я дам тебе имя

Когда его с силой отталкивают, несмотря на подставленный к горлу нож. Когда голова дьяволицы из войска Зариэль с легкостью отделяется от тела. Когда в Роще разгорается война из-за одного взмаха меча против обезумевшей Каги. Астарион уверен: он выбрал правильную сторону. Тот, кто не помнит даже своего имени, но без раздумий бросается в бой, сражаясь не за правду – правды, как и глупой справедливости, не существует, Астарион прекрасно знает – но ради крови. Меч в чужой руке почти никогда не сверкает, как положено металлу. Но он закаляет его иначе – кровь, бликующая на солнце, с него не сходит. Перед ним – матерый убийца, не делом, так словом расчищающий себе путь – один взгляд, одно слово, произнесенное на грани слышимости, и каждое существо, что пыталось пойти против, побежденно убирается с дороги. Может, в этом есть доля влияния того самого клейма Верного Абсолют, выжженного не на коже – в сознании, но будет ложью сказать, что сам по себе он не устрашал любого. Было удачей, что он тоже считал, что Астарион выбрал правильную сторону. Потому что если бы нет – девчонка–бард, чью кровь он и не подумал смыть с себя после хладнокровного убийства; волшебник, потерявший руку ни за что; отравленная гномиха, убитая ради переправы на другой берег. Но Астарион – вопреки всему – все еще жив. И он идет за ним. В пекло. Ведь терять нечего. *** Очередные смерти, очередной разбитый в бою противник. Астарион не знает, как себя вести, когда оставшись наедине с ним в ночной темноте, он слышит: – Это – Соблазн, от которого я не могу отказаться. И не хочу. За все это время я не чувствовал себя свободнее, чем тогда, когда отдавался жажде крови. И Астариону бы впору его осудить. Он знает, каково это, знает, что с жаждой можно справляться, знает, что позволить своим желаниям управлять тобою – значит смириться с тем, во что тебя превратили. Но то ли кровь, испитая Астарионом из податливой шеи, так на него действует, то ли за время их короткого путешествия он достаточно проникся им, чтобы смириться с этими словами. Астарион думает: он пьян, он свободен, он счастлив. Собственная жажда утолена. Он знает, что ему снова позволят испить человеческой крови. Может, ничего такого и нет в этом... Соблазне. В конце концов, их всегда ждет битва, в которой его стремление убивать – точно к месту. – Не хочешь? – слащаво смеется он. – Тогда отныне я буду звать тебя именно так. Темный Соблазн. Астарион дает ему имя. Вот он – простейший прием колдовства. Астариону даже не нужно связываться ни с богами, ни с дьяволами. Темный Соблазн улыбается (если этот оскал вообще можно звать улыбкой): – Темный Соблазн. Мне нравится. Я согласен. И это звучит почти как любовь. *** Когда они забирают первый камень, Астарион понимает – Соблазн связан с ними. Не ясно, как, но точно связан. Его скинули с пьедестала, и он должен вернуться обратно. Отомстить всем, кто причастен к этому. Она новая для него: жажда мести. Она туманит разум хуже любого голода, ведь источник ее – надежда. Надежда, что он сможет вернуть себе все, что уже потерял. Или – хотя бы – стать тем, у кого будет страшно отнять то, что он обретет. Астарион понимает. Лучше всех. Как и всегда было у них с Соблазном. Он улыбается, смотря в чужие горящие алым глаза. Они вместе возьмутся за кинжал. Этим вечером Астарион позволяет себе глупую мысль, что каждый поцелуй, сорванный им с чужих губ, имел смысл. Терять было нечего, и он рванул в бездну, пытаясь заставить ее смотреть в свои глаза, не отводя взгляда. А бездна мечтала о том же. Астарион был уверен: Соблазн с самого начала понял о нем все. И все-таки остался рядом. Ни гурец с Болот, ни торговка из Башен, ни сам Астарион, впивающийся в его шею, не