Этюды для клавесина

Вещей в комнате, где сейчас спала Эбигейл, было немного. И всё принадлежало не ей. Фредди сказала, что у неё есть только то, что находится в этой комнате, но даже это было преувеличением. Мебель и книги принадлежали Психиатрическому учреждению Порт-Хейвена, а одежду ей предоставила доктор Блум, обналичив подарочные сертификаты. В своей прошлой жизни Эбигейл любила бессмысленные, но милые сувениры, игрушки и фотографии. Это делало её комнату в старом доме уютной. Типичной комнатой подростка. На подоконнике у неё стояли цветы в разноцветных горшках, по стенам светящейся паутиной висели гирлянды-фонарики, за которые она цепляла скрепками фотографии с друзьями и родителями. Мама любила повторять «мой дом — моя крепость», а отец шутливо называл комнату Эбигейл «берлогой маленького медвежонка». Отец разрушил всё. И их «крепость», где они жили дружной семьёй, и её уютную «берлогу»… словно в гротескной пародии на сказку про Златовласку и трёх медведей. Три медведя жили и никого не трогали… «… ну, почти…» … а Златовласка пришла и положила этому конец. Уилл Грэм не был похож на Златовласку. Он не был похож и на медведя. Уилл Грэм был похож на человека, который мало спит и много думает. А ещё он был похож на Охотника, но уже из другой сказки. В этой комнате у неё не было ничего своего до тех пор, пока доктор Лектер не принёс в очередной свой визит ароматическую свечу в качестве сувенира. На донышке разместилась маленькая этикетка со словами «Цветы юдзу». — Что такое цветы юдзу? — Эбигейл сняла пробковую крышку, закрывающую саму свечу в стакане из тёмно-зелёного и непрозрачного стекла, и понюхала. — Пахнет как грейпфрут. — Это цитрусовое растение. Гибрид мандарина и ичанского лимона, — Ганнибал посмотрел на неё и добавил. — У него белые маленькие цветы… когда дерево цветёт, кажется, что оно усеяно звёздами. Эбигейл благодарно улыбнулась и поставила свечу на тумбочку. Доктор Лектер умел улыбаться без улыбки — щурился, отчего морщинки у самого уголка глаз становились отчётливее. И если закрыть ладонью нижнюю часть его лица, то можно было вообразить на губах улыбку. — Спасибо. — Я рад, если тебе понравился запах. Эбигейл кивнула и, взяв шарф, обернула его вокруг шеи. Сегодня на улице не было холодно, но шарф нужен был, чтобы прикрыть шрам. Сейчас — и всегда. Она всё пыталась сжиться с мыслью о том, что теперь это вынужденная мера навсегда, но само слово «навсегда» отдавало безнадёжностью. Так, наверное, чувствует себя мошка в тот момент, когда очередной отчаянный рывок не помогает ей вырваться из паутины. — А где Уилл? — Работает, — коротко ответил Ганнибал, и оставшийся путь в сад они проделали в тишине. Эбигейл не нравилось гулять по саду, где в креслах сидели другие пациенты. Она думала, что это и не сад вовсе, а что-то вроде трогательного зоопарка, где вместо животных — люди. Только трогать их никому не хотелось. Душевная болезнь отталкивала так же, как и проказа. Ганнибал и Уилл часто навещали её. Не так часто, как доктор Блум, конечно… к сожалению. Эбигейл проще было с мужчинами. Всегда. Не даром ведь она была… «… папиной девочкой», — мысль пришла словно извне, и Эбигейл вздрогнула, споткнувшись на ровном месте. И тут же ощутила надёжную и сильную хватку — доктор Лектер придержал её за локоть. — Всё в порядке? Она кивнула, отводя взгляд, но накрыла ладонью руку мужчины. Этот жест без слов давал понять — не отпускай. Доктор не отпустил. — Спасибо, что навещаете меня, — произнесла Эбигейл, когда они отошли от основной части сада достаточно, чтобы уйти из-под внимательных взглядов медицинского персонала. Вряд ли, конечно, кто-то станет смотреть — все знали, что Ганнибал Лектер тоже доктор. Но ей хотелось этой приватности, путь и неполной. — Вы не обязаны, но… — Мы накладываем на себя моральные обязательства сами, Эбигейл. И потому нарушить их не просто не можем — не хотим. Губы у неё задрожали. — Я… не знаю, что сказать, доктор Лектер, — она замерла, а потом подалась к мужчине. — Иногда мне кажется, что это всё — моя вина. — Мы не можем нести ответственность за чужие поступки, — произнёс Ганнибал, осторожно обнимая девушку. — Даже если нам этого хочется. — Иногда мне кажется, что так было бы легче всего, — закрыв глаза, Эбигейл прижалась щекой к его плечу. Ненавязчивая нотка его парфюма скользнула в нос. Доктор Лектер был тёплый и надёжный. Он как-то сказал, что каждый должен спать в своей постели. Но… — Иногда самое горькое лекарство помогает лучше всего. Эбигейл сдержала улыбку. Иногда лучше всего помогает то лекарство, которое сам себе назначаешь. И дочь Гаррета Джейкоба Хоббса назначила себе этот момент с доктором Лектером, как лекарство. Потому что даже в её жизни должно быть что-то хорошее. Что-то, что она могла заставить произойти. Что-то… подконтрольное. Она устала чувствовать себя виноватой. Устала показывать, что чувствует себя так — потому что этого от неё ждали. Фредди сказала, что её молчание уже восприняли плохо, и, наверное, она была права. В её рассуждения было гораздо легче поверить, чем в искреннее негодование Уилла Грэма — тебе не нужно оправдываться, потому что ты не виновата! К сожалению, в реальной жизни искренние Охотники ошибаются чаще, чем Фредди Лаундс всех мастей. «Мне не стыдно», — подумала Эбигейл, крепко обнимая Ганнибала. Умолчать не значит соврать. Споткнуться на ровном месте и получить поддержку не значит обмануть. Она была жертвой своего отца в той же степени, что и остальные. Может, даже в большей степени — он умер, а так и не отпустил. «Я не хочу больше быть жертвой», — в объятиях доктора Лектера она чувствовала себя в безопасности. — «Если надо выбрать, то я выбираю быть пауком, а не мошкой». Ганнибал накрыл её затылок ладонью, ласково поглаживая, но уголок губ исказила недобрая усмешка. И если бы Эбигейл увидела эту усмешку, то, наверное, задумалась бы, кто на самом деле здесь паук. Portia — род пауков, отличающихся разумные охотничьим поведением, которое предполагает, что они способны к обучению и решению проблем, что обычно приписывают гораздо более крупным животным. Арахнофаги. Питаются другими пауками.