителям, будучи облитыми чужой кровью с ног до головы. Яга упоминал, что у Сатору она аж с волос капала… тяжело было это представить.       Сугуру уже самого бесил до невозможности тот факт, что он возвращался к этим дебатам с самим собой раз за разом. Надо было уже определиться с выбором и плыть по течению, но что-то не давало расслабиться. Словно он хотел увидеть полную картину, вглядывался, глаза напрягал, а она все никак не проявлялась. И это напрягало, пусть и не настолько, чтобы отказаться от этих отношений. Этого романа. Этого… чем бы оно ни было. Сугуру нравилось.       И если подумать, неужели он не заслужил немного расслабиться? Сатору был настоящим глотком свежего воздуха. Сугуру давно так не расслаблялся — если вообще хоть когда-то. Никогда так не веселился. Никогда ему не было так хорошо после всего одной ночи с кем-то.       За те десять лет, что Сугуру пахал как ломовая лошадь, неужели… неужели он не заслужил немного времени для себя? Дети уже без пяти минут выросли, родители были на подхвате, да и Сатору был человеком надежным, ведь сохранил дружбу аж со школьными приятелями и вырастил двоих детей. Поэтому…       Сугуру мягко улыбнулся и разбил три яйца в сковороду, прежде чем накрыть ее крышкой. На среднем огне они должны были очень красиво схватиться и без переворачивания всего этого яичного блина, а пока яичница доходила, Сугуру принялся резать овощи. Помидоры, огурцы, редис, немного салата… в холодильнике нашелся какой-то белый европейский сыр, и Сугуру добавил пару кубиков, прежде чем зависнуть с открытым ртом перед полкой с маслами. На каждой стеклянной бутылочке красовалась этикетка, и все они явно были напечатаны то ли самим Сатору, то ли его прислугой — Сугуру никак не мог сообразить, было ли нечего делать мужчине под тридцатку годиков или некоему наемному работнику. Единый шрифт и размер выглядел эстетически приятно, но сколько же времени на это ушло? Тут было кунжутное, оливковое, подсолнечное, льняное, конопляное, кукурузное, абрикосовое, миндальное, хлопковое… трюфельное? И чем из этого заправлять салат в более-менее европейском стиле?       Приглушенный голос, явно принадлежавший Сатору — кому еще, в его-то доме, да еще и с этой игривой ноткой? — Сугуру услышал задолго до того, как горячее тело обняло его со спины. Голая кожа проехалась по такой же голой коже, суховатая со сна и очень, очень теплая, и невозможно было сдержать улыбку.       — И что, ты решил профиль менять? — Голос Сатору немного хрипел со сна. Он всегда был немного глубже, чем голос самого Сугуру, но эта лишняя хрипотца звучала даже лучше. — М-м… ну, если ты хочешь заниматься именно этим…       Сугуру не удержался и накрыл собственной ладонью руку Сатору. Та была немного больше его собственной — как ни крути, а Сугуру в этой комнате был самым низким. Это тоже ощущалось непривычно и по-новому. Он всю жизнь был самым высоким если не в городе (что вряд ли), то хотя бы в помещении. И уж точно самым высоким он был в своем окружении. Но Сатору был выше, и тут немного сломав привычный ход вещей. Но так было даже интереснее.       — Мегуми, — коротко отрапортовал Сатору и, чмокнув Сугуру в щеку (а скорее просто размазав свою слюну по чужому лицу), отошел с очень сосредоточенным лицом. Сугуру глянул на часы — половина девятого утра, суббота. Не рановато ли для серьезных разговоров?       Выбор масла не давал ему покоя. Сугуру достал льняное из шкафчика и поставил рядом с салатницей, а потом повернулся к яичнице. Та уже агрессивно шкворчала под крышкой, немного пенясь у краев, и Сугуру аккуратно переставил сковороду на соседнюю конфорку, чтобы она немного успокоилась, прежде чем переложить это чудо на тарелку.       — Да, котенок, я поддержу тебя в любом случае! — Сатору тем временем запускал кофемашину и разбирался с капучинатором. Небольшой контейнер был прозрачным и отлично просматривался на свету, но щурящийся взрослый мужчина, пытающийся оценить его чистоту словно через лупу, выглядел комично. Сатору в принципе не стеснялся выглядеть нелепо и смешно, ничего, так-то, не стеснялся, не лез из кожи вон, чтобы казаться взрослым, серьезным и надежным. Было в этом что-то… такое. Что Сугуру когда-то тоже имел, но по дороге потерял и сам того не заметил.       Может, не поздно было еще вернуть?.. Можно ли вернуть эту непосредственность, будучи взрослым мужчиной с детьми-подростками? Если она уже потеряна?       Сатору потряс бедный капучинатор и только лишний раз убедился: тот был абсолютно пуст. Потом заглянул в холодильник, изредка многозначно кивая или хмыкая, и высунулся обратно с очень грустной моськой. Сугуру тихо хихикнул и чуть не пролил яйцо мимо сковороды.       — Мегс, дорогая моя звездочка, купи молока, когда домой пойдешь. Да, я в курсе, что… блин! А пораньше?.. Нет, нет, тогда забудь!.. Да латте захотелось. Ничего, на пробежке в магазин забегу. Веселись! Да-да, Нобаре от меня там привет. И собак тоже чмокни. Они там никакую мебель не сожрали?..       Ох, Годжо Сатору выходил на пробежки по утрам. Немудрено. Чего-то такого следовало ожидать — комфортного и дорогого. Сугуру вот не мог себе такой роскоши позволить: с утра надо было будить детей, готовить завтраки, собираться, хватать то, на что не хватило времени и сил вечером. Хотя… сейчас, когда он наконец выспался и никуда не спешил, казалось, что то были лишь отговорки. Завтраки уже который месяц готовили Нанако и Юджи, да и дети чаще будили его самого, когда он свой будильник не слышал, и время так-то можно было выиграть, если бы Сугуру действительно захотел. Вот только он не то чтобы хотел.       