Дай бой морали!

      Они шли мимо аккуратных жёлтых двухэтажных домов — на окраине большого кипящего жизнью города те казались игрушечными недоразумениями. Ци вёз Кирилла в коляске, стыдливо поскрипывавшей на каждой неровности тротуара. Сперва оба молчали. Кирилл, вжавшись в кресло, озирался по сторонам и чувствовал, как с каждым пройденным кварталом его тревога рассеивается. Он запрокинул голову, чтобы видеть сосредоточенное лицо Цинка: — Куда мы идём? — не то что бы этот вопрос в действительности занимал Кирилла, но ему отчего-то не терпелось снова услышать голос этого чудака. — У тебя в глазах облака отражаются, — сказал Цинк, внимательно вглядываясь в его лицо. Парень, обескураженный, рассмеялся. — Есть у меня один вариант, за час должны добраться, — всё-таки ответил он. — Так далеко? — Его взгляд за секунду остекленел. — Почему далеко? Я ж не в соседний город тебя зову, всего-то пара километров, и будем на месте. — Это сложно объяснить, — Кирилл выдержал паузу, собираясь с мыслями, — Особенно тебе. Ты, наверное, какой-то совершенно другой жизнью живёшь? Как Горшок или Курт Кобейн. Я одно время много документалок про них посмотрел. Цинк по-доброму рассмеялся: — Типа между концертами исключительно безбожно торчу и кричу, что ебу этим систему? Цинк бросил оценивающий взгляд на проходящего мимо парня в строгих брюках и наглаженной рубашке, и тот ускорил шаг — Прости, если порву шаблон, но вообще панки это скорее разочаровавшиеся в обществе люди, которые одновременно хотят и отделиться от него, и изменить его изнутри. Скины по большей части точно такие же, разве что одежда почище. — Скинхеды то есть? Нацисты? — Оой… — Цинк оторвал ладонь от ручки коляски, чтобы устало растереть лицо, — тебе правда всё это интересно? Там лор сложнее, чем у Вархамера. — Если честно, очень. — Ладно, тогда давай по порядку: скины разные есть, но это всё миф от телевизионщиков и прочих чмырей, что скины равно нацисты. Что такое антифашизм, ты знаешь? — Это значит «не фашизм»? То есть… мир и толерантность? — Ну почти. Вот скины изначально были модниками и заёбанным социальной несправедливостью рабочим классом, но от них откололась кучка идиотов и решила, что причина всех бед простого рабочего — люди других рас, культур, ориентаций, или вот такие, как ты, ребятки. — Как я? — перебил Кирилл. — Ну да, люди с повышенными потребностями получается… — «Инвалиды», давай обойдёмся без попыток завуалировать реальность, — сказал Кирилл, слегка паясничая, — На правду было бы глупо обижаться. — Воу, а ты хорош! — Ци ободряюще похлопал парня по плечу, — О чём же это я… В общем, так получились бонхеды, то есть боны — отбросы, считающие себя скинами и играющие в «расовую войну». Ну а большая масса скинов со временем пришла к антифашизму — то есть встала против всякого угнетения сильным слабого. — Ты будто бы говоришь про какой-то параллельный мир. — А я рад, что ты живёшь не в таком мире, и тебе не приходится сталкиваться со всей этой грязью, — Цинк сильнее сжал ручки кресла. Холодные. Он опомнился и коснулся плеча Кирилла, скользнув пальцами под ворот рубашки — Ты что, замёрз? Кирилл так робко кивнул, что Ци не был уверен, что это не очередное случайное движение, но решил принять это за согласие. Он остановился, снял с себя тяжелую кожаную куртку и накинул Кириллу на плечи: — Тогда нам срочно нужно за горячим чаем: тут за углом как раз булочная и тихий парк. Ци привёл Кирилла к неказистому киоску с выпечкой. Окошко тут же открылось и продавец с широкой улыбкой протянул руку: «Здравствуй, друг! Не ожидал тебя сегодня увидеть. Гуляешь? Вот молодец!» — немолодой южный мужчина говорил с едва заметным