Дождливая весна в Крате

— Что с тобой происходит? Ты будто сам не свой, — Джемини вещает из своей лампы, пока Карло, только что переодевшийся в темно-синий бастардский фрак, закрепляет обратно протез на плече. — Тебе кажется. — О, нет, мне можешь не лгать, я это за километр чую. Эрго в твоем сердце неспокойно, я не София, но сейчас мне кажется, я слышу, как оно гудит и беснуется. Что произошло, пока тебя не было? Это из-за того алхимика? — Нет. И не лезь не в своё дело. — Ты — мое дело. Послушай, я же не говорю, что это плохо. Нельзя же бесконечно сидеть в отеле, читая книги. Просто… Не забывай, что другие люди тоже могут лгать, и они научились этому гораздо раньше, чем ты. Будь осторожнее. Ради меня, хорошо? Карло отошел от зеркала и присел на корточки рядом с лампой, тень сверчка передвинулась внутри. — Я постараюсь. Такое обещание тебя устроит? — Он не хочет разговаривать об этом. Ему не нравятся вопросы Джемини, такие неудобные. — Мне пора. Карло выходит за дверь раньше, чем Джемини что-либо ему отвечает, по пустому коридору он добирается до номера Филиппа и стучится. Из-за двери доносится приглушенное «минуту», и действительно приходится ждать около минуты, прежде чем распахивается дверь и перед ним предстаёт Парацельс. На нем стандартный фрак, цилиндр и плащ в руках, волосы кажутся еще влажными, вьются сильнее чем обычно. — Взял напрокат? — Карло проницательно оглядывает его. — Естественно. Я приехал в Крат с одним саквояжем и не планировал задерживаться. — Да, ты говорил. Тебе крайне интересно, что выйдет из моей вечной жизни. — Он пропускает Филиппа вперёд к лифту. — Сейчас я думаю, что дело просто в тебе. Карло хочет нажать на кнопку, но палец замирает на полпути. — Во мне? — Ты меня интригуешь. Как и раньше. — Он вызывает лифт сам. — Потому я не уезжал из Крата даже после того, как получил плоды денежного дерева. Хотел увидеть, чем все закончится, что ты выберешь, сможешь ли стать вечным или остановишься за полшага до вечности. Ну а сейчас, вне кризиса… просто приятно твое общество. — А, — только и отвечает Карло, кажется, у него горит лицо. Из лифта он выходит первым и украдкой трогает кожу на скулах, убеждаясь в этом. — Надеюсь, мы не пешком пойдем до театра? — от Филиппа не укрылось смущение Карло, но он сказал ровно то, что думает, ведь давно уже не стесняется называть вещи своими именами. Если завтра его интерес пройдет, он тотчас ему это сообщит, купит билет на поезд и выпишется из отеля. — Нет, экапаж должен быть готов. — Карло уточнил у Полентины, готова ли их карета, и поднялся на второй этаж, к дверям, ведущим на улицу Розы-Изабеллы. — На самом деле тут недалеко, но я решил, что невежливо снова заставлять тебя идти. И вправду, они ехали не больше двадцати минут. Их экипаж наконец остановился у лестницы, немного потолкавшись среди других. Сколько бы в городе ни было жителей сейчас, они тоже желали посмотреть представление. Фасад оперного театра был все так же величественен, Филипп, придерживая цилиндр, оглядел его до самого верха. Они прошли внутрь, сдали вещи в гардероб, и Карло взял программку. Предложил и Парацельсу, но он отмахнулся, сказав, что Кальман есть Кальман, так что суть он знает. У Карло в опере была своя ложа, точнее ложа его отца, где тот никогда не появлялся после того, как умер его сын. Рядом такая же была у Вениньи и некоторых других влиятельных семей города. Но пока что они гуляли внизу, Карло принёс из буфета два бокала с шампанским и предлоджил Филиппу. Тот не отказался. — О, чудовищный брют, — заключил Парацельс, сделав глоток. — Но это очаровательно, как ты ухаживаешь за мной, потому что я твой гость. Ты мог бы прикладывать и меньше усилий. — В этом нет ничего такого. — Я так не думаю. И Карло краснеет, тихо пьет свое шампанское, которое шипит как будто в переносице. От опьянения немного немеет затылок — это оттого, что кроме завтрака в желудке у него ничего не было. Второй звонок раздается очень вовремя, приглушают лампы в холле и гости понемногу заполняют зал. Карло только заходит в ложу и уже слышит голос Вениньи, занимавшего соседний балкончик с компанией весьма миловидных гостей. — Карло! — заметив его, Лоренцини поднимается, но словно