Сатору все продолжал говорить по телефону: обсуждал собак, какую-то Нобару — судя по всему, ту самую лучшую подругу Мегуми — и отсутствие молока. А потом еще раз чмокнул Сугуру в щеку и ушел с кухни, все еще хихикая в трубку.       Сугуру бы никогда не подумал, что Фушигуро из всех людей в состоянии так долго говорить по телефону. Мальчишка совсем не производил впечатление человека охочего до телефонных разговоров… а вон оно как. Сам позвонил утром после ночевки у подруги.       Вторая яичница вышла не такой красивой, как первая, но все равно очень удачной. Сугуру терпеливо сгрузил ее на вторую тарелку, согнул пополам и выложил салатик на вторую половину. Сатору даже не слышно было — может, Мегуми уже повесил трубку, а может, он просто ускакал в другую часть квартиры. Место это было настолько огромным, что могло в себя при желании половину Токио вместить, так что Сугуру не удивился бы.       Вообще… с уходом Сатору с кухни снова появилась эта тишина, заставлявшая Сугуру собственные мысли слушать. Они не были крамольными или нехорошими, но и особенно приятными его мозг тоже радовать не спешил. Они были какими-то нейтральными. Что, на самом деле, было очень даже хорошо — думать, насколько сам Годжо Сатору на самом деле закрытый человек и как он воспитал такого же закрытого приемного сына, гораздо приятнее, чем размышлять о стратегии выживания на остатки от зарплаты.       А насчет закрытости… она что у Сатору, что у Мегуми была очень своеобразной, поэтому Сугуру ее не сразу заметил. Ему они показались очень разными, тогда как на самом деле они были похожи даже слишком сильно — просто Фушигуро свою закрытость не скрывал, а Сатору будто изо всех сил старался казаться искренним и честным, и отсюда как раз произрастало его немного детское и провокационное поведение.       Сугуру вздохнул и отхлебнул холодной воды. Препарировать вот так человека — это, конечно, хорошо и полезно, чтобы не дай бог не ударить себя граблями по лбу, но немного бессмысленно, когда он уже все для себя решил.       К тому моменту, как Сатору вернулся с пробежки, завтрак начал остывать. Сугуру не садился завтракать без него, вместо этого занялся попытками вычесать бесконечные волосы и как-то их помыть. В огромной ванной не было ни кондиционера, ни масок, ни масла для волос, что было не очень приятно, но терпимо. В конце концов, одно мытье без дополнительных уходовых средств они должны были выдержать. И если обычно они пахли яблоком, персиком, грушей или ламинарией, то теперь от Сугуру за километр разило клюквой и можжевельником. Было интересно, кому именно такой запах принадлежал. Он больше подходил Мегуми, но от Сатору тоже пахло чем-то холодно-свежим…       Фен Сугуру тоже не нашел. Он даже не рассчитывал на стайлер или плойку, но чтобы ни в одной ванной не было фена — этого он не то чтобы ждал. В конце концов, Сатору выглядел даже неприлично ухоженным и сияющим, как начищенный серебряный сервиз, да Мегуми тоже выглядел хорошо, хоть и игнорировал сам факт существования такой штуки, как укладка. Но фена не было.       Сугуру на скорую руку отжал волосы и раскидал ровным слоем по полотенцу на плечах.       — Волосы у тебя просто шикарные, — Сатору тем временем стоял, подперев плечом дверной косяк, и вовсю улыбался. Выглядел он как очень, ну просто до неприличия довольный кот, которого спалили за пожиранием пыли под диваном. — Долго отращивал?       — Несколько лет.       — Отвал всего.       И да, Сатору ни разу не лукавил, когда восхищался волосами: все утро после завтрака он угробил на чуть ли не детальный подсчет волос Сугуру. Надо было спросить, сколько в итоге насчитал, но тогда как-то не сообразилось. Момент был упущен.       Однако было кое-что поважнее: в недрах этой безразмерной квартиры (частный дом родителей Сугуру был и на треть не таким огромным) откопалась акустическая гитара. Старая, пыльная, с глубокой царапиной на грифе, прямо под металлическими струнами. Оказалось, Мегуми когда-то учился играть, но ему что-то не понравилось, и вместо гитары Сатору накупил ему дорогущего оборудования для наблюдения за звездами.       — Ему вот настолько не понравилось? — мягко улыбнувшись, Сугуру провел пальцами прямо по царапине. Выглядело это… даже как-то слишком отвязно для акустики. Словно Мегуми был мелким панком в свое время. В тихом омуте?..       — Куро был непоседливым щенком. — Сатору сидел на полу, оперевшись на кофейный столик и закинув обе длинные ноги на диван. Вокруг было столько места — а он все равно нашел способ сделать по-своему. Сугуру в какой-то момент перестал удивляться и просто наслаждался этой его чертой. — Тебе идет косичка!       Ах да, Сатору заплел ему косичку, и та вышла длинной и плотной из-за не до конца просушенных волос. Сугуру совершенно не возражал. Сам он косички не плел и предпочитал небрежные пучки и хвосты, но девочки в детстве тоже обожали играться с его волосами и творить разного рода парикмахерское искусство.       Гитара ожидаемо оказалась расстроенной. С настройкой долго возиться не пришлось, Сугуру с удовольствием вспоминал правильное звучание нот и подкручивал колки, пока Сатору совсем рядом уплетал что-то из ближайшей кондитерской. Он, кажется, только сладким и питался. И как только накачался с таким-то рационом?       — Это Queen? — с широченной улыбкой спросил он, откладывая уже пустую обертку. Очередной эклер был повержен. — Которая? Don’t stop me now?       Не совсем. То была Good Old-Fashioned Lover Boy, но Сугуру не стал раскрывать карты сразу — напротив, он загадочно улыбнулся и продолжил наигрывать простой мотивчик, а потом принялся и за пение. Давно он не пел. Голос поначалу отказывался слушаться и брать нужные ноты, но после пары строк вроде как восстановился. Сатору подпер подбородок рукой и с абсолютным обожанием на лице наблюдал почему-то не за его руками, а за лицом. В груди немного пощипывал давно забытый восторг, который приносили именно выступления. Приятно, когда наблюдают с открытым ртом, когда восхищаются, когда глаза напротив сияют, и ничто не могло этого заменить. Даже восторг человека, которому только что вручили долгожданный подарок, пусть и тоже приносил удовлетворение, все равно не давал тех же эмоций.       Небольшой концерт продлился всего ничего — час, может чуть дольше, — но у Сугуру уже появилась эта приятная тяжесть в голове. Он спел кучу старых, таких родных и знакомых песен из репертуаров давно отгремевших групп и сольных исполнителей, вспомнил и армянские хиты System of a Down, и непревзойденных Дэвида Боуи с Элтоном Джоном, и Элвиса, и даже Фрэнка Синатру, хоть у него и вышло что-то скорее блюзвое и мало походившее на оригинал. Сатору все это время не перебивал, слушал внимательно и изредка двигал губами в такт. Эта квартира была такой огромной, но в тот момент она сузилась до дивана, кофейного столика, гитары и двух людей. И было так хорошо, как давно не было — если вообще когда-то было.       Обед Сатору приготовил сам. Кто бы сомневался, что даже в приготовлении пищи великий сыщик Годжо Сатору был виртуозен: к такому потрясающему стейку Сугуру едва ли когда-либо прикасался, а в качестве гарнира к нему был подан легкий овощной салатик и чесночные гренки с домашним соусом.       Пока Годжо орудовал ножами, блендером и сковородкой, Сугуру порывался проверить рабочие чаты, но Сатору похоже не врал про третий глаз, ведь почти сразу отобрал телефон.       — Ты на свидании со мной! — капризно объявил он, но Сугуру так и слышал заботу под слоем всего этого напускного ребячества. Или притворной инфантильности. Сатору пытался сойти за взрослого ребенка, только непонятно было, на кого была рассчитана эта ложь. Неужели он и правда думал, что Сугуру хоть на секунду поверит? После всего, что было? — Все внимание мне. Школа без тебя не сгорит. А если и сгорит, то туда ей дорога — давно пора.       — Ты же тоже там учился? — Пришла очередь Сугуру подпирать подбородок и внимательно следить за действиями своего прекрасного партнера. Сатору не потрудился одеться нормально, светил голым торсом и наполовину голыми длиннющими ногами, и вид открывался просто… великолепный.       — Ага. — Сатору завернул только что обжаренное мясо в фольгу с сильно пахнущей травой. Кажется, свежим розмарином? Возможно. Сугуру никогда не готовил стейки.       Если так подумать, то что сын главы огромной корпорации с миллиардными оборотами делал в обычной старшей школе? Разве не должен он был учиться в престижной частной школе с какими-нибудь именитыми профессорами? Школа, в которой работал Сугуру, была, разумеется, очень хорошей, но тем не менее простой и государственной. Ни именитых учителей, ни значимых наград, ни выдающихся выпускников, если не считать самого Сатору и парочку его друзей, но и те были выдающимися в специфической сфере… так что его туда привело?       — Вижу ход твоих мыслей! — хихикнул Сатору. Он уже успел соорудить нехитрую сервировку и разложить по тарелкам салат, а также водрузить пиалу с кремового цвета соусом посередине стола. — Меня туда в наказание отправили. Я перебрал три самых престижных, знаменитых, лучших и бла-бла-бла школы Токио и одну в Киото, пока моя мамаша не психанула и не засунула меня в первую попавшуюся. Там-то я и прижился.       — А ты не очень-то жалуешь родителей, — хихикнул Сугуру в ответ. Немудрено. Он что-то слышал про конфликт Сатору с семьей, но спрашивать напрямую считал грубым.       Сатору на это ничего не ответил, только разложил мясо по тарелкам и играюче перевел тему на своих собак. Начал рассказывать про еще мелкого Мегуми, который сам воспитывал щенков и не подпускал к ним самого Сатору, потому что боялся дурного влияния — картинка вышла настолько яркой, что Сугуру с легкостью смог представить насупившееся личико. А также сделал мысленную пометку, что тема родителей была как минимум не очень приятной. Как максимум — табуированной.       После позднего обеда Сатору притащил какие-то настолки, они поперемывали кости коллегам Сугуру, вспомнили все странные решения директора Яги и даже умудрились обсудить его перекаченность, пока Сугуру пытался осилить правила. В настолки не приходилось играть примерно тысячу лет. Он вообще мало общего имел именно с настольными играми, всегда предпочитая что-то более активное вроде музыки или спорта, а вот Сатору был как рыба в воде. Эта была какой-то научно-фантастической экономической стратегией, и Сугуру вроде разобрался с азами, но с треском продул первую же партию.       Но тут случилось странное.       — А пойдем в парк развлечений? — предложил Сатору. Он сидел на стуле, откинувшись настолько, что чудом не падал на пол. У Сугуру так ученики делали, когда им становилось слишком скучно на уроках или индивидуальных занятиях. Чтобы так делал взрослый… что ж, это выглядело даже немного мило.       — Я настолько плохо сыграл? — Сугуру мягко улыбнулся и подпер подбородок рукой. В локоть больно врезалась фишка.       — Не, для первого раза ничего! С настолками всегда так, там высокий порог вхождения.       Сатору вернулся в человеческое положение. Он все еще сыто улыбался, и Сугуру начинал думать, что он с таким выражением лица постоянно существует. За последние два дня иначе он и не выглядел. И это тоже было очень, очень милым. Как и фиолетовая громадная футболка с немного застиранным Пикачу и светло-серые домашние спортивки.       — А пойдем.       И так начался очень… своеобразный вечер.       Уже стемнело. В Токио в принципе темнело рано и стремительно, поэтому нечего было удивляться ночным огням в шесть вечера. Ближайший парк находился в относительной шаговой доступности, и когда Сатору предложил пройтись пешочком, Сугуру не стал возражать. Руки так и чесались проверить мессенджеры и почту, вдруг что-то серьезное, может, умер кто или школа все-таки сгорела, да и Сатору вечно отвлекался на абсолютно идиотские побрякушки, мелькавшие тут и там в витринах. Сугуру таки дотянулся до телефона и даже успел его разблокировать, чуть не схватив инфаркт от количества непрочитанных сообщений и писем, но белобрысое бедствие вернулось удивительно быстро. Причем не просто вернулось, а с помпой: огромные красные пластиковые очки в форме английского слова «COOL» со звездочками и стразами сияли не хуже белоснежных волос. Сугуру никогда не думал, что будет скучать по круглым Гуччи, но…       — Ты где это взял? — Сатору умудрялся даже в этом кромешном ужасе выглядеть мило. Как вообще почти тридцатилетний мужик с двумя подростками-детьми и карьерой мог выглядеть мило? Хотя… может, это с Сугуру что-то было не так. Мама всегда считала его странненьким, хоть и называла это «изюминкой».       Что сказала бы мама, увидев его сегодняшнего спутника? Отец точно начал бы ворчать, может, хлопнул бы дверью. Из завещания он Сугуру уже был не в состоянии выписать, потому что все имущество отходило девочкам. А вот мама… тут было сложно спрогнозировать. Она была женщиной мягкой и покладистой, но притом легкой на подъем и открытой всему новому. Может, ей Сатору понравился бы.       — Где взял, там уже нет. — Нет, точно понравился бы. Эти шутки, широченная ухмылка и харизма, шагавшая впереди самого Годжо Сатору, смогли бы ее покорить. — Нравятся?       Вместо ответа Сугуру очки отобрал и с гордостью нацепил уже себе на нос. When in Rome, do as Romans do .       В парке было не так много народу, как ожидалось. Несмотря на теплый вечер субботы, аллеи были более-менее свободны, но Сатору все равно лип и толкался плечами. Ну, а Сугуру что, хуже разве был? Он толкался в ответ. Они занимали всю дорожку и рисковали выкинуть парочку детей за ее пределы (и друг друга тоже), но Сугуру позволял себе совершенно не обращать на это внимание. Ему как будто снова было семнадцать. И не было никаких забот, никаких счетов и зарплат, никаких чеков в магазинах и вечной, чтоб ее, инфляции. Была дорожка, возмущенные дети с не менее возмущенными, но более молчаливыми родителями, и громкий, звенящий смех справа. Была копна сияющих белых волос и яркие кристально-голубые глаза.       Годжо Сатору был человеком удивительным. Самым красивым из всех, что Сугуру когда-либо встречал.       Годжо Сатору умел стрелять. Ни одного промаха, пятнадцать попаданий за менее чем десять секунд — и Сугуру уже стоял с огромным розовым плюшевым медведем. Паренек за стойкой сначала с потрясенным лицом наблюдал за мишенями, опускающимися с нечеловеческой скоростью, а потом с таким же выражением пялился на чаевые, раз в двадцать превышавшие стоимость самой игрушки. Сугуру же чего-то такого, как ни странно, ждал.       Чего он не ждал, так это ссоры с ребенком. Не прошло и пяти минут с брутального расстрела, как Сатору сцепился с ребенком лет семи за последнюю порцию сладкого попкорна. Молодая девушка протягивала не заполненное до краев ведерко уже хоть кому-то, приговаривала, что скоро будет еще партия и надо только подождать, в то время как взрослый, сильный, поразительно меткий мужчина сидел на корточках перед обнаглевшим мальчуганом и строил ему рожи. Сугуру, будучи вторым рослым шкафом, стоял все в тех же абсолютно ужасных очках и с плющевым чудищем в объятиях и… и совершенно не чувствовал себя неловко. Это было на удивление приятно. Словно кто-то перекрыл краник, отвечавший за гаденький голосок совести, напоминавший об ответственности и наборе «правильных» вещей, которому взрослый мужчина должен был соответствовать. Ничего он не должен был. Как минимум в тот день — в тот день он просто был молодым человеком на первом полноценном свидании в парке развлечений. И его кавалер мог сколько угодно спорить с малолеткой и подоспевшей шипящей мамочкой, потому что Сугуру сам забрал попкорн у девушки и потянул Сатору за шкирку в сторону аттракционов.       Да, Сугуру, можно сказать, отобрал десерт у ребенка. Раскаивался ли он? Абсолютно нет. Сатору хотел попкорн — а значит, он его получит. Сугуру все-таки был мужчиной и в какой-то мере добытчиком… вопреки тому что девочки иногда звали его «мамой».       