Индуцированный бред

Дорога. Опять дорога, забитая дымкой, словно ватой. Я заворожëнно наблюдал за простором. У меня иногда дëргался левый глаз. Нервы окончательно сдавали. Это так странно. Смерть. Тысячи аллюзий, посвящений, религий, страхов, аллегорий, отсылок, изобретений, статус «вечной темы» в литературе и множество прочего сопутствующего. Трансгуманизм осуждает смерть как плотно вошедшее понятие во всякого рода культуру. Но я думаю, что это правильно. Как бы тема продления жизни ни была мне интересна, я считаю, что это бы непременно привело к новым проблемам. Пусть это остаëтся для людей будущего. И, само собой, никакой чëртовой крионизации. Мне нравится непредсказуемая предсказуемость собственной смерти. Когда-то я родился, до этого меня не существовало. Однажды я умру и перестану существовать, как и до этого. Ни черта не изменится, поэтому философия трансгуманизма является для меня чем-то захватывающем, но непродуманно-антиутопичным. Я строил планы на свои похороны, хоть и знал, что никто туда не явится. Было бы прикольно устроить из этого праздник, дескать, мразь был парень. Но в этой истории я лишь Донни-заткнись. Спокойно и с пониманием я относился только к своей смерти. Остальное же вводило меня непонятный транс. Каждый человек чувствует себя главным героем в той или иной степени. И вроде потеря — понятный этап становления личностью, но до ужаса тягостный. А все мои взаимоотношения строились на наркотиках, а когда вы долбите вместе, то непременно образуется связь. Ниточка между вашими мозгами, как слюна, тянущаяся изо рта в рот, не позволяет отрефлексировать непонятки. Из смерти вытекает второй пункт. Наркотики. Я люблю наркотики всем своим учащенным сердцебиением. Они все прекрасны, они позволяют мне жить. А, как известно, — каждая соринка — в носу витаминка. Однажды я донюхаюсь до логичного конца, но каким же пиздатым будет этот конец. Я буду биться в конвульсиях с пеной во рту, кровью из носа и в луже блевотины. И мне будет невероятно, припадочно хорошо. А мне в этой жизни нужно только одно — большее. Меня раздражало, что Клэр, маленькая сучка, решила втянуть меня во всë это дерьмо. Действительно та ещë сучка. Я был не обязан еë знать и носиться с еë последней волей. Это чистой воды эгоизм, оттого жалость к ней притупилась и злость вырвалась на передний план. Зачем? Я не знал. Все люди хотят, чтобы у их жизни был наблюдатель, иначе дохнут и куксятся в одиночестве, как мухи от хлорофоса. Но я-то тут каким боком сдался? Каким чëртовым ребром упал? Вот Биллу на ситуацию было глубоко плевать, даже бровью не повëл, причмокивая свою сигарету, когда я распинался ему об этой оказии. Мысли были заняты, даже какая-то эмпатичная проплешина рвалась упрекнуть меня в отсутствии наблюдательности. Честно, хотелось хорошенько треснуть себя по башке чем-то тяжëлым за то, что я продолжаю разжëвывать себе идиотские догмы. — Вот это ты таблоид состроил, Сосенка, можно даже подумать, что ты не дебил. — Ой, заткни уже пиздак, так хорошо молчал. Когда там уже Сент-Луис? — А мы уже приехали? — Тупым тоном передразнился Билл. — Минут двадцать, читать таблички не умеешь? — Ради приличия спросил, — буркнул я, сложив руки на груди. — Какого такого приличия? — Он усмехнулся, на его волосах поигрывало блеклое солнце. — Обычного такого приличия. Тебе, кстати, жëлтый больше идëт. — А тебе твой родной. — Не, — я покачал головой, — нихуя. Или чë, раз мы едем в Орегон, то ты должен быть как тот придурковатый вампирчик из «Сумерек»? — Ни в коем случае, сплюнь пожалуйста. Я рассмеялся и прищурился. — Давай купим тебе панамку, будем как в роуд-муви. — Тогда и носки со шмалью. — Плюс пять к ловкости. Наши с Биллом спокойные перепалки вкупе с глупыми идиомами меня частенько раззадоривали. Они позволяли мне выдохнуть. А потом, конечно, вновь пуститься в шквал бесконечных рассуждений.

