Никогда не одиноки

Первое октября тысяча девятьсот девяносто девятого года ознаменовалось чрезвычайно увлекательным и отчасти скандальным известием. Знаменитый миллиардер Реджинальд Харгривз, чья личность многие годы окружена плотным туманом таинственности, взял под своё крыло семерых детей. Один перекрикивая другой, заголовки газет доносили это известие до своих читателей. Увы, как ни старались пронырливые журналисты отыскать ну хоть что-то необычайное в этих детях, все было без толку. К концу недели, изнывая от недостатка информации, все публицистические агентства стали терять свой интерес к эксцентричному богачу и переходить на сюжет о беременности телеведущей программы «В эфире о мире». Тогда сэр Реджинальд, словно все это время терпеливо ждавший своего часа, изъявил о желании дать интервью, причём не абы кому, а упомянутой телепередаче. Ярые газетчики, завидев грядущее соприкосновение двух инфоповодов, оживились и навострили уши. Но они не подозревали, что их ждало третье из ряда вон выходящее событие: восьмого октября того же года выпуск «В эфире о мире», посвящённый Реджинальду Харгривзу, собрал у своих экранов самое высокое количество зрителей за всю историю существования программы. — Все дети, которые оказались под вашей опекой, относятся к разным национальностям, — живо говорила телеведущая, чей румянец впоследствии привлёк немало внимания. — Это так, достопочтенная леди, — в своей учтивой манере ответил Реджинальд, гордо подняв голову. В этом жесте не было высокомерия. Он дышал той самой естественной самоуверенностью, которая была так присуща облику Реджинальда. Польщенная таким обращением в свою сторону, она звонко рассмеялась, заправляя сбившуюся прядь темных волос за ухо: — Дело в том, что люди моего положения в обществе обладают поистине удивительной возможностью проповедовать идеи национальной и расовой терпимости. Как было бы досадно, если бы я не воспользовался ей. — Великие слова из уст великого человека, — добро посмеиваясь, подметила телеведущая. Всего на миллисекунду она выпучила глазки и приоткрыла свой ротик, но, имея за плечами целую гору опыта, мгновенно вернула на своё лицо ослепительную улыбку. Она продолжила смотреть на уважаемого гостя, но вместе с тем бросила взгляд и на то, что находилось за его спиной, — закадровые подсказки. — Следующий вопрос может показаться немного странным, но почему именно семеро детей? — поинтересовалась телеведующая. — Семь — необычное число, — с хитринкой прищурившись, ответил Реджинальд, — в нем есть своя магия, и трудно сосчитать, сколько раз оно находило своё отражение в мифологиях различных стран. — Даже так? — покачала своей головкой телеведущая. — Но, конечно же, все это пустяки. Гораздо больше всех озадачивает вопрос о Ваших намерениях. Реджинальд удовлетворенно хмыкнул, что и выдало цель его визита. В студии он находился единственно только затем, чтобы ответить на этот конкретный вопрос о собственных намерениях. — Уверяю Вас, моя цель довольна проста: я возлагаю на этих детей далеко идущие вперёд надежды. Их главная ответственность — дать человечеству сильный толчок вперёд. Я сделал все, что в моих силах, чтобы они получили достойное образование. Телеведущая, издав поражённый вздох, прислонила пальчик к своему рту. — Кажется, я поняла! Вы хотите сделать из них гениев? — согнув палец, смело предположила она. — Не совсем верная формулировка, — учтиво заметил Реджинальд, — но я скорее согласился бы с ней, чем попытался опровергнуть. — А если не получится? — дав себе вольность, спросила телеведущая. — Сомневаюсь, что такое возможно, — твёрдо ответил Реджинальд. — Но даже если подобное и случится, то эти дети все равно станут величайшими людьми своей эпохи и непременно добьются