Сугуру не обижался, просто немного удивлялся.       Та довольная, гордая ухмылка, которую подарил ему Сатору, только завидев заветное ведерко, была бесценной. Он носился со сладостью, как крестоносцы со священным граалем, и Сугуру тоже никак не мог перестать улыбаться. Было в этом что-то особенно счастливое.       Вечер в целом прошел отлично. Они катались на американских горках, и Сатору широко ухмылялся всю поездку, вместо того чтобы орать, тогда как Сугуру держался за его талию и смеялся. Потом пробежались по остальным аттракционам, пока не оказались в «Любовной пещере», и там Сатору внезапно начал читать лекцию про Бэтмена и Джокера и их перевражду-недолюбовь и символизм такого же аттракциона в «Убийственной шутке». Сугуру не знал ничего из этого. Он в детстве и юности увлекался музыкой и кино, тогда как Сатору вот… комиксами. Причем пересказывал все так, будто только вчера перечитывал: с подробностями, анализом.       — Ты не понимаешь! Без Джокера существование Бэтмена как героя просто невозможно! — продолжал восклицать он даже в гребанной лодке, где по идее надо было обжиматься и любоваться красотой декораций. Причем восклицал с таким видом, будто Сугуру не понимал какой-то вселенский закон, который все обязаны были знать. Даже указательный палец отставил и вертел им перед лицом, словно загипнотизировать пытался. — И с Джокером то же самое! Без Бэтмена у него нет цели. Они дают друг другу стимул жить и заниматься любимым делом.       — Калечить молодую девушку — это интересная интерпретация «любимого дела». — Сугуру держал уже пустое ведерко из-под карамельного попкорна. Сатору выглядел даже более очаровательным, когда говорил про свои задротские штучки. Сугуру даже решил посмотреть мультфильм по мотивам, чтобы насладиться «той самой легендарной сценой смеха Джокера и Бэтмена».       — Да не в том дело! — Сатору готов был начать второй круг объяснений все того же, поэтому Сугуру просто его поцеловал.       На сей раз на вкус он был как карамель. Губы Сатору каждый раз ощущались по-разному, но всегда сладко. Иногда вкус был полегче и посвежее, как дыня или лимонный чизкейк, а иногда напоминали патоку или другие приторные ближневосточные сладости, но всегда — абсолютно всегда — Сугуру хотелось их чуть ли не съесть. И это притом что он в целом не очень жаловал сладости.       Прогулка до дома Сатору не заняла много времени. Они продолжали обсуждать парк и комиксы, переключились на фильмы. Сугуру внезапно для себя самого оказался гребанным эстетом и указывал на сценарные дыры, отличия от первоисточника и недостатки режиссуры, тогда как Сатору напирал на эмоции. Великий скандал разразился из-за концовки «Бойцовского клуба», потому что внезапно оказалось, что не все считали ее слабой.       — В книге было лучше! Взрослее, если угодно — никаких тебе рушащихся небоскребов, держания за ручки и попсовой песенки, — настаивал Сугуру, придерживая Сатору под локоть, чтобы тот не врезался в очередной столб от наплыва эмоций.       Сатору будто слишком ему доверял, открываясь вот так, отдавая собственную безопасность в его руки… и Сугуру пока не знал, что именно чувствовал по этому поводу. Было приятно. Тепло даже. Хотелось чувствовать это снова и снова пока… пока возможно. Рано было загадывать наперед.       Уже дома Сатору притащил и торжественно водрузил на стол шахматы, на которые они угробили еще пару часов. Сугуру, разумеется, все четыре партии с треском проиграл, хоть его и пытались чему-то научить. Сатору объяснял какие-то стратегии, ходы, давал возможность передумать, если решение выходило глупым, но ни один из этих щедрых жестов так и не принес Сугуру победу. Да он в принципе и не стремился победить. Сатору в своей среде обитания — игр интеллекта, если угодно — умудрялся даже выглядеть привлекательнее, чем обычно. Его кристально-голубые глаза светились от счастья, ими можно было небольшой городок осветить. Сугуру повидал много красоты за всю свою жизнь, всякие чудеса природы и урбанистики, видел много красивых людей как в принципе, так и рядом с собой, видел счастье и радость, но никогда… никогда раньше его это настолько не цепляло. Сатору был самим воплощением красоты. Его белоснежные волосы по идее должны были отталкивать своей нетипичной яркостью, как и слишком внимательные голубые глаза, слишком блестящие из-за персикового бальзама губы, тонкая, почти фарфоровая кожа, под которой виднелся узор зелено-синих сосудов — все это должно было казаться несовместимым. Перебор ярких элементов. Но Годжо Сатору был неотразимым. Бесподобным. Безупречным.       На пятой партии Сугуру окончательно выключился из игры и наблюдал исключительно за мужчиной напротив. У Сатору были достаточно длинные и тонкие пальцы, а также большие ладони. Несмотря на кажущуюся холодность, на ощупь его кожа была горячей, почти обжигающей, и Сугуру бессовестно перехватил одну из ладоней и поцеловал костяшки. Сатору весь на вкус был свежий, как мята или ментол, и при этом сладкий, как фрукты или патока, от макушки до пят. Его хотелось целовать вечно.       Целовался Сатору со всей страстью, горячо дыша в губы и нашептывая всякую нелепицу. Он вообще не затыкался ни на секунду, будто мир развалится, если он вдруг перестанет нести околесицу. Сугуру находил это бормотание удивительно милым: Сатору не волновался, скорее наоборот, он был уверенным, иногда даже слишком, и говорил обо всем. Отвешивал похабные комплименты, делился разного рода опытом, про маньяков своих иногда вспоминал, не к месту поминал детей или собак, шутки шутил. Сугуру рисковал остаться навсегда с улыбкой поперек лица.       