Панорамные окна

Это несправедливо, что люди уходят, а мысли о них — остаются. Какое-то беспардонное вторжение в личное пространство получается. Алена сама толком не могла понять, за что на него злится. Он ничего не сделал — ни тогда, ни сейчас. В этот вечер вообще очень помог: ребенка развлек, пока она готовила и параллельно перечитывала свою статью. Дороже всего теперь ценилась возможность побыть в одиночестве, не перебиваемом бесконечными: «Мам!». Наверное, злиться ей стоило на Леву, который в самый последний момент влез со своей курткой и не позволил этому вечеру закончиться на нейтральной ноте. Так бы обязательно сделала ее мама — пришла бы в бешенство. К ним тоже иногда приходили мамины мужчины. Алена так и не поняла, как нужно было себя с ними вести. Маме не нравилось, когда она им грубила. Не нравилось, когда, став постарше, пыталась привлечь к себе внимание, ластилась, строила из себя лапочку-дочку. Не нравилось, когда, будучи уже подростком, она отказывалась знакомиться и отпрашивалась к подругам в гости на время «семейного» ужина. Всегда получалось так, что она делала что-то не то. Мешала какому-то идеальному маминому миру. Может, ее просто не должно было быть в этом мире — поэтому все так неудачно складывалось. Словно в подтверждение этой ее теории, мама вышла замуж, почти сразу после рождения Левы. Иногда, раз в пару месяцев, они приезжали, мать привозила Леве подарки, какие-то безумно дорогие фирменные игрушки, критиковала Алену — за все, начиная с ее «бездарного» воспитания и заканчивая вечным вопросом: «Когда ты уже устроишься на нормальную работу?» — как будто не знала, хотя бы по собственному опыту, что «нормальная» работа несовместима с проблемным ребенком и плотным графиком тренировок. Ее мужчину Алена осторожно представляла Леве: «дядя Паша, муж бабушки» — и ясно давала потенциальному дедушке понять, что против какого бы то ни было родства. Это точно не понравилось бы маме. Визиты всегда оставляли после себя неприятное послевкусие. Она каждый раз убиралась перед приходом матери, вылизывала каждый уголок их маленькой съемной квартирки. А после ее ухода делала еще одну уборку и дорогие игрушки вытирала спиртовыми салфетками, убирала подальше, радовалась, когда сын не проявлял к ним никакого интереса. К своему стыду, она как-то незаметно приучила его врать: вроде, не объясняла ничего, но при бабушке он играл напоказ тем, что обычно пылилось в детской. — Я бы на твоем месте вообще не общалась с ней, — говорила Аня, — Ты каждый раз после этих встреч не в себе. Ане было не понять этого. Глупой надежды, что в один прекрасный день мама вместо упреков и бестактных вопросов просто поинтересуется — как у них дела. Что вместо своих подарков, спросит, нужны ли Леве новые коньки или, может, нужно помочь и оплатить его занятия с нейропсихологом. И желания, чтобы у сына были еще какие-нибудь родственники, пусть даже вечно холодная и недовольная чем-то бабушка, ей тоже было не понять. Аня росла в другом мире, у нее свои реалии, в которых семья большая и можно позволить себе перебирать, с кем общаться, а с кем нет. В конце концов, мама тоже чего-то от нее ждала — приезжала же. Но, как и в детстве, Алена никак не могла понять, чего именно. Леве повезло больше, чем ей. По крайней мере, домой до этого дня чужие дяди не приходили. Да и Розанов бы не пришел, если бы он сам не пригласил. Во-первых, на отношения не было ни сил, ни времени. Во-вторых, даже если и хотелось отношений, достаточно было зайти в Тиндер, чтобы тут же их расхотеть. Человек, который первым делом скидывает свои причиндалы в телеграмм, точно не тот, с кем захочется когда-нибудь потом знакомить сына. Даня смеялся, когда она после очередного интернет-разочарования допытывалась у него — в чем прикол дик пиков с точки зрения мужчины, а потом всегда предлагал познакомить ее с «кем-нибудь нормальным» и еще стебал: «постарше, все, как ты любишь». Аленино воображение услужливо рисовало какого-нибудь лысеющего разведенного тиндербоя в отставке, и она отказывалась наотрез. В конце концов, ей хватало проблем с сыном, он их мастерски создавал, а мужчина — это все равно, что второй ребенок в доме, а иногда и хуже. Сергей, конечно, другое дело. Если на