***

Мы вывалились из тачки и ввалились в отель. Спим в приятном месте, но на одной койке, на что, собственно, поебать. Сейчас мы оба прихорашивались, чтобы пойти убиться вусмерть тем, что попадëтся под руку. Билл щеголял в трусах и рылся в чемодане. В Сент-Луисе придëтся задержаться на несколько дней, как сказал Билл: «по делам». Но так как «по делам» будет не завтра и даже не факт, что послезавтра, этим вечером можно развеяться. Валяться на кровати мне нравилось, мысль остаться нежиться под одеялом мне льстила, но ещë больше мне прельщала моя торчливая тяга. Потому, взяв себя в руки, я натянул футболку Билла с какими-то психоделическими узорами. Кажется, на принте был изображëн мозг и прорастающие из него грибы, ну и прочая гадость. Чëрные джинсы-рвань и привычные ботки. — Штаны заебись? — Обратился ко мне Билл. Я смерил его вид взглядом и улыбнулся, махнув ему рукой в сторону двери. — Без них лучше. Я спрятал руки в плаще и специально толкал Билла плечом в сторону. Он ответно пихал меня бедром со всей дури. Мы быстро свернули в переулок, сокращая путь. Ноги несли нас чëрт знает куда. Нам нужно было восстановить слишком адекватное сознание драгами. Когда мы вышли на улицу, усыпанную барами, то, переглянувшись, выбрали самый раздолбанный из них. Бармен протянул нам напитки и, чокнувшись, мы с Биллом коснулись губами стаканов. Мы оба глотали алкоголь, не думая о последствиях. Язык развязался уже на втором ядрëном коктейле, и я старался поддерживать диалог с незнакомой компанией. Всë это происходило будто бы в ускоренном действии, и я даже не совсем понял, как мы оказались на улице. Меня пошатывало, и я смеялся до боли в животе с самых глупых шуток в своей жизни. Я хлебал водку с горла на ходу, иногда стукался зубами о горлышко бутылки и водка выливалась мне на лицо, руки и одежду. Я слизывал еë с пальцев и догонял компанию, ютясь справа от Билла. Мы оказались на разъëбанной хате без обоев, вместо кровати — матрас в углу, столик у окна, справа от него выход на балкон. И во всей этой дури — невероятной красоты вальяжный чëрно-белый котяра. Билл скинул десятку на стол и подозвал меня к себе. Откуда-то сбоку заиграла музыка, ударив по ушам, заставляя быстро к себе привыкнуть. Я глядел на Билла и не понимал, когда он успел обдолбаться. За стеной, в комнате, которую я не видел — послышался характерный звук ебли, заставивший нас синхронно оглянуться на дверь. Билл вдруг разразился хохотом и притянул меня к себе, прижимая к груди. — Ты такой пиздатый, знаешь, — он хихикнул и сжал мои волосы. — Почему ты не дал мне таблетку? Я тоже хочу, — я обнял его за шею, раскумаренный алкогольной любвеобильностью. — Оу, прости-и-и, — неестественно печально для Билла протянул он. — Сейчас, минутку. Когда на ладонь упало три синеньких нечто, Билл улыбнулся. Одну кэнди он проглотил сразу, запив моей водкой. — Открой ротик. Билл подошëл ко мне ближе и положил две таблетки себе на язык. Он сжал меня в тиски и протолкнул таблетки в мой рот, слюняво целуя, постанывая и закатывая глаза от эйфоричного удовольствия. — Мне нравится целоваться, когда я в ноль. — Я подпрыгнул от счастья, что вот-вот должно захватить мой мозг. — Покурим? — Покурим! — Энергично ответил мне Билл и прищурился то ли мне, то ли котяре, что недовольно поглядывал на нос, редко моргая. Мы вышли на балкон и, когда я сделал первую тягу, то закашлялся под смех Билла. — Это трава, чтоб быстрее взяло. Ты такой пьяный, что даже не заметил, что это самокрутка. Я рассмеялся, затягиваясь вновь. — Мне хорошо, очень-очень хорошо. — А завтра будет очень, о-очень плохо, — он усмехнулся и растрепал мои патлы, целуя в щëку. С каждой затяжкой мир менялся. Сначала меня просто затошнило, а потом всë стало таким блестяще-красивым и приятным, что я чуть не свалился Биллу в ноги, благо, он