Шахматы были забыты — они лежали на полу напротив электрического камина и целовались, как подростки, впервые дорвавшиеся до чужих губ. Сугуру иногда отстранялся и наблюдал за голубыми глазами напротив, нежно убирал пряди со лба, гладил кожу над скулой. И в тот момент в кои-то веки было абсолютно наплевать на все обязанности. Эти две ночи закончатся — и вот тогда Сугуру снова станет ответственным взрослым: примерным учителем, надежным родителем, отличным сыном, воспитателем, коллегой, другом, вообще кем угодно. А пока он мог позволить себе побыть просто Гето Сугуру — уже влюбленным мужчиной. И никем больше.       Этот секс отличался от предыдущего как минимум тем, что на сей раз они таки добрались до спальни. Сатору ластился к нему, как огромная кошка, и лез обниматься, в то время как сам Сугуру гораздо больше его целовал. Они все еще изучали друг друга, узнавали, что именно им нравится и как. Сугуру пробовал разную силу нажима, и нежная кожа поддавалась, как глина. Синяки на ней, должно быть, цвели буйным цветом, но оставить парочку совсем не хотелось. Напротив, Сатору хотелось беречь от любой боли.       — Тебе идет моя спальня, — с легкой улыбкой прошептал Сатору, и Сугуру тут же сцеловал очередную глупость. Потом должна была последовать скабрезная шуточка, и она, разумеется, последовала: — Я б тебя тут запер на пару недель.       Сугуру мягко рассмеялся. Сатору был настоящим генератором отвратительных, но притом абсолютно очаровательных комментариев. Представить жизнь без них уже было сложно. Однообразные дни, серьезные лица, важные решения и прочая лабуда. Сугуру даже не представлял, насколько же соскучился по простому человеческому счастью, ни к чему не обязывающему. Вот он вроде весь день чем-то занимался — ходил, играл, готовил, на гитаре пиликал — и все равно за день удалось отдохнуть так, как не удавалось за две-три недели отпуска. Сатору был настоящим сокровищем. Потрясающим человеком. Он казался нереальным чем-то, эфемерным, будто стоило дунуть или ущипнуть себя — и Сугуру бы проснулся.       Сатору лез обниматься даже слишком активно. Настолько, что Сугуру двигаться было тяжеловато: его обнимали руками и ногами, прижимали к себе, кожа к коже, и сердце Сатору ухало напротив его собственного. Кончики пальцев покалывало от наслаждения. Сатору не стонал даже, но Сугуру отлично ориентировался по его обрывистому, тяжелому дыханию и горячему шепоту прямо над ухом. Было жарко. Сатору целовал ушную раковину, висок, скулу, подбородок, путался пальцами в длинных волосах. И совершенно затих, когда кончал — просто вдохнул, а выдохнул уже спустя, как показалось, вечность.       И даже не улыбался. Потрясающие голубые глаза сияли капельками влаги, белые ресницы трепетали. С настолько близкого расстояния можно было рассмотреть все морщинки и поры, небольшую родинку под правым веком, совсем крохотную. Сугуру в полубреду поцеловал именно ее — она была похожа на одинокую звездочку на ночном небе — и кончил уже сам с каким-то скрипучим звуком вместо стона. Перед глазами потемнело на пару секунд, а мышцы свело сладкой судорогой, и он так и замер на месте, неспособный пошевелиться.       — Ты плачешь? — прошептал он сразу, как отошел от оргазма.       — Нет. — Сатору отреагировал сразу же. Он тоже пытался отдышаться, разлегшись на многочисленных подушках. И несмотря на это поспешное заявление, Сугуру смахнул одинокую слезинку.       Такое бывает, напомнил он себе. Глаза постоянно увлажняются, для этого, например, существует моргание. Иногда этой влаги становится слишком много и она проливается. Такую реакцию может вызвать что угодно, от слишком резкого и яркого света до сильного ветра или мороза. Это совершенно не значило, что Сатору действительно плакал. Да даже если и плакал, секс мог вызвать подобную эмоциональную реакцию. И даже тот факт, что в прошлые разы Сатору не проронил ни слезинки, даже когда делал глубокий горловой после долгого перерыва, ничего не значил. Это было нормально.       Нормально.       Но все равно Сугуру не мог отделаться от ощущения, что такое доводилось видеть далеко не всем его партнерам. Сатору был не из плачущих, несмотря на общую эмоциональность. И тот факт, что он не шутил и в принципе был удивительно молчалив, только подтверждал предположение. Слезы не были его обычной реакцией.       — Все нормально? — уточнил Сугуру еще раз, зацеловывая доверчиво подставленную шею и плечи.       Сатору с ответом медлил, что тоже было ему несвойственно. Молчал, но продолжал обнимать так крепко, словно от этого зависела его жизнь, не меньше. Торопить его совершенно не хотелось. У них была вся ночь впереди, и даже если ночи не хватит — дальше был еще один день, который обещал быть настолько же прекрасным.       — Принеси молока, пожалуйста, — выдал Сатору в итоге. Глаза его оставались закрытыми. — Теплого. С шоколадом.       Сугуру кивнул и как мог аккуратно вышел, напоследок мазнув губами по голой коленке. Сатору явно нужно было время, чтобы прийти в себя, и Сугуру не собирался на него давить никоим образом.       