акцентом. — Здравствуйте, дядя Расул, — Цинк крепко пожал его руку, — Гуляли недалеко, решили к вам за чаем зайти. Мужчина внимательно посмотрел на Кирилла с нескрываемым интересом и обратился к Ци: — А что за молодой человек с тобой? — Мой хороший друг, Кирилл. Я ему вроде как провожу экскурсию по городу. — А, турист значит, — Расул одобрительно улыбнулся и скрылся в глубине киоска. «Мой хороший друг — мысленно повторил за Цинком Кирилл, — Он и правда считает меня своим другом?». Расул снова появился в окошке и протянул Ци два бумажных стаканчика в картонной подставке, и Ци поспешно сунул руку в карман джинс. — Э, не, ты вот это брось, бери так. — Эх, ну что с вами поделать, а — Цинк прекратил едва начавшиеся поиски бумажек и махнул рукой, — Я бы с вами поспорил с удовольствием, но знаю, что бесполезно. — Правильно понимаешь! Ты заходи, всегда тебе рад, и ребятам твоим. — Спасибо, я им привет от вас передам. Цинк искренне удивился, когда понял, что для того, чтобы нормально катить коляску, нужны обе свободные руки — благо пройти до парка оставалось совсем немного. — Ци, а откуда ты его знаешь? — спросил Кирилл. — Расула? Ну…Скажем так, мы помогли ему разобраться с проблемой. — С какой? — выпытывал он с искренним интересом. Ци подкатил коляску вплотную к скамейке, сел рядом и протянул парню стакан чая: — Пей, а то заболеешь, — Цинк поднёс стакан к губам Кирилла и слегка придержал его подбородок. — Спасибо. И всё же? — он испытующе смотрел на Цинка. — Зачем тебе это знать? — Мне правда интересно, чем ты живёшь. Ты в моей жизни появился быстро, прямо снося всё на своём пути, и я тоже хочу узнать о тебе больше… — он потупил взгляд, — О своём друге. — Тогда придётся сделать для тебя исключение, — Ци с заговорщическим видом придвинулся ближе, — я правда о таких вещах не распространяюсь кому попало, и значит на тебя сейчас очень надеюсь, понимаешь? — Не волнуйся, я сохраню твою тайну, — Кирилл выглядел даже слишком серьёзным. — Вообще это не совсем тайна, просто есть множество нюансов. Про антифашистов помнишь? — Скинхедов? — Да нет, вообще. Это не обязательно скинхеды, ещё есть панки, анархисты, коммунисты, журналисты, юристы и просто люди, это как бы явление вне субкультур, культур и даже вне политических направлений, понимаешь? И вообще, антифашизм — общечеловеческая норма. Ну… должен ей быть. — Понял. Думаю, это справедливо. — Справедливость — вообще понятие абстрактное, а вот гуманизм и свобода — эти слова мне более понятны. А теперь смотри, как выглядит наш мир. Эти фаши-ублюдки сейчас называют себя неофашистами и нападают на приезжих, дворников, бомжей и кого угодно ещё, кто им не понравится. И всё бы им было нипочём, не будь нашего сопротивления. — Какого сопротивления? — Да самого обычного: кулаками, ножами, цепями, пистолетами, битами — Цинк неспеша закурил, не отрываясь от рассказа, — Расула эти придурки терроризировали около месяца: то будку эту пирожковую разрисуют наци-дерьмом, то мусор высыпают из бака прямо под киоск, то его дочь после работы караулят. В тот раз мы с парнями вечером по этому району шли и застали как раз такую ситуацию: они прохода Римме не давали, угарали. До нас донеслось только что-то про хиджаб и какие-то пошлые подъёбки, но нам хватило. Мы к ним рванули через дорогу, тачки тормозят с визгом и сигналят. А они, как увидели нас троих бешенных с ножами и баллонами наготове, со страху пшикнули в сторону девушки перцем и убежали во дворы. Это конечно фатальная ошибка для них была, в конце двора мы загнали в угол четверых и такой пиздец им устроили. Уверен, они на утро себя в зеркало не узнали, если конечно смогли глаза открыть. Оставшиеся два