смогли заставить его передумать. За две сотни лет... Что ж. Никто не был с ним так долго. *** Когда дьявол рассказывает им о ритуале, Астарион понимает: вот его идеальная месть. Смысл жизни Касадора, все сотни лет, потраченные на подготовку ритуала, каждая душа, украденная Астарионом, и каждый ужасный вечер – все они будут иметь смысл. С каждым днем эта мысль, мечащаяся в его изъеденном нетерийской магией разуме, крепнет. Соблазн ухмыляется, слушая его фантазии о том, что станет с городом, когда место Касадора займет Астарион, чье имя уже две сотни лет красовалось на могильном камне. Глаза сверкают недобро. Соблазн смеется (если это почти змеиное шипение можно назвать смехом): – Не забывай про меня, когда станешь вознесенным вампиром. Ты говорил – они не терпят конкуренции. Астарион ластится: ни клыки, ни когти, ни тот самый блеск в чужих глазах больше не страшат его. – Как я могу? Ты будешь рядом со мной. Вечно. *** – Ты вернулся. – улыбается Энвер Горташ, плотоядно смотря на Соблазна, и Астарион знает, что проткнет его сердце сам, как только Соблазн будет готов забрать камень, сверкающий с золотых наручей. – Мой любимый союзник. Горташ выкладывает все карты на стол: о Короне, о Наутилоидах, о Великом плане. И с каждым словом Астарион чувствует: все это правильно. Только благодаря ему Астарион смог получить шанс на свободу. Только благодаря ему смог смотреть на солнечный свет без опаски. Только с ним он смог вспомнить о том, чего стоит. Пока дроу кричит Соблазну про отравивший ее разум Абсолют, пока гитьянки называет его мерзким соратником гхайков, пока девчонка-юстициар нервно отводит глаза. Астарион не может скрыть гордости в своем взгляде. *** Касадор истошно кричит, когда Астарион выцарапывает на его спине руны, что видит чужими глазами. Он почти портачит – столько желания в чужом взгляде. Соблазн доволен. Все это правильно. Семь тысяч душ горят за него, и Астарион смеется. Он стоит этого. Стоит, без сомнений. В этот день он впервые ночует в роскошных покоях. Он впервые познает каково это – желать в ответ. Он впервые становится живым – после двух сотен лет попыток отобрать это у него. Он не знает, что нравится Соблазну – они не спали до этого момента. Сейчас Астарион чувствует себя идиотом за то, что думал, что может затащить Соблазна в постель теми глупостями, которые работали на его жертвах. Но становление высшим вампиром... Что ж, если бы еще семь тысяч душ было нужно обменять только ради ночи с Соблазном, он был бы согласен. Но этого не нужно. Сейчас Соблазн – его. Просто потому, что Астарион захотел. Правда ведь. Захотел. Астарион задыхается, стоя на балконе под теплым летним ветром, пока Соблазн нежится в кровати, замученный ласками. Его тело горит от чужих прикосновений, и он бы рад свалить это на то, что оно еще не осознало вознесения до конца, но хоть сейчас стоит быть честным с собой. Он все еще помнит. Каждую ночь. Каждый крик. Каждое касание чужих грубых рук. Все это – слабость, которую стоит выкорчевать из собственной грудной клетки. На секунду Астариону становится страшно, что он никогда не забудет. Лишь на секунду. Он привык выгрызать свое. Ему придется научиться наслаждаться. Он заслужил. Он набирает в легкие воздуха, сбрасывает тремор с рук. Соблазн видит лишь чужую усмешку – ни следа от той бури эмоций: – Повторим, любовь моя? *** Второй камень. Ему совсем нет дела до того, что Горташ хрипит что-то про общее прошлое, лорду предначертано затихнуть навсегда, и Соблазн собирается привести приговор в испольнение. Третий камень. Собственная сестра, что столкнула его в пучины ада, не зная, что это заставит его лишь стать сильнее, сражается ожесточенно, но Соблазн знает – ей это не поможет. Астарион