Вернувшись с молоком и конфетами, он застал уже привычную картину: Сатору сидел на сбитых простынях, скрестив ноги, и листал новостную ленту. Надо было спросить, что это все-таки было, но Сугуру так и не нашел в себе смелости начать разговор. Сатору был взрослым человеком со своими скелетами в шкафу. И как любому взрослому человеку, ему нужно было время и доверие, а не давление. Поэтому Сугуру просто поставил стакан теплого молока на столик и сам забрался на кровать.       — Что нового пишут? — спросил он, обнимая Сатору со спины. Его руки идеально оборачивались вокруг подтянутого тела, словно там и должны были быть.       — Я мемы листаю. — Сатору буквально таял в его объятиях, обмякал, как податливое желе.       Сугуру обожал запах его волос. Шампунь с можжевельником все-таки принадлежал именно Сатору, и мысль, что теперь и его собственные волосы пахли именно так, заставляла что-то в груди приятно сжиматься. После этих выходных Сугуру точно пропитается его запахами насквозь: ароматом дома, еды, которую именно Сатору любил, сладостями, шампунем, кондиционером для белья. Им самим. Оставалось лишь надеяться, что оно не выветрится в первый же день и останется надолго.       Заснуть удалось только ближе к четырем утра после еще двух раундов. Сатору не шутил про «запереть в спальне» — когда Сугуру объявил, что выдохся, сам его оседлал и буквально объездил, попутно выдавая интересные факты про верховую езду. Настолько своеобразной лекции слушать еще не доводилось, но Сугуру запомнил абсолютно все. Зачем-то.       С утра было очень сложно просыпаться. Сугуру не смотрел на часы, но все равно был уверен, что Сатору опять вскочил ни свет ни заря, несмотря на ночной секс-марафон. Сам он проснулся от настойчивых тычков в щеку, но только отмахнулся и перевернулся на другой бок. В этом доме была просто потрясающая кровать и покидать ее было бы преступлением. Тем более если на дворе было воскресенье.       Уже было светло. Сугуру приоткрыл один глаз на пару секунд и тут же закрыл. Со стороны послышался звонкий смех, мокрые губы мазнули все по той же щеке, а потом кровать прогнулась и снова пришла в равновесие. Сугуру снова заснул почти моментально.       Второй раз он проснулся и тут же тихо застонал. Даже в зеркало смотреться не надо было, чтобы почувствовать чудовищные отеки, но Сугуру ни о чем не жалел. То было приятное послевкусие. Тело может и не отдохнуло за пять-шесть часов сна, зато сам он чувствовал себя отлично.       Спустив босые ноги на пол, Сугуру сладко потянулся и зевнул. Можно было еще поспать, но Сатору точно встал уже давно, может даже с пробежки вернулся и приготовил что-нибудь на завтрак, и заставлять его ждать совершенно не хотелось. Сугуру и так позволил себе чуть больше, чем планировал, остался тут валяться… не то чтобы хозяин апартаментов возражал. Напротив, Сатору точно не возражал, но все равно заставлять его ждать было как-то некрасиво.       Утро было просто потрясающим. Слишком потрясающим. Сугуру не чувствовал ничего из ряда вон, пока не добрался до лестницы, все еще зевая. Снизу слышались голоса — один точно принадлежал Сатору, а второй, более скрипучий и тихий, слышать еще не доводилось.       Даже в полудреме, Сугуру моментально затормозил, когда наконец понял, что в доме был кто-то третий. Кто-то, кому, возможно, Сатору не хотел бы раскрывать детали своей личной жизни. Не хотелось раскрывать чьи-то секреты настолько нелепым образом, так что Сугуру решил не вмешиваться и подождать. И… лучше бы он этого не делал.       Хотя сложно сказать, какой выбор был бы верным. Все были гадкими и приводили к еще более гадким последствиям, сколько бы Сугуру ни анализировал этот момент после того, как все уже случилось. С одной стороны, он ввязался бы в скандал на сонную голову, если бы спустился сразу, с другой стороны…       — Ты опозорил семью!       Скрипучий голос, несмотря на низкую громкость, звучал очень возмущенно. Неприятно. До Сугуру слабо доходил смысл самих слов, он отчаянно пытался его понять, но он как будто прямо из рук ускользал. Семья, семья…       — Одно мое существование уже позорит эту ебанную семью. Подробнее, пожалуйста.       Сатору же звучал холодно. Настолько холодно, что у Сугуру аж вздрогнул. Даже когда угрожал, он не звучал настолько… отчужденно.       — Ты целовался с мужчиной!       — Я гей. Я так иногда делаю.       — Публично! Это попало в новости, Годжо Сатору!       Сугуру все еще пытался проморгаться и прийти в себя. Поцелуй, мужчина, новости, Годжо Сатору… отдельно слова были понятными, но в единую картину складываться отказывались. Сугуру держался за перила и смотрел прямо перед собой. Там была гостиная, огромная и пустая, но все еще уютная. За диваном валялась собачья игрушка. И это было совершенно неважной деталью, но почему-то именно она в мозгах уложилась. А разговор — нет.       — И что? Зато все снова говорят о тебе и твоей превеликой компании.       — Годжо Сатору! Я не желаю больше этого слышать. Я забираю Мегуми, твое влияние тлетворно для ребенка.       Мегуми. Сугуру помассировал висок. Третий мужчина точно был связан с семьей Сатору.       Годжо Сатору был единственным наследником Годжо Груп — огромнейшей технологической компании, лидера рынка, которая занималась производством всего, от тостеров до военной техники. Сатору упоминал, что держал приличный пакет акций и де-факто являлся совладельцем и членом совета директоров, но Сугуру никогда не просил подробностей. Он лишь знал, что Сатору был богатым до неприличия и находился в конфликте с родителями, но не более того. Ему и не надо было. До сего момента.       