придурка, правда, всё-таки убежали, но и их время тоже придёт, если они не одумаются, глядя на расквашенные ёбла друзей. Кирилл с удивлением внимательно смотрел на Цинка, стараясь не пропустить ни слова: — Ты всё это серьёзно? Будто сценарий боевика пересказываешь. — Серьёзнее, чем мне бы хотелось. Много времени драка не заняла, эти глисты упали с пары ударов, и мы побежали искать пострадавшую. Она недалеко от того места сидела на бордюре, плакала и растирала лицо. Гвоздь сгонял в круглосутку за молоком (перец только чем-то жирным можно смыть), помогли ей умыться, параллельно убеждая, что ничего плохого ей сделать не хотим. Как более-менее пришла в себя, проводили её до дома, и, когда уже хотели уходить, она вдруг попросила подняться с ней до квартиры. А там уже на пороге нас встретил Расул: у него брови на лоб полезли, когда увидел грязную от молока, перца и пыли Римму с красными заплаканными и распухшим лицом и трёх "бандитов" у неё за спиной. Но она быстро всё объяснила, и он нас пригласил на ужин. Мы конечно пытались отказаться, но всё бесполезно. А он хороший мужик оказался. Рассказал про их маленький бизнес семейный, как тяжело переезжали сюда, ну и что эти нацики их систематически донимают. Ну с тех пор от них вроде отстали. Мы потом ещё несколько раз к Расулу на работу приходили, проверять, всё ли в порядке, а он нам давал выпечку для ФНБ. — ФНБ? — «Food not Bombs», то есть «Еда вместо бомб». Это тоже антифашистское анархическое действие. Мы с друзьями иногда кормим людей на улицах, потому что капиталистическое государство считает, что произвести бомбу — важнее, чем накормить старика или бездомного, и вообще — человека. А мы это капиталистическое государство на хую вертели. — Вы просто невероятные люди, — воодушевлённо сказал Кирилл, — Я и представить не мог, что кто-то занимается такими вещами вне организаций. Тем более панки... Прости. Я не это имел в виду. Я в благотворительные фонды деньги отправляю, но это ни о чём, а вы же прямо берёте и меняете мир своими руками. — Серьёзно, ты фондам помогаешь? Так финансовая поддержка это тоже важно, не приуменьшай. А наши действия на самом-то деле — капля в море, и денег у нас больших не бывает. Но это конечно не значит, что мы перестанем всем этим заниматься. Ты как себя чувствуешь? Можем идти дальше или лучше уже двинуть в сторону дома? — Пойдём дальше, я в порядке. Тебе-то самому без куртки нормально? — Честно? Мне сейчас в целом удивительно хорошо, — Цинк улыбнулся, поймав взгляд Кирилла. Цинк старался идти преимущественно по тихим улицам, чтобы лучше слышать Кирилла. Понемногу опускающееся к горизонту солнце слепило глаза. Кирилл, щурясь, продолжал с интересом разглядывать всё вокруг и, когда вспоминал очередной сквер или здание, рассказывал Цинку связанную с этим местом давнюю историю. В конце концов ребята завернули во двор, и на лице Кирилла сложно было не заметить изумление. Здесь, в закоулке на границе с промзоной, все стены зданий до самых крыш были покрыты граффити, и только кое-где последствия взрыва красок и форм разбавляли редкие одинокие окна и голые ветки плюща. В глубине двора располагалась сырая деревянная сцена, увешенная гирляндами из выцветших флажков, а перед ней разрисованные поверх ржавчины стальные бочки. — Пришли. Хорошее место, здесь в сезон играют акустические концерты. Не только наши, это вроде как стихийное явление, тут хиппари чаще всех тусуются. — Поразительно, — Кирилл не мог оторвать взгляд от разнородных надписей и рисунков, хаотично наслоенных друг на друга, — С ума сойти... — Хах, тебе не повредит, — Цинк остановился посреди двора и опустился на корточки, придерживаясь за раму