спотыкается о появившегося рядом Филиппа. — И конечно, господин Парацельс. Интересуетесь опереттой? Они, наверное, слишком глуповатые для вас? — Разве? Персонажи там весьма хитроумные, на мой взгляд. И песни чудесные. — Тогда, — Лоренцини чуть криво улыбается и кивает Карло, прежде чем сесть, — наслаждайтесь. Третий звонок нагнал их, и шум в зале начал успокаиваться, еще минуту спустя погасили свет. Оркестр заиграл увертюру, и Карло вдруг понял. — О, нет, оно на немецком. — Карло шепчет это и принимается листать программку, словно там есть перевод. — Не знаешь немецкого? — Филипп наклоняется к нему. — В приюте этого не было в программе. Ладно бы это был еще французский, его я помню сносно. — Тогда я буду тебе переводить, — он пододвинул кресло вплотную. — Я сильней в специальной литературе, но думаю, с опереточными песенками справлюсь. Карло смял програмку в руках, к концу акта она превратится в бесформенный комок. Это был почти обычный спектакль, актеры болтали между собой на английском, но стоило начаться очередному музыкальному номеру, как все летело к черту и он не мог сосредоточиться ни на чем, кроме низкого шепота над ухом. Это что-то делало с ним. У него горели скулы и дрожали губы, он глубже вжался в кресло, в котором сидел, и позволил волосам упасть на лицо. Несмотря на то, что в зале было достаточно темно, ему казалось, что Вениньи и его гости могут увидеть, что с ним происходит. Он еле смог дождаться антракта, когда вспыхнул свет, он поднялся, ударился протезом об ограждение балкона, эгида раскрылась с громким лязгом. Он обошел кресла, стараясь держаться к Филиппу боком. — Прости, мне нужно уйти, — нервный смешок. — Останься, досмотри до конца, увидимся за завтраком. В этот раз не просплю. — Что случилось? — Неважно себя чувствую. Так бывает с вечными? — Бывает, — Парацельс поднимается и берет Карло под руку. Я провожу тебя. — Останься. — Нет. — Он потянул Карло к двери и вниз по лестнице. — Сходим потом на другой спектакль, ничего страшного. Подожди только немного, скажу, чтобы подали экипаж. — Не хочу экипаж, пешком. — Тут ливень, — Филипп остановился в дверях, нависшая над Кратом стихия наконец разразилась, громыхая и заливая улицы потоками воды. Пока он забирал одежду из гардероба, где ему любезно одолжили еще и зонт, Карло уже выскочил под дождь. Пришлось догонять его и буквально накрывать раскрытым зонтом, прижимая за локоть к себе. — Наконец-то гроза. Не любишь дождь? — Карло было плохо слышно, по зонту бешно барабанило. — Не такой. Слишком холодно еще. И воспаление легких — не самое приятное времяпрепровождение, поверь мне. — Они зашли под арку дома, и Филипп ненадолго опустил зонт, стряхнув с него капли. — Хотя ты все равно не поверишь, пока не попробуешь, да? Хочешь — мокни. Остаток пути Карло прошагал под дождем рядом с закрытым Филиппом зонтом, пока они не подошли к отелю. Он толкнул дверь, и они вошли внутрь, остановились в коридоре. С волос и одежды Карло текла вода, но он все равно выглядел довольным. Парацельс оставил зонт в подставке и снял перчатки. — Мне было это нужно, — внезапно сказал Карло, чувствуя, что ему необходимо объясниться. — Я знаю, — Филипп потянулся и осторожно стер с капли с его ресниц. Кто угодно бы отпрянул, но у Карло только дрогнули закрытые веки. — Замёрз? — Нет. — Он все же сделал шаг назад, и под его кожей запоздало проступили розовые разводы румянца. Это смущение? — Джанджо… — Ммм? — Что… — Карло запнулся. Он не мог заставить себя спросить, что с ним происходит. Почему лицо печет, почему дрожат колени, почему гул в ушах и сердце так неистово колотится. Такого не было раньше. Ни когда он лгал, ни когда сострадал и терял близких. Что изменилось? — А чем закончилась Баядера? — Разумеется, счастливым финалом. Одетта и Раджами поженились. — О… Жаль, что из-за меня тебе пришлось уйти. — У Карло голос дрожит, словно помехи на старой граммофонной пластинке. — Я пойду наверх, приведу себя в порядок, а то выгляжу наверно как… И, не договорив, он уходит так быстро, словно только и ждал момента закончить этот разговор. Филипп смотрит вслед и качает головой. Ему кажется, или для марионетки, которая умеет лгать, у Карло это получается действительно скверно?