И причем тут вообще был Мегуми?..       — Ты не заберешь у меня Мегуми! Не смей! — Сатору сорвался на крик. Сугуру моргнул в последний раз и все-таки проснулся. Сатору никогда не кричал. И уж тем более так истерично и отчаянно. Это просто… — Если ты хоть слово ему скажешь, я солью записи разговоров, твоей ебанной компании хана!       — У тебя в ней доля! Ты похоронишь и себя вместе с ней!       Тот мужчина тоже кричал, хоть и гораздо тише.       Надо было выйти сразу. Надо было. Сугуру становился свидетелем тому, чего знать не должен был. И что самое гадкое — Сатору точно не знал, что он слышит. Ему нельзя было это слышать. Нельзя.       — Ты думаешь, я не вывел сумму, достаточную для безбедной старости в Дубае? Я экономист. Ты что, забыл?       — Ты ни минуты по специальности не работал!       — И что? Это что, диплом мой аннулировало? Я солью записи, я тебе клянусь. Не смей приближаться к Мегуми!       Они все так же кричали и явно не собирались останавливаться. Это был не простой разговор — это был скандал, причем скандал жуткий, с перебиранием грязного белья и взаимными угрозами. Сугуру абсолютно точно нельзя было это слышать.       И тем не менее он не мог сдвинуться с места. Его будто парализовало. Ни слова не было понятно: записи, Мегуми, сливы, диплом…       В животе что-то неприятно заворочалось, требуя то ли проблеваться, то ли выпить алкоголя. Этот скандал… он был слишком важным для чужих ушей. Сугуру не хотел даже задумываться над смыслом сказанного. Речь шла о шантаже, финансовых махинациях, а как вишенка на торте — в этом ужасе какую-то роль играл ребенок. Пусть подросток, но тем не менее ребенок.       — Эти записи похоронят и тебя! Ты же понимаешь, что сядешь со мной рядом за сокрытие преступления! А тот факт, что ты убил…       Сугуру надо было уйти. Достать наушники, перестать слушать. Что-нибудь сделать, хотя бы что-нибудь. Это не было предназначено для его ушей. Нельзя, нельзя…       — Я его не убивал!       Убийство. Они обсуждали убийство. Убийство человека.       Сугуру никогда толком не задумывался о специфике профессии Сатору, она просто находилась где-то на фоне. Вот есть Сатору — прекрасный, красивый до невозможности, смешной, остроумный, богатый, заботливый, ну просто мужчина мечты. А тот факт, что он каждодневно имел дело с насильственными смертями, существовал отдельно.       Но он не мог существовать отдельно. Он был частью Годжо Сатору, так же как и его голубые глаза и белые волосы. Сугуру просто предпочел о нем забыть. Забыть, что Годжо Сатору и убийства стоят рядом, идут в сцепке, неотделимы друг от друга. А сейчас…       Убийство.       — Это была твоя просьба — посадить его в ту камеру и к тому человеку. Твоя личная просьба. И этот человек его потом убил.       — Через полгода! Я не знал, что он его убьет!       — СМИ плевать! Ты станешь убийцей!       — Ты тоже! Ты будешь и убийцей, и отцом убийцы! Этот титул тебе подходит гораздо больше, чем «отец информационного века Японии». Фу! Аж блевать тянет.       Сугуру все еще не мог толком обработать полную картину. Еще одно убийство. Еще одно…       Как?..       Откуда столько? Что еще… нет. Убийство. Два убийства. Кто-то умер. Как минимум два человека.       — Подумай о матери!       — Она мне не мать! — Сатору все еще орал. Сатору никогда не орал, он всегда… Господи. Сугуру надо было остаться в постели. Не просыпаться. Желательно никогда. — Да, по документам твоя жена родила меня лично в частной больнице в окрестностях Киото. Шесть часов мучалась, выплевывая меня на свет, пока ты торчал рядом и хлопал глазами…       — Годжо Сатору! Заткнись немедленно!       Сугуру и сам не заметил, как согнулся пополам и уткнулся лбом в перила. Убийств, шантажа и финансовых махинаций уже было слишком много, а это… что это вообще? О чем они, блядь, вообще говорили? Роды, матери, частные больницы, Киото… Это просто в голове не укладывалось.       — …а моя биологическая мать по документам даже беременна никогда не была! Представляешь? И мальчишки с моим первым, оригинальным именем никогда не существовало. Вот так раз — и появился на свет Годжо, мать его, Сатору, с этой фамилией и этим именем. Представляешь? — Повисла напряженная тишина. Сугуру слушал свое прерывистое дыхание и все еще пытался уложить хоть что-то из сказанного в голове, но оно никак не укладывалось. Слишком много. Слишком… слишком, слишком, как и всегда, когда хотя бы в метре рядом подышал Годжо Сатору, и Сугуру тошнило от одной мысли, что… убийство. Но не успел Сугуру привести дыхание в порядок, как Сатору выдал снова тем же холодным, слишком холодным тоном: — Я твой сын. Единственный. И я тебя всем сердцем, всей душой, всем своим существом ненавижу.       Хлопнула входная дверь. Сугуру выдохнул, выпрямился, моргнул для верности.       И столкнулся взглядом с ледяными голубыми глазами.       Сатору стоял внизу лестницы и смотрел будто сквозь него, не моргая. Если раньше Сугуру думал, что уже видел самое страшное, на что эти глаза были способны, то теперь… вот теперь он, кажется, видел все.       Эти выходные были, пожалуй, лучшими за последние лет пять. Таким отдохнувшим и одновременно удовлетворенным Сугуру давно себя еще не чувствовал. А потом он узнал, что Годжо Сатору, вероятно, убил человека — и все словно остановилось.