коляски. — О, ты видел? Это ж Стефан Фелтон! — Кирилл махал рукой куда-то вперёд, — Известный американский художник. Ну вот же… Такая огромная зелёная радуга в квадрате. Цинк посмотрел на стену, затем на Кирилла, снова на стену и снова на Кирилла: — Я не знаю, чему сейчас должен удивиться в первую очередь: тому, что это считается искусством, а значит кто-то очевидно платит за оригиналы таких картин огромные бабки, или тому, что ты это откуда-то знаешь. — Он по-своему панк даже среди своих примитивистов. Оставляет только суть и совсем не оставляет места лишнему шуму, — Кирилл задумался, — В общем, есть за что уважать. — Так и быть, буду больше удивляться второму. — О-о-о, а вот это внизу: «Жизнь — дрянь, но выбора нет», — рваный угловатый шрифт как с лого грайндкор-группы будто вонзался в глаза чёрными иглами, — Это Несбё написал, но не помню где… А «До этой поры он не жил, а лишь существовал, правда, очень недурно...» вон там ниже радуги красным — Бунин, э-э-э… «Гражданин из Сан-Франциско», хотя она мне совсем не понравилась, честно говоря. — И всё-таки ты меня пугаешь. Я вот что попроще узнаю: копий Бэнкси штуки 3 насчитал, но чтобы его не узнать, это надо голову себе отрубить. Вообще прошлым летом сам здесь красил, но уже и не видно почти под слоями краски, там «1312» было, «ACAB» то есть, значит типа «Все менты — ублюдки». — Жаль, что не увижу твою работу. — Да ну её, криво было, нечего жалеть. Можем хоть завтра забомбить здесь новое граффити, какое захочешь. Кирилл посмотрел на Цинка с мягким недоверием: — Ты что... это вообще законно? — Во-первых, All Cops Are Bastards, нужно спрашивать не "законно ли", а "сумеем ли мы уйти непойманными". Во-вторых, здесь администрация в какой-то момент передала право на оформление фасада «уличным» художникам молодёжного центра, а тот перестал следить за происходящим, здесь никому не будет до нас дела. Ты ведь рисуешь, разве не хочется попробовать стену вместо бумаги? — Ну вообще-то я на компьютере это делаю, давить на карандаш с нужной силой и стирать по сто раз случайные ошибки — с моими руками это сплошная мука. Да и я не представляю, как… — А ты не представляй, мы завтра на месте разберёмся. Я тебе говорил, что ты иногда слишком много думаешь? Кирилл смущённо рассмеялся: — Я уже не знаю, чего от тебя ожидать. — Нет, ну если хочешь, мы можем вернуться домой и остаться там до конца времён, будем смотреть на жизнь через компьютер и дышать через окно! — Цинк комично возмущённо размахивал руками. Кирилл лишь мягко улыбнулся, глядя на кривляющегося Ци. Они перебрались к скамейкам рядом со сценой и долго сидели рядом, оживлённо разговаривая. Рисунки на стенах то и дело перехватывали их внимание и направляли диалог в новое русло. Ближе к вечеру закономерно похолодало, и Цинк поспешил отвести Кирилла домой. Дорога вверх по лестнице оказалась труднее, чем спуск, и теперь Цинк без сил сидел на полу, уронив голову на край кровати, в которой отогревался закутанный в одеяло Кирилл. — Можно ещё одну просьбу, как отдышишься? — робко спросил Кирилл. — Конечно, я уже более-менее жив. — Убери коляску туда, откуда взял. Пожалуйста. — Окей, не вопрос. — И не говори матери, что мы выходили, ладно? Я не хочу знать, что она устроит, если узнает об этом. По разным причинам. Просто не нужно, хорошо? — Всё сделаю и буду молчать, можешь не переживать об этом. Странная она у тебя, мы ведь ничего плохого не сделали. — Я понимаю. И спасибо, что тратишь на меня время, — сказал он с грустной улыбкой, — Только я, если честно, сегодня весь день думаю… Зачем тебе всё это? Ты ведь можешь просто заниматься своими делами в соседней комнате и изредка отзываться на мои