успеха. — Звучит восхитительно! — воскликнула телеведущая, хлопнув в ладоши. Это было ни капли не восхитительно. — Пишет? Бен смотрит на слова, выведенные его рукой на листке в клетку. Он не уверен в том, что из этой затеи что-то выйдет, но почему бы не попробовать? Хуже ведь не станет. На том и порешив, Бен кивает. — Спасибо, Ваня, — он улыбается, но уходить не спешит, потому что бегающий взгляд сестры выдаёт её с потрохами. Наконец, она решается спросить: — А зачем тебе? — Мама посоветовала, — честно отвечает Бен, — говорит, что это помогает собраться с мыслями. Ваня порывисто кивает, не находя слов: ей кажется, что нужно что-то ответить, но что именно она понять не может. Бен неловко улыбается, глядя ей в лицо, и не успевает опомниться, как с его уст срывается повторная благодарность: — Правда спасибо, Ваня, ты выручила меня, — ему кажется, что это звучит глупо, но то, как расслабляются её плечи, говорит об обратном. К своим шестнадцати годам мы, семеро детей, оказавшиеся под крылом знаменитого миллиардера Реджинальда Харгривза, были уверены только в одном: непременного успеха нам не видать. Эти строки Бен вычерчивает своим аккуратным почерком, сидя на кровати в своей комнате, которую он с недавних пор делит с Клаусом. В их громадном доме сорок две спальни — места хоть отбавляй, чтобы жить в нем, ни разу не соприкасаясь друг с другом. Но когда в ночной тьме прячется целый батальон неясных, а оттого только более жутких, кошмаров, когда дрожью и потом сопровождается каждое твое пробуждение, меньше всего ты желаешь быть в одиночку, сталкиваясь со своими внутренними демонами. Правда отцу было на это наплевать: при принятии этого несомненно правильного решения он руководствовался совсем другим обстоятельством. Его больше волновало то благотворное влияние, которое Бен мог бы оказать на Клауса. — Чем занят, Бенерино? — кстати говоря о Клаусе, у него есть не самая лучшая привычка вторгаться в чужое личное пространство. От неожиданности Бен подпрыгивает на месте и с громким хлопком закрывает блокнот. — Боже, Клаус! Нельзя так неожиданно подкрадываться к людям! — Ну а что такого? — Клаус хлопает глазами, словно и вправду не понимает, что сделал не так. Бен устало вздыхает. — Иногда ты бываешь таким невыносимым, — замечает он. — Ну «иногда» — это не всегда! — пожимает плечами Клаус, устраиваясь поудобнее по правую сторону от Бена. — Так что это за записная книжечка такая? И что ты в ней пишешь, малыш Бенни? Неужели свои секретики? — Мама посоветовала, когда я рассказывал ей о последних кошмарах, — повторяет Бен поведанную ранее Ване информацию, но с добавлением маленькой подробности, которую знает только Клаус. — Говорит, что ведение дневника помогает собраться с мыслями. — Э-э… мне кажется, что бутылочка папиного коньяка будет в разы действеннее, — делится своим мнением Клаус, но, заметив хмурый взгляд Бена, поднимает руки вверх: — Ну давай без этого, Бенерино, я знаю твое отношение к алкоголю, но как ты можешь браковать этот метод, ни разу не попробовав? — Клаус, существует такая вещь как алкогольная зависимость. Если человек находит в своём пристрастии к спиртным напиткам решение своих проблем, то… — Вот же зануда, — перебивает Клаус, оперевшись щекой на собственную ладонь. — Если бы ты хоть раз выслушал- В дверь расстаётся размеренный стук, который может быть делом рук только одного человека. Клаус мигом подскакивает с постели Бена и залезает под своё одеяло в противоположном конце комнаты. Мимоходом он шепчет о том, что сама вселенная спасла его от очередной нотации зануды. Бен тоже не теряет времени. Он кладёт свой только родившиеся дневник на тумбочку и нажимает на выключатель света, который находится прямо над ней. Едва успевает он