успел вовремя подхватить меня. — Ты чего? Всë нормально? — Учтиво поинтересовался он. Я рассмеялся, хватаясь за его плечи как за последнее спасение. — Спасение утопающих, — сквозь хохот промямлил я, — дело рук самих утопающих. — Я встал на ноги, продолжая виснуть на Билле. — Так всë точно хорошо? — Да-а, ваще заебись, — Билл протянул мне подожëнную сигарету, я знал, что от неë меня сморит ещë сильнее, но, как я уже упоминал, всë, чего мне хотелось от этой жизни — большего. Поэтому я зажал еë между губ и прижался к Биллу всем телом. — Что это трещит? — Я подпалил тебе волосы, — мы синхронно рассмеялись, и я едва додумался схватить сигарету за фильтр. — Ты такой сложный, — я провëл свободной рукой по его позвоночнику и взбудораженно выдохнул. Я путался в собственных конечностях, растворяясь в мягкой нетрезвости, словно лëжа на облаке. — Я или ты? — Кто-то. Сигарета казалась бесконечно долгой и трудной. Но каким же сладким казался дым, каким же хорошим и чудесным обволакивающим эффектом он обрамлял лицо. После каждой затяжки меня брало ещë сильнее, я мог лишь двигать рукой и глотать дым, мечтая одновременно о том, чтобы сигарета наконец кончилась и чтобы не кончалась никогда. Вихрем мысли бушевали в моëм штурмующем рассудке. Билл перехватил мою сигарету, сунув еë в пепельницу. Он потащил меня к матрасу, на который я немедленно упал. Я начал виться на нëм, точно уж на сковороде. Музыка и стоны мешались в моей голове. Билл лëг рядом, его заметно эйфорило. Я расхохотался. — Болты, — выдохнул я, — твои чëртовы болты. — Я коснулся пальцами своих век и расхохотался как умалишëнный. Он приблизился ко мне ближе, сплетая наши ноги. — У тебя болты, дурила сморëнная. Моë тело било крупной дрожью, я жался к Биллу ближе. От него приятно пахло, он активно жевал жвачку, пока я кусал его рубашку и цеплялся за ткань, стараясь задержаться в этом мире на подольше. Он поглаживал меня по спине, будто хоть что-то могло остановить мои судороги. — Возьми жвачку, всю эмаль сточишь. И прекращай уже слюнявить мои шмотки. Я закинул две пластинки в рот. Челюсть ходила, но с жвачкой действительно стало легче. Не то, чтобы мне было плохо, просто когда из реальности вырывает так резко и сердце начинает стучать то ли в ушах, то ли в глотке, хочется снять напряжение. Я резко поднялся и, сделав несколько шагов, сразу получил по заслугам, падая на колени. — Блять, Сосна, ты чë творишь? Я рассмеялся в ответ и распластался на полу. — Котик. Я протянул к нему руку и погладил по мягкой шерсти. Второй рукой я скрëб ногтями по полу. — Тебе не больно? — Мягкий, — я выдохнул и попытался сфокусировать взгляд на его мордочке. Я почесал котяру за белым ушком и услышал тихое довольное мурчание. Он моргнул мне своими бездонными люминисцентными глазами. Я подвинулся к нему ближе и услышал мерные шаги сзади, Билл уселся рядом со мной, подобрав к себе колени. Он запустил пятерню в мои волосы, перебирая пряди. — Я тоже кот? — Нет, ты дурак, Сосенка, — тихо выдохнул он. Смерть позволяет ценить время — несуществующую единицу измерения. Без конца нет начала, а без начала нет конца. Бессмертие и преодоление вселенского механизма — неогуманистическая революция для убийц. Никто не знает, как изменится планета после точки невозврата. Котище утомлëнно выдохнул, будто давно познал суть своего бытия, и уставился на Билла. Они долго пялились друг на друга в полном безмолвии, пока Билл не почесал его шею, и кот, приласкавшись, опустил свою морду на ладонь Билла. — Вот бедняга, — выдал я, чуть подумав, — ты только представь, сколько объëбанных идиотов он видит ежедневно. — Да он уже давно познал всю структуру. Вона глаза умные какие. Я собрал свою физиономию в положение сидя и устроил голову у Билла на плече. Я едва не коснулся губами его уха и тихо кое-что ему прошептал.

