Антипод.

* * *

      Чимин был уверен, что по адресу, который ему скинул в смс приятель, будет находиться квартира или, на худой конец, загородный дом, коих полно в округе, но никак не захудалый ночной клуб, больше напоминающий дешёвый сельский бар, чем место, в котором действительно можно от души оторваться и повеселиться. Еле светящаяся вывеска, то и дело мигающая и потрескивающая, обшарпанная дверь и компания бухих «бомжей» у порога. Ночь обещает быть запоминающейся…       — Wer bist du den? — басит на немецком один из них, поворачиваясь к Чимину и рассматривая его с очевидным подозрением. Смотрит, как на мешок дерьма. Настолько презрительно, что будь Чимин в порядке, то вмазал бы по этой пропитой физиономии без всяких лишних слов. — Bist du ein Streuner?       Знобит. Сердце стучит, вырываясь из груди. Болит каждый чёртов сустав. Нет сил, чтобы хотя бы попытаться вникнуть в то, что бормочет этот мужик, отхаркивающий себе под ноги.        — Вас должны были предупредить, — взгляд из-под бровей, а сам пытается закутаться в кожаную куртку, отвечая на идеальном английском. — Наш общий знакомый. Я пришёл забрать. Отдайте, и я свалю, — дрожит, опасливо оглядываясь по сторонам.       — Что, колбасит? — с насмешкой спрашивает тот и выкидывает смятый зубами окурок, замечая болезненный вид Чимина.       Чимин молча кивает в ответ и делает робкий шаг ближе.       — Хм… — хмыкает с ухмылкой на губах, снова пробегая взглядом по Чимину. — Явно не местный. Что, не нашёл другого способа просирать бабки богатеньких родителей?       — Просто отдайте, — шипит. — И я свалю отсюда нахрен, — не до нотаций.       — Ну, заползай, — кивает головой на дверь, приоткрывая её. — Спроси Вульфа. Тебя проводят.       Внутри ещё хуже, чем снаружи. На стенах ободранные постеры и плакаты каких-то рок-групп, грязные затоптанные полы, а само тусклое и небольшое помещение пропитано невыносимой вонью туалетов, никотина и дешёвого пойла.       — Мне нужен Вульф, — Чимин, еле плетясь, подходит к барной стойке и опирается об неё обоими локтями, хватаясь руками за голову, которая неустанно болит. — Срочно.       — Ага, — выгибает бровь совсем молоденькая девушка с огненно-рыжими волосами, поворачиваясь к нему. — Сейчас мигом метнусь, — язвит она, и Чимин замечает бордово-синий фингал под её левым глазом. — Ты кто такой? — пробегает по нему скептическим взглядом, щурясь. — Впервые тебя здесь вижу.       Чимин прикрывает усталые веки и кивает на бутылку водки, стоящую позади неё.       — Я тебя тоже впервые вижу. Дальше что?       — Какой смелый, — напыщенно хмыкает и наполняет рюмку, звонко ставя её возле Чимина. — Нахрен тебе Вульф?       — Нахрен тебя это ебёт? — хватается дрожащими пальцами, подносит ко рту и жадно выпивает залпом, кривясь в лице, а после утыкается носом в рукав своей куртки и делает глубокий вдох, борясь с приступом возникшей тошноты.       — У-у-у, — иронично тянет она и наклоняется к Чимину, чуть перевешиваясь через барную стойку. — Ты точно не из местных. Лучше вали отсюда, пока не поздно, — откуда-то из подсобки начинает доноситься шум. — Нечего тебе тут делать, — и снова обращает внимание на чистую, опрятную и дорогую одежду на нём. — Вызывай такси и уезжай. Мой тебе совет. Пользуйся, пока можешь.       Чимин снова кивает головой на бутылку, смахивая со лба пот.       — Кто тебя так? — поднимает на девушку измученный взгляд.       — Не вписалась в поворот, — прикусывает нижнюю губу, еле сдерживая смешок. — И не надо так на меня смотреть, блять. Ты выглядишь не лучше, мажорчик. Может, даже хуже, — наполняет рюмку водкой. — Не думай, что ты чем-то лучше меня. Заметь, ты тоже по уши в дерьме, раз ты тут.       — Я в непроглядной заднице, рыжуля, — вновь выпивает залпом, оглядываясь себе за спину. — Так где этот Вульф, м?       — Что ж, смотри сам, — отходит от барной стойки и приоткрывает дверь той самой подсобки, откуда доносился гул. — К тебе тут пришли, — поворачивается к Чимину и кивает, чтобы тот прошёл внутрь. — Иди, коль он тебе так нужен.       Чимин проходит в небольшую комнатушку, и его сразу же встречает мужчина, на вид лет тридцати пяти, сидящий на замшевом диване отвратительного ядерного зелёного цвета с закинутыми ногами прямо на журнальный столик, заставленный тарелками с объедками.       — Я пришёл за…       — Сначала поздоровайся, — перебивает его тот, даже не глядя, и отпивает из бутылки пива.       — Здорова, — цедит сквозь зубы Чимин. — Теперь к делу.       — Деловой какой, — поворачивается к нему, окидывая изучающим взглядом. — Сначала деньги, потом товар.       — Тебя должны были предупредить, что я приду. И должны были перевести бабки. Так что давай без…       — Давай-ка ты закроешь свою вонючую пасть, — чувствуя явное превосходство своего положения. — И будешь вести себя чуть тише, ладно? — тянется к пачке, достаёт из неё сигарету и прикуривает. — Никто меня ни о чём не предупреждал. И никаких бабок мне не переводили, — мельком бросает взгляд на кресло с облезлой обивкой такого же убогого цвета, как и диван, на котором он сидит. — Кто ты такой и откуда?       — Блять! — вырывается из Чимина, и он тянется в карман, доставая телефон. — Минуту, — нажимает на кнопку блокировки несколько раз, но экран не загорается. — Да что за хуйня?! — нервный выдох. — Есть где зарядить?       — Не-а.       — Наш общий знакомый должен был предупредить, что я приду. Я от него, — специально не называет имени, потому что обещал. — Я заплатил. Я хочу забрать свою дурь и свалить.       — Много хочешь — хуй получишь. Знаешь такую поговорку? — и вновь кивает на кресло.       — Мне не до этих идиотских игр, — огрызается Чимин, но всё же плюхается в кресло с недовольным видом. — Ладно, — шумно выдыхает, успокаивая сам себя. — Похуй. У меня есть наличка, — начинает рыскать по карманам кожаной чёрной куртки. — Сколько?       — Триста. И сто сверху за пиздёж.       — Никакого пиздежа нет. Дай мне поставить на зарядку телефон и…       — Триста, — повторяет Вульф, выпуская клубы сизого густого дыма. — И сто сверху. Наличными. Или проваливай.       — Да чтоб вас всех! — Чимин достаёт из кармана скомканные купюры и разворачивает их дрожащими руками, то и дело шмыгая носом. — Двести пятьдесят, — бросает деньги на столик. — Остальное переведу.       Мужчина опускает глаза на мятые банкноты, несколько секунд молча смотрит на них, а после поднимает надменный взгляд на Чимина, принимаясь пристально разглядывать его.       — Хороший план, конечно, только вот хуй ты угадал, — цокает, кривя губы. — Либо вся сумма сейчас, либо иди отсюда нахуй.       Становится невыносимо душно, а спина покрывается липким потом, поэтому Чимин стягивает с себя куртку нервными и рваными движениями, бросая её на подлокотник кресла.       — Слушай, Вульф, — наклоняется к нему чуть ближе, глядя в глаза. — Мне хуёво, чувак. Возьми то, что есть, остальное я переведу прямо сейчас. Мой мобильный разрядился, — сжимает в ладони телефон. — Дай мне поставить его на зарядку, и я переведу тебе. Я переведу тебе больше. Бабки у меня есть. Не проблема.       — Я не принимаю переводы, — хмыкает тот, откидываясь на спинку дивана. — Наш общий знакомый, о котором ты мне талдычишь, разве не предупреждал тебя?       — Он сказал, что предупредит. Я скинул ему деньги. В остальном я должен был просто подойти и забрать! — раздражённо шипит, неотрывно глядя в лицо Вульфу с такой надеждой, а голос начинает предательски дрожать.       — Тогда тебя крупно наебали, дружочек, — с кричащим равнодушием. — Четыреста наличными прямо сейчас. И никак иначе.       — Да блять! — Чимин опускает голову вниз и обхватывает её обеими руками, сгибаясь и наклоняясь как можно ниже, почти доставая до своих колен. — Возьми то, что есть… — бубнит себе под нос. — Мне пиздец плохо… Пожалуйста! — тело перестаёт слушаться, а дыхание становится неровным и тяжёлым. — Он мне обещал. Обещал, сука! Дай хоть немного! — поднимает на него мокрые глаза. — Хотя бы одну дорожку, блять… Мне надо! Иначе я сдохну!       — Подыхай, — холодно хмыкает Вульф, неотрывно следя за Чимином. — Только сдохни где-нибудь за пределами этого клуба. У меня нет времени на твои истерики. Забирай свои шмотки, деньги и проваливай отсюда.       — Послушай…       — Чувак, я тебе всё сказал. Нет бабок — нет товара. Что тебе не ясно из этого?       — У меня есть бабки! У меня есть! — несдержанно выкрикивает Чимин, не в силах больше контролировать своё состояние. — У меня дохуя бабок, блять! Столько, что тебе и не снилось! Они на карте, блять! Я могу перевести! Я могу прямо сей…       — Хорошо. Переводи.       Чимин готов взорваться. Готов кинуться на него с кулаками. Готов в это же мгновение задушить его голыми руками.       — Ты что, глумишься надо мной?! — кое-как встаёт на ноги, ощущая дрожь и боль в коленях, и смотрит с яростью сверху вниз. — Как, блять, если у меня сел телефон?!       — Вот видишь? Значит, не можешь.       — Бля-я-я-я-ть! — ревёт не своим голосом и делает решительный шаг вперёд, но замирает, как только Вульф внезапно направляет на него пистолет.       — Я не советую тебе рыпаться, — мужчина медленно и нехотя встаёт с дивана, держа Чимина на мушке, а после, не торопясь, подходит к нему, заглядывая в растерянные глаза напротив. — Дурь стоит денег. У тебя этих денег нет. Поэтому мне совершенно поебать на все твои аргументы и рассказы про общих знакомых и разряженные телефоны. Ты либо валишь отсюда прямо сейчас, либо… — сухие губы расползаются в ухмылке. — Я дам тебе возможность заработать дурь. Если ты, конечно, справишься со своими обязанностями. Держу пари, этот ротик, — холодное дуло упирается в пухлые губы, и Вульф надавливает, заставляя их приоткрыть, а на языке начинает ощущаться вкус пороха и металла. — Способен на многое.

* * *

      Капли холодного дождя падают на чёрные волосы, стекая с них вниз и попадая на лицо, которое, на первый взгляд, не выражает ничего. В ночной темноте, сквозь которую пробиваются тусклый свет от фонарей, свечение от автомобильных фар и вспышки фотокамер, оно кажется совершенно безжизненным, бледновато-серым и мёртвым.       Взгляд тёмных глаз прикован к одной точке — смотрит куда-то в никуда, в пустоту перед собой, в чёрную засасывающую бездну. И лишь одно указывает хотя бы на малейший признак жизни — руки, спрятанные в кожаные перчатки, то сжимают, то разжимают металлическое ограждение сбоку от шоссе, пока в нескольких метрах от этого места огромный эвакуатор грузит искалеченный автомобиль, забирая его с места аварии.        Господин Чон приоткрывает губы и шумно выдыхает вместе с порывом поднявшегося ветра, который обхватывает его со всех сторон, теребя воротник чёрного тонкого шерстяного пальто.       Больно. Чертовски больно в груди.       Словно в ту самую чёрную дыру вместо сердца, которая только-только начала заживать и обрастать мясом, вновь воткнули острый нож по самую рукоять и принялись с усердием и безжалостно проворачивать, разрывая старые раны.       — Журналисты хотят задать вам несколько вопросов, — сквозь шум слышится голос Хосока, и Чонгук сильнее сжимает железную перекладину, изо всех сил сдавливает её пальцами с такой силой, что острые выступы начинают прорывать кожаный материал перчаток. — Я сказал, что сейчас не время.       — Спасибо.       Хосок подходит ближе и поворачивается к господину Чон, вставая рядом с ним.       