секунду абстрагироваться от его личности, уплыть в мир розовых иллюзий, то отец ребенка — это другое дело. Это не то же самое, что привести домой неизвестно кого. Но думать о нем в таком ключе Алена боялась — это слишком, чересчур обнадеживающе, настолько, что больно представлять себе обратное: он не захочет их знать. Сделает вид, что не понял ничего. Уедет. Имеет полное право, учитывая, что она не планировала сообщать ему о сыне, не планировала, потому что боялась, боялась, потому что не хотела быть отвергнутой. Замкнутый круг из сожалений, страхов и банальной, детской надежды. Вот и все. Врала-врала-бежала-добегалась. Если б у всего этого был хоть какой-то смысл! Лёва после ухода отца как-то притих. Занял себя сам: играл с железной дорогой. Ей удалось за этот вечер отправить редактору целых две статьи. Как, оказывается, полезно не хотеть думать некоторые мысли! Сразу отключается прокрастинация и рабочие дела делаются очень быстро. Спать улеглись со скандалом — по стандартной схеме: догонялки по всей квартире, дрыгание и хихиканье под тяжёлым одеялом, залитый в ванной пол — как будто где-то рядом с купающимся сыном проплыл Титаник и выплеснул половину месячной нормы кубометров горячей воды прямо на кафель. Потом читала ему сказки и отвечала на тысячу разных вопросов. В конце концов, Лёва устал и заснул. Алена вляпалась любимыми домашними тапочками в глубокую лужу в ванной. Собрала тряпкой пару вёдер воды вместо вечернего душа — на него уже не хватило сил. Три раза прокляла Розанова: за грязную кружку, вилку и тарелку. За каждое напоминание о его присутствии — по отдельности. Мало ей, что ли, посуды! Уже улеглась в постель и вспомнила про сумку с окровавленной формой. Неохотно поднялась: потом не отстирать, придётся покупать новое… Учитывая, что одежда на сыне буквально горела: рвалась, исчезала в параллельный мир, за пару недель покрывалась пятнами невообразимого генезиса… в общем, нет, разбрасываться приличными вещами у неё не было возможности. Хотелось же, чтобы он был одет не хуже других! Правда, у других новая футболка носилась полгода-год, а на Лёве — хорошо, если месяц. С такими детьми нужно миллионы зарабатывать, а не трудиться внештатным журналистом за копейки, надеясь на разовые гонорары с шоу. Застирывала подсохшую кровь руками, потом включила машинку — сходу откуда-то набрался полный барабан. Ещё полчаса без сна. Если не развесить сразу, завтра вечером будет сюрприз в виде завонявшегося мокрого белья. Так, одно несделанное цеплялось за другое, разматывая длинный клубок ежедневных забот. Спать она улеглась далеко за полночь, и сразу провалилась в дурман тяжёлых, тревожных снов. Там был Сергей. Снилась та единственная ночь, горячие поцелуи по обнаженному телу, отражение их в панорамном окне, пока руки упирались в стекло, а он жался со спины, заключая в тиски, оплетая собой, до духоты и жары. Следом за ним наступала комната — темнота сгущалась вокруг, сближались стены, даже окно двигалось прямо навстречу, вдавливалось в ее ладони, точно собиралось потом покрыться трещинами от невыносимого напряжения и порезать ей пальцы. Ей хотелось вырваться, словно все это кончилось бы, если бы он отпустил, если бы ослабил хватку. Потом он исчезал, а ужас давящих стен оставался, уходил жар — и приходил холод, окно леденело и гудело, покрывалось тонкой паутинкой… Она летела над Москвой, изрезанная мелкой стеклянной крошкой, летела и кричала, зная, что дальше будет только больнее. — Мам! Мама! — где-то издалека истошно звал сын. — Мама! — в ухе зазвенело и заболело. Сначала ей показалось, что все повторяется снова — тесная спальня была даже не отдельной комнатой, а ее иллюзией, просто глубокой нишей из гостиной, отделенной реечной перегородкой. Кровать, да и все, даже без тумбочки или столика рядом. — Мамуль? Алена выдохнула, стараясь унять бьющееся бешеным ритмом в ушах сердце. Вгляделась в темноту, силясь разглядеть испуганную фигурку сына. Наконец, просто позвала его: — Я здесь, идём, ложись. Он забрался на постель и вытянулся рядом под одеялом, обнимая мать за шею руками и перекидывая ноги поверх ее живота. Алена запоздало укорила себя: взрослый уже, чтобы спать с ней в одной постели, нужно было отвести его обратно в