прикрыть глаза и притвориться спящим, как с громким скрипом дверь раскрывается и на пороге, судя по поступи, появляется грозный силуэт отца. Несколько секунд тяжёлая тишина давит на уши, прежде чем раздаётся повторный скрип двери и звук удаляющихся шагов. — Клаус? — зовёт Бен, но ответа не следует: по всей видимости Клаус, также притворившись спящим, заснул по-настоящему. Сна нет ни в одном глазу, но Бен все же пытается расслабиться, откинувшись на подушку. Не получается: мысли, словно ждавшие своего часа, выползают из чулана подсознания. Вместо того, чтобы начать своё размеренное погружение в дрему, он смотрит на потолок и все думает, думает и думает. О самом разном, ловко перескакивая с одно на другое, и до тех пор, пока не вспоминает о дневнике и совете мамы. Вооружившись фонариком и ручкой, найденными на тумбочке, Бен берётся за дело. Мы были маленькими детьми, к которым предъявлялись большие требования. Как бы мы ни пытались оправдать ожидания отца, единственной отдачей, которую мы получали, было извечное разочарование. Как будто всех наших достижений ему было мало, как будто он ждал чего-то совершенно иного. Чем дальше Бен пишет, тем сильнее дрожит его рука и ровные буквы начинают скакать и искривляться. В горле встаёт ком, но он держится, сглатывая его, чтобы дописать последнюю, самую главную мысль. Один за другим, осознавая невозможность соответствия отцовским желаниям, мы теряли веру в себя. Из груди вырывается вздох облегчения, когда он заканчивает. Слишком долго Бен держал эти слова в себе, но теперь они здесь, на этом листке. Ясные и очевидные, не становящиеся от того лучше или хуже. Разве что желание раз за разом прокручивать эту цепочку рассуждений в своей голове исчезает, словно его не было. Должно быть, именно это и подразумевает под собой то самое «собраться с мыслями», о котором ему твердила мама. Бен кладёт дневник на его законное место и не сдерживает смешка. На другом конце комнаты разворачивается просто уморительная картина. Свесив свою ногу с кровати и заодно сбросив одеяло на пол, во сне Клаус умудрился перевалиться на живот. Каким-то неведомым образом это зрелище успокаивает, и следующим, что Бен не в состоянии сдержать, оказывается зевок. Впервые за долгое время он легко засыпает, не успевая даже задуматься, кого стоит за это благодарить: надоедливого брата или новоиспеченный дневник. Жаль, что успокоение длится недолго. Падение в мир снов заканчивается тем, что Бена подхватывает и уносит за собой волна ужаса. Что бы это ни было, от него по спине Бена убегает один за другим табун мурашек. А сам он не может сдвинуть с места, вынужденный покорно ожидать своей участи. Той самой, которая неизменно поджидает его в конце сна. Назойливый шёпот проникает под кожу, все сильнее натягивая и рискуя разорвать её. Бесчисленное количество голосов в унисон доносят что-то неразборчивое, но их прерывает какой-то странный звук, чью природу Бен понимает не сразу. Всхлип. Это был его всхлип — Бен настолько напуган, что совсем себя не ощущает. Ощущает только всепоглощающий испуг, стремительно захватывающий все его естество как раковая опухоль. Всего пара секунд, и страх достигает своего пика, резкой стрелой пронзая Бена в самое сердце. Острая боль расходится по всему телу, принуждая его содрогаться в мучениях. Бен не знает, сколько проходит времени, прежде чем он находит себя в объятьях Клауса. Глаза щиплет от слез, горло горит от собственного крика. Сердце бьется как не в себя, видимо, желая выскочить из грудной клетки, лишь больше не испытывать этих ужаса и боли. — Сколько сейчас времени? — хрипло, дрожа каждой своей клеточкой, спрашивает Бен. — Три часа, — тихо-тихо сообщает Клаус, выпуская его из объятий, и громко усмехается: — Не