***

Билл курил, а его голубые болты освещали нам дорогу. Меня морозило, но невероятно подначивало, оттого я заходился каким-то, блять, непостижимым смехом. Я шатался из стороны в сторону, но крепко, со всей нежностью держал плащ и завëрнутого в него кота. — Мы кота спиздили, — я рассмеялся, из моих глаз текли слëзы от безудержного веселья. — Мы его не спиздили, а адаптировали, — улыбнулся Билл и несильно хлопнул меня по спине. Никто из нас не был уверен, что мы прëмся по правильному маршруту, чапали исключительно по нетрезвой памяти. Нам обоим было плевать на то, что мы привлекаем внимание своей хаотичностью. Я хотел взять Билла за руку и крикнуть какую-нибудь гадость прохожему в спину, но не мог, ведь в моих руках теплился умнейший кот. Мы незаметно проскользнули по отелю в номер, и я отпустил котищу познавать новый дом. Я скинул плащ на кровать, и мы с Биллом устроились на полу балкона. Я вытянул ноги и запрокинул голову вверх, Билл повторил моë движение, и мы сплели в замочек дрожащие ладони. Шумели проезжающие машины, мигали звëзды, дул ветер. — Меня блевать тянет, — монотонно выпалил я. — Ну пойдëм тогда. Билл, зажав сигарету в зубах, отвëл меня в ванную, и, скрутившись в три погибели, я блевал в унитаз, пока он держал мои волосы. Меня рвало алкашкой, и это было отвратительно. Откинувшись назад, я вздохнул полной грудью и нажал на смыв. Прополоскав рот водой, я застопорился у зеркала. Билл развернул меня, и мы отправились на кровать. Билл протянул мне бокал с шампанским. Кот устроился где-то в ногах, а Билл прижимал меня к себе и тараторил мне про философию стоицизма, лакая шампань. — Ты стоик? — Я обратил к нему лицо и чуть не зарядил лбом Биллу в нос. Билл расхохотался. — Сосенка, — он выдохнул, и новый приступ смеха снова захватил его. — Сосенка, нет, боже, нет, — он вытер слëзы, всë ещë посмеиваясь. — Почему ты ржëшь? — Я покрутил пальцем у виска и не смог не отметить, что Билловы глаза, блестящие от слëз и экстази, выглядели очень прикольно. — Можно я лизну тебе глаз? Билл расхохотался вновь под мой наверняка дубино-полоумный взгляд. Только спустя минуту допëр смысл сказанных мною слов, и я улыбнулся. — Сосенка, я не могу отнести себя к чему-то определëнному. Я приверженец авангарда, абсурдизма и абстракционизма. Какой, мать его ебать, стоицизм? — Материально-идеалистический, Билл. — Я потëрся головой о его щëку, мне отчего-то очень доставлял тактильный контакт. Билл потрепал меня по макушке. — Да ну тебя, рациональное звено нашлось. То-то я смотрю, прямо скептик, правда уëбанный по самое не хочу. Дай сюда, — Билл выхватил у меня бокал с шампанским опустошил остатки за один большой глоток. — Я никогда ничего такого не говорил. — Правильно, ты просто язва. И дурак. Я дал Биллу лëгкий щелбан и улыбнулся. По-тихоньку меня отпускало, конкретнее, отпускал амфетос в ешках, создавая околоживотное желание сожрать ещë, чтоб эйфорило до ëбаных искр из глаз. Немного тянуло мышцы ног, и мне вдруг так захотелось оксиков или чего-то такого же «сладенького». Билл сполз по кровати, отставив бокал, и уткнулся носом мне в плечо, вербуя кота своим пьяным взглядом. — Не хочешь спать, Сосенка? — Ни в одном глазу, ворочаться ещë часа два буду, ты же знаешь, как это под эйфоретиками. Да почти под любыми нарко. — Щас бы ксан, бля-я, — мечтательно протянул Билл и перевернулся на