комнату, но она даже подумать об этом не успела. — Я испугался, мам. Ты кричала, — встревоженно зашептал мальчик. — Приснился кошмар. Спасибо, что разбудил. Слово «кошмар» отозвалось в Леве заинтересованно-восхищенным выдохом: — Про зомби? Про пришельцев? «Про папку твоего», — про себя усмехнулась Алена, а вслух сказала: — Про зомби. — Они не успели поесть твой мозг? — Лева завозился, устраиваясь поудобнее и пребольно вцепился руками ей в волосы, видимо, разыскивая следы зомби-вторжения. Алена, морщась, сняла с себя детские руки: — Нет, ты пришёл и спас меня, — поддерживая легенду, сказала она, — Мой герой, — сын самодовольно запыхтел, вызывая в ней волну беспричинной материнской гордости. Вроде, не за что было, а так хотелось похвалить его за то, что спас от воображаемых зомби, которых даже во сне и близко не было. — Что бы я без тебя делала? — целуя лохматую макушку, рассмеялась Алена, — Давай-ка спать, герой. Лева кивнул, послушно закрывая глаза и прижимаясь к ней теплым-теплым боком. Пролежал с минуту спокойно. Потом опять завертелся под одеялом. Отвернулся. Повернулся. Лег на спину. Наконец, решился спросить: — Ты не боишься? Ну вот зачем она сказала ему про зомби! — У меня есть защитник, — напомнила ему мать. Тот тут же вошел в назначенную ему роль и зашептал: — Мам, я их хрясь-хрясь и замочу, к-и-и-я! — размахнулся и со всего размаха заехал ей в бок локтем, — И готовы! Алена ойкнула, потирая ушибленное место. Кажется, в этом доме она одновременно и зомби, и защищаемый объект. Два в одном. Ругать его уже не стала — не нарочно же. — Не начинай, Лев, — повысив голос до строгого тона, не принимающего никаких возражений, она предотвратила поток дальнейших фантазий, — Лучше давай закроем глаза. История пошла на второй круг. Притих. Завозился. — Мама! — Да, — почти раздраженно отозвалась она. — Ты разозлилась, когда я принёс куртку? У Алены перехватило дыхание. Как же дети все чувствуют! На клеточном уровне. — Что за глупости? — она выдавила из себя самую нежную улыбку, на которую была способна, поцеловала его в нахмуренный лоб. Сын пожал плечами, потом придвинулся ближе. Ей казалось, что его глаза видят через темноту каждое чувство, каждый отголосок чувств, которые волновались в сердце безумной бурей. — Он тебе понравился, да? — вдруг спросил Лева. — Кто? — Ну, он! — нетерпеливо зашептал сын, — Кто сегодня к нам приходил? Ты пойдёшь с ним на свидания? Алена не смогла сдержать улыбку: — Где ты слов таких набрался? — Он так сказал, что возьмёт тебя на свидания, — объяснил ребенок, — Мам! Только я не хочу оставаться с тетей Аней, можно мне тоже? В груди теплело и волновалось. Она должна была снова злиться — на Розанова, который, оказывается, успел наговорить Леве глупостей, на самого Леву, который эти глупости вылил прямиком ей в уши, но сердце злиться отказывалось. В конце концов, все это уже неважно. Весь этот вечер неважен, после того, как Сергей все узнал, вряд ли Леве грозит остаться с тетей Аней, пока мама на свидании. — Свидания — это для взрослых, — с улыбкой пояснила мать, — Тебе там будет скучно. — Ладно, — просто согласился он, — Только завтра не ходите. Он обещал, что принесёт мне машинку на пульте. И вертолёт. «Ну-ну», — про себя прокомментировала Алена, но подрывать веру Левы не стала. Успеет еще разочароваться. К сожалению. — Прямо на тренировку принесёт? Лева задумался на секунду, а потом с легкостью разрешил вертолетный вопрос: — Ну, он утром принесёт, а вечером мы поедем к нам и поиграем! — Вот как, — растерянно отозвалась мать. — Он крутой. Лучше, чем вот этот — бэ-э-э, — он умудрился вспомнить редкостного хмыря, который ухаживал за Аленой, когда Леве и пяти лет не было. — Он мне тоже больше не нравится, — заверила она, удивляясь, что он все еще помнит, как какой-то невнятный мужик один раз подвез их до дома. — А он нравится? — настойчивости Левы ей оставалось только завидовать. — Спи, — коротко приказала она, давая ему понять, что разговор окончен. Сын обиженно засопел, провозился еще несколько минут и заснул. Ей еще долго не спалось. Жизнь за один день свернула в крутой вираж и сворачивать с него, кажется, не собиралась. Завтрашний день отзывался внутри невнятным предчувствием: что-то будет.