знаю, что меня больше заставило навалить в штаны: мой кошмар или твой вопль с соседней койки. Все неприятные впечатления от жуткого сна разом вылетают из головы, оказавшиеся вытесненными новой тревогой. Только сейчас Бен замечает на лице Клауса неестественную бледность и бегающие туда-сюда глаза. Эти наблюдения дают жизнь очень важному вопросу: — Снова кошмар? — Пустяки, — отмахивается Клаус. — Клаус, — упрямо настаивает Бен, — это точно не пустяки. Клаус раздраженно вздыхает, вскакивая с кровати. — Ой, как будто ты хотел бы ещё раз вернуться туда! — метко подмечает он, своими словами заставляя Бена поежиться от воспоминаний, не успевших до конца потускнеть. — Давай, Бенерино, в этот раз без занудства, ладно? Эта фраза заставляет Бена насторожиться. Когда Клаус принимается за поиски, как он сам сказал, «недавней покупки», Бен ожидает, что он вынет из-под кровати бутылку папиного коньяка. Но вместо неё в руках Клауса оказывается повидавший виды ноутбук, который, несмотря на всю свою жалкую наружность, в доме сэра Реджинальда Харгривза является самым настоящим сокровищем. Отцовский запрет на все плоды информационной революции стал той ещё головной болью для его отпрысков. — Давай-ка посмотрим ту затянутую сопливую мелодраму, которую Элли вечно обсуждает со своими подружками, — торжественно предлагает Клаус. Не то чтобы ответ Бена имеет значение, потому что Клаус, не дождавшись его, вновь запрыгивает на кровать брата и с гордым видом раскрывает своё новое приобретение. — Где ты его достал? — Не-е, — тянет Клаус, — это и без того долгая история, а если я начну её рассказывать, то с твоими нудными нотациями она станет только дольше. Бен закатывает глаза. — Я ведь могу и отказаться, — шутит он. — Ладно, — сдаётся Клаус, — короче… Стоит ли говорить, что тот поток слов, который последовал дальше, не только не был короток, но и не видал ни конца, ни края? Но это не значит, что Бен слушал Клауса с меньшим интересом: напротив он находил болтовню Клауса очень увлекательной. Чем дальше заходил его рассказ, тем спокойней становилось Бену на душе. Он даже сдержал пару «занудных» замечаний при упоминании алкоголя и сделал вид, будто не заметил, как Клаус приукрашивал и перевирал некоторые детали в угоду насыщенности истории. На самом деле нет ничего приятней, чем слушать Клауса, даже когда из его уст выходит самая настоящая чушь. Но Бен никогда не признаётся в этом вслух, ведь тогда Клаус зазнаётся и концентрация бреда в его рассказах станет только выше. — И вот мы здесь, Бенерино! — Клаус взмахивает рукой в сторону ноутбука. — Боже, Клаус, — сквозь смех говорит Бен, — ты двинутый. — Таких комплиментов мне никто не говорил, — весело подмигивает Клаус, между делом вводя в строке поиска нужные буквы. — Может быть, все-таки приляжем? — предлагает Бен. — Утром в школу как-никак. — Ну уж нет! Это нечестно: я рассказал тебе историю, а ты теперь отказываешься? — с неподдельным возмущением отвечает Клаус, резко обернувшись. — Знаешь что? По его хитрому выражению лица Бен сразу понимает, что будет дальше, и потому, прищурившись, говорит как отрезает: — Клаус, нет. Но когда эти слова останавливали Клауса? — Время щекотки! — Нам шестнадцать, Клаус, не шесть, — напоминает Бен, уворачиваясь от назойливых рук. Безуспешно. — Ладно, Клаус, прекрати! — Только если ты пообещаешь больше не занудничать! — настаивает Клаус. — Я не занудничаю! — еле выговаривает Бен. — Ты занудничаешь, занудничая о том, что ты не занудничаешь! Клаус замирает с озадаченным лицом, сам затрудняясь переварить им сказанное. Слишком серьёзная для Клауса мина и вся абсурдность ситуации вырывают из Бена новый приступ смеха, быстро подхватываемый его виновником. Бесспорно, это утро точно стоило того, чтобы