спину, зарядив рукой мне по плечу. — А лучше сразу перкосет. — И герыч внутривенно, — Билл усмехнулся, прикрывая глаза. Его ресницы слегка трепыхались, из-за наркотиков его лицо не было привычно расслабленным. — Знаешь, я давно не боюсь смерти. — Ты к чему? — Билл говорит так бархатно и спокойно, что я наверняка однажды выложу ему все свои мысли на блюдечке с голубой каëмочкой. — Ну, я не знаю… Вроде всë хорошо, но я всë равно чувствую беспричинную безвыходность. Я живу последним днëм, будто завтра наступит конец, обратный взрыв. Бах. — Я показал руками что-то совсем невразумительное и тоже поменял позицию, завалившись на спину. — Ты просто не умеешь жить. — Я чувствовал, что Билл хотел продолжить фразу, но прервался. — А дальше что? — Дальше — смерть. — Я не об этом. Договаривай. — Я тоже не умею жить, Сосенка. И, наверное, это нормально. Ты бы хотел быть офисным планктоном, пить в баре в пятничный вечер в офисной рубашке и жить несчастливую жизнь? Жизнь дала тебе интеллект и осознание. Капитализм даëт крах, мы в начале века, а начало века — это всегда скучно. Ты и я — ничто. Что будет дальше? Никто не знает. Смерти не надо бояться, ты же не боишься жизни, правильно? Это… Это одна хуйня, Диппер. — Все придают значение всему, это же людское кредо. — А ты не придавай, всë это не имеет значения, ты знаешь. — Я потерял смысл слов «смерть» и «жизнь». — Вот и умничка, — Билл ласково погладил меня по волосам и обессиленно свалился головой на моë плечо.

***

Котище потëрся мордочкой о мои пальцы, и я почесал его за ушком. Билл валялся на кровати в одних штанах и, подперев голову рукой, поглядывал на меня с кошачьим прищуром. Я поднялся с пола и схватил лямку рюкзака. — С Богом, Сосенка, — Билл сладко потянулся. — Н-да, с Богом. Я вышел из отеля и направился к нужному месту по незнакомым улицам, подкурив сигарету. Билл сказал, что дело в общем-то плëвое. В моëм рюкзаке сейчас не больше ста грамм, мелкий барыга уже ждëт меня. Я выкинул окурок, сразу затушив его носком ботинок, и свернул за угол. У кирпичной стены стоял мужчина не старше тридцати лет. Выглядел он небрежно и неброско, как и подобает всем наркоманам. Я протянул ему руку, которую он не не стал пожимать. Не очень-то и хотелось. — Ну чë? Зайдëм? — Без этого никак? — Эта идея, да и сам человек, мне не показались больно доброжелательными, но я продолжал делать дурачковатый видок. — Нет. Никак, — сказал он, как отрезал. Чуть поколебавшись, я согласно кивнул и прошмыгнул в подъезд. Мы поднялись на второй этаж, и меня пропустили внутрь первым. Настораживало ли меня это всë? Однозначно. Но мне отчаянно хотелось чувствовать себя полезным. Он закрыл дверь на ключ, и я тихо блякнул. — Доставай. — Покажи бабки. — Я прислонился к стене, сложив руки на груди, чтобы оказаться в более удобной и доминирующей позиции. — Я сказал доставай. — Может, тебе ещë хуй тогда отсосать? — Отсосëшь, если понадобится. Доставай, блять. — Да ты чистый чмошник, — я улыбнулся. Сегодня Билл не дал мне пистолет, что было наверняка зря. Но я знал, что без денег отсюда не выйду. Барыга подошëл ко мне и схватил за ворот рубашки. Я был немного выше него, но не мог не отметить крепость его хватки. У меня вдруг по-тупому спëрло дыхание, а адреналин подскочил. Я совсем позабыл, какой же поганый наркобизнес, а особенно большая часть тех, кто этим занимается.