просьбы. Зачем ты вкладываешь столько лишних сил в эту работу? — Пфф, я не вкладываю лишние силы в работу. Просто ты нравишься мне, и я хочу проводить с тобой время. Самое тупое, что можно сделать — забить на человека, который тебе интересен, из-за каких-то бытовых мелочей — Мелочей? Да я даже ложку держать не могу. — Ну всё… — Цинк картинно закатил глаза, — Это конец, теперь я не могу с тобой тусоваться, прости! У нас тут, очевидно, клуб умеющих держать ложки, без этого партийный билет не выдают! Кирилл нервно рассмеялся: — Ну я ж серьёзно. — Так и я ведь не шучу. Твоя ценность, как личности, не этим определяется. Вот уж не знал, что придётся тебе, такому умному, объяснять такие элементарные вещи. За дверью квартиры послышался звон связки ключей. — Блять! — Цинк молниеносно долетел до двери и щёлкул задвижкой вправо, схватил коляску и с грохотом кинул её на балкон, в три прыжка вернувшись обратно к двери. — Секунду, я что-то с замком напутал! — крикнул он, размашисто растирая носком по полу следы-ёлочки, оставшиеся от грязных колёс и открыл задвижку. Дверь поддалась умственным и физическим усилиям матери, и она наконец смогла войти. — Здравствуйте! — Цинк старательно натянул улыбку, — Извините, чего-то напутал. — Привет, Егор. Да ничего-ничего, иногда заедает, я никак не заставлю Кирюшеного папу починить все эти замки. Ты как? Сильно устал с ним весь день возиться, да? Достаёт тебя наверное? Улыбка тут же слетела с лица Цинка. — Почему вы всегда так говорите? — Как говорю? — непринуждённо спросила она, сосредоточенно снимая чёрные лаковые туфли. — Что я «с Кириллом устал возиться», и это для вас даже не вопрос, а утверждение. Вам не кажется это странным? Или может каким-то неправильным? — Егор, я что-то не поняла. Я тебя поддерживаю морально, сочувствие выражаю за нелёгкий труд, — она зависла с пальто, надетым на одну руку и в упор уставилась на Цинка. — А чему сочувствовать? Вы ещё и как о ребёнке говорите о нём постоянно. Он старше меня, вообще-то, года на 3, это вас не смущает? Думаете, он чувствует себя равным членом общества при таком отношении? — Значит так, слушай сюда, — она заговорила тише и резче, ткнула Цинка пальцем в грудь, — я тебе плачу не за то, чтобы ты меня жизни учил, понял? Какого ты захотел равенства в обществе? Он сам себе даже жопу вытереть не может, и навсегда таким останется — ребёнком, и никакое общество его никогда не примет. Я бы очень хотела, чтобы всё было не так, но это мой крест, и не тебе указывать, как мне его нести. Так что принимай с благодарностью, что я уважаю твой труд, и молча делай своё дело, пока можешь, понял? Цинк сглотнул и до боли сжал кулаки: — Завтра приходить? — К десяти. Сможешь до вечера следующего дня остаться? — спросила она уже почти спокойным тоном. — Да. Цинк уже завязывал шнурки на пыльных ботинках, но вспомнил о Кирилле, которому наверняка пришлось слушать их диалог, поэтому, как только Алла скрылась в ванной, он проскользнул в комнату и опустился на корточки рядом с кроватью: — Прости, наверное, я не должен был с ней об этом говорить, — Ци видел, что тот очевидно расстроен. — Спасибо. Ты ведь вступился за меня, — он неловко улыбнулся и опустил взгляд. — Мне идти нужно, она меня из себя выводит невероятно, — он встал, наспех поправляя джинсы. — И круто ты там замести следы успел, судя по грохоту. Просто лучший. Цинк поспешил уйти, но, на секунду обернувшись, махнул парню рукой: — Я завтра приду, утром. Жди. — Куда ж я денусь, — Кирилл поджал губы и, кажется, уже принялся ожидать. Цинк хлопнул железной дверью, быстро сбежал по лестнице и, выйдя на воздух, первым делом закурил. «Тупая сука!» — вырвалось вслух.