не один день вместе простаивать под кабинетом отца, а затем выдерживать на себе тяжёлый взгляд и выслушивать строгий говор, сыпящий бесчисленными упреками. — «Закат в рассвете», — читает название Клаус, задействовав самую драматичную интонацию из своего арсенала. Бен снова прыскает. — Да нет, знаешь, Бенихана, — задумывается Клаус, — в этом что-то есть: я назвал бы так свои мемуары. — А потом судился бы из-за авторских прав, — Бен обрезает его мечтания на корню. Клаус печально вздыхает. — Вечно ты все портишь! — Давай уже смотреть. Бен тыкает в клавиатуру, запуская первую серию, и тогда он ещё не знает, чем закончится это несомненно опрометчивый поступок. Первые минуты они растягивают на целую вечность, впадая в состояние дикого хохота буквально от каждого вздоха актера. Следующим шагом становится то, что они более серьезно начинают воспринимать совершенно нелепый сюжет сериала. А потом он затягивает их настолько, что они уже не в силах остановиться. Более того, между ними даже вспыхивают ссоры по поводу того, с кем должна быть главная героиня. Бен уверен, что Джонатан — идеальная кандидатура для неё, и располагает аргументами для каждого пальца своей руки. В то же время Клаус выступает за первенство Николаса в борьбе за сердце героини, потому что: «Ну как ты можешь не видеть этого сексуального напряжения между ними? Они просто пожирают друг друга взглядами настолько, что щас возьмут и разорвут одежду друг на друге, чтобы начать дикий трах с…» — Клаус, я понял, — останавливает его Бен, слегка покраснев. — Ой, прости, малыш Бенни, забыл, что с тобой нельзя говорить на взрослые темы, — подшучивает над ним Клаус, позабавленный реакцией Бена на такой пустяк. Бен пропускает эти слова мимо ушей, прислушиваясь к звукам снаружи. За просмотром сериала они и не заметили, как дом начал оживать: между тем, снаружи слышался звук приближающихся шагов. Быстро смекнув что к чему, Клаус одним рывком оказывается на другой конце комнаты и забрасывает ноутбук в кучу хлама под своей кроватью. Только он успевает это сделать, как растворяется дверь и на пороге появляется мама, с её обычной ослепительной улыбкой. — Доброе утро, мальчики, — ласково желает она, — не забудьте: через двадцать минут мы завтракаем! — Пф-ф, да как мы можем пропустить завтрак? — самонадеянно замечает Клаус, и стоит только Грейс прикрыть дверь, как он добавляет: — Нет места лучше, чтобы скручивать косяки! Бен устало вздыхает, доставая из комода стопку выглаженной формы, и выходит в коридор, чтобы двинуться в направлении ванной комнаты. — Я хотела с тобой поговорить, Бен, — с заботой объявляет мама, поджидавшая его снаружи. — Как твои кошмары, милый? — Сегодня был очередной кошмар, — честно признаётся Бен, остановившись, — но все не так плохо. — Ты начал вести дневник? — она нежно проводит рукой по его плечу. — Да, — подтверждает Бен и, немного продумав, говорит: — спасибо, это правда помогает собраться с мыслями. — Это чудесно! — хлопнув в ладоши, восклицает мама. — Ну ладно, не буду отвлекать тебя. Всего несколько минут — и Бен стоит перед своей комнатой в ожидании Клауса, который никак не может собрать свою сумку. Нельзя сказать, что это удивительно: вполне в репертуаре Клауса заявляться на завтрак в самый последний момент. А поэтому ждать его придётся ещё долго, и волей-неволей Бен начинает заглядывать на дневник, торчащий из его портфеля. В конце концов, не выдержав, он берет его в руки вместе с ручкой, позаимствованной у Вани, и делает новую запись. Мы не самая дружная семья, но есть одна вещь, которую мы даём друг другу. Не будь бы её, мы давно сгинули. Это понимание того, что мы не одиноки, поэтому, дорогой дневник, почему бы тебе не познакомиться с моими братьями и сёстрами?