узнает, с кем он связался. Дитя Баала. И правда, прирожденный убийца. Может, именно тогда, когда личинка оказалась в мозгах Астариона, боги забыли свою немилость. Может, сам Баал внял его молитвам, отданым в подвалах замка Касадора. Может, Астарион имел больше смысла для этой истории, чем мог в себе увидеть тогда. Боги по-настоящему одарили его, позволив отродью Баала стать его напарником. Союзником. Тем, кого Астарион мог звать "любовь моя". Все ложе для жертвоприношений – в крови бывшей Избранной. Соблазну тоже нужен ритуал, что сделает его самим собой. Астарион знает, каково это. Астарион готов сделать все, что от него требуется. Он помнит. Он обещал. Соблазн принимает дар. Его глаза сверкают алым, теперь – на самом деле. Кровь покрывает чужое тело почти полностью. Дитя Баала предстает перед ним во всем своем великолепии. Астарион шепчет, не в силах скрыть восхищения: – Ты заслужил это, любовь моя. Темный Соблазн. *** Дроу, увязавшаяся за ними из Лунных Башен из-за оказанной Соблазном милости, благодарит дитя Баала, ее месть тоже свершилась – кажется, у всех здесь свои счеты. Астарион склоняется к ней, пока Соблазн не видит: – Не думай, что он сделал это ради тебя. Минтара хмыкает: – Я не идиотка. Я знаю, что ему нет дела ни до чего, кроме собственного Бога. Но все же – это мне помогло. Астарион смеется. – Ошибаешься. Ожидаемо – тебе и не понять, каково это – тягаться с его Богом. Дроу смотрит на него с отвратительным снисхождением: – Ты веришь, что он любит тебя. Ты не знаешь его. Душа отродья Баала состоит из чистой ненависти. В ней нет места для иных чувств. Он не говорит ничего в ответ – нет смысла спорить с ней, она никогда его не поймет. Астарион не верит, он знает: Соблазн любит его. Соблазн помог ему стать тем, кто он есть. И Соблазн будет принадлежать ему. Без сомнений. *** Когда они спускаются в недры Врат Балдура, Астарион предвкушает власть, что окажется в их руках. Они с Соблазном станут править, как боги. Сил у них предостаточно: вознесенный вампир и отродье Баала. Нельзя было придумать лучшего сочетания. Кажется, Соблазну ничего не стоит ни отказаться от старых союзников, ни вырвать из чужих рук силу, взращиваемую веками, ни подчинить себе Высший мозг. В руках его – Нетерийские камни, вся сила Короны и целый мир. Трон ждет его. Астарион улыбается: – Ну что, любовь моя? Настало наше время? И видит в ответ потемневший взгляд. – Конечно. Помнишь? Ты будешь рядом со мной. Вечно. Астарион хочет поцеловать его, но странное чувство начинает заполнять его разум. Мир вокруг плывет. – Что происходит, Соблазн? – его голос срывается на панические ноты. В ответ звучит лишь ядовитый гортанный смех. Тот, что он так любил. Астарион понимает: он бы отдал и вознесение, и возможность смотреть на солнце, и свободу от Касадора, лишь бы никогда не встречать Соблазна. Того, кому сам подарил это имя. Боги больше никогда не услышат его. Хотя и не стоит – вот, к чему привели его молитвы. Взгляд покрывается темной пеленой, Астарион цепляется за ускользающее сознание, но ни собственное тело, ни мысли больше не принадлежат ему. Жажда, месть, власть – все это теперь не имеет смысла. Просто слова, отпечатки на его трескающемся на осколки разуме. Астарион сам отдал свою судьбу в чужие руки. Но мог ли он знать? С самого начала этого путешествия он верил, что терять нечего. Последний отголосок собственного разума, вытесняемого чужой волей, говорит ему: ты ошибался, Астарион. Соблазн подарил ему столько, чтобы затем забрать то самое, что никто иной бы не осмелился. И теперь он терял единственное, что имело смысл. Он терял себя. – Во имя Баала. – слышит Астарион, прежде чем сознание окончательно погружается во тьму. Навсегда.