Ни одна мышца так и не дрогнула на лице Чонгука. Ни намёка хоть на какое-то проявление чувств. Ледяной занавес. Толстая непокорная стена, которую невозможно ни обойти, ни перелезть. Но в этом «спасибо» заключается всё отчаяние, вся скорбь, весь спектр разрушительных и бушующих в нём эмоций, который Чонгук сдерживает в себе. В том, как оно сказано. С какой интонацией. Каким голосом. Всего одно слово, такое обыденное и простое, но обнажающее кровоточащий и нарывающий нерв.       Порой не нужно говорить много. Иногда достаточно самого обыденного «спасибо», чтобы суметь разглядеть то, как человек разрушается прямо в это мгновение.       — Господин Чон, — Хосок на секунду замолкает, неслышно выдыхает, но всё же продолжает. — Давайте я отвезу вас домой?       — Давайте.       Пальцы по-прежнему грубой хваткой сжимают ограждение прямо в том месте, где отчётливо видны следы и вмятины от врезавшегося в него автомобиля. Нужно отпустить. Необходимо разомкнуть их и просто отойти в сторону. Но как же, чёрт возьми, это не просто…       — Господин Чон, пойдёмте, — Хосок дотрагивается до предплечья своего босса, чуть сжимая его, чтобы увести к машине, и только в этот момент Чонгук, словно поддаваясь какой-то силе, с которой больше невозможно бороться, позволяет себе чуть запрокинуть голову назад и с тяжестью выдохнуть, зажмуриваясь. — Нужно идти, — продолжает Хосок и тянет немного на себя, но Чон ещё крепче хватается за железный выступ, чтобы не отпускать.       — Скажи журналистам… — напряжённо сглатывает, а голос срывается на слышную и заметную зыбкую дрожь. — Что сегодня никаких вопросов. Все интервью только после похорон, — всё же с усердием размыкает пальцы и делает решительный шаг назад, перебарывая себя. — И предупреди моего пресс-секретаря. До завтра меня ни для кого нет, — разворачивается и твёрдым шагом начинает следовать к своему джипу, не обращая никакого внимания на собравшуюся толпу полицейских и репортёров.

* * *

      По возвращении домой Чонгук около часа провёл в абсолютном одиночестве в своём рабочем кабинете и лишь потом, уже в изрядном алкогольном опьянении, вышел в гостиную.       — Чонгук, пожалуйста… — Тэхён тянется к уже которому по счёту бокалу с ромом, хватает его и пытается убрать от лица супруга, чтобы тот не сделал очередной глоток. — Хватит, слышишь?.. Хватит… — чуть привстаёт и придвигается ближе. — Достаточно… Не нужно больше…       Господин Чон молча вырывает руку из его лёгкой хватки, подносит бокал к влажным дрожащим губам и допивает остатки алкогольного напитка, тяжело выдыхая, а после вытирает рот тыльной стороной ладони, откидываясь на спинку дивана.       — Чонгук…       Взгляд безжизненный. По-прежнему чёрный, как сама бездна, но по-новому холодный и леденящий душу. Будто что-то в человеке надломилось. Это всегда заметно, если приглядеться и захотеть заметить. Скорбь слишком сложно спрятать за маской равнодушия. Она, рано или поздно, обязательно просочится наружу, ведь…       …скорбь — это яд, поражающий все рецепторы, чувства и мысли.       — Он был моим другом, — глухо шипит сквозь зубы, сдавливая стакан из толстого стекла пальцами так сильно, что, кажется, он сейчас треснет, и злобно смотрит в одну точку перед собой. В пустоту. В никуда. В лица собственным демонам. — Он был не просто коллегой. Не просто соратником. Он был моим другом, — тянет руку к полупустой бутылке, но Тэ успевает перехватить её, осторожно берёт его за ладонь и переплетает их пальцы, крепко сжимая, чтобы супруг больше не пил. — Он был моим другом!       В просторном помещении раздаётся несдержанный рёв. Словно огромного и могучего хищника только что загнали в капкан, а он продолжает бороться, сражаясь за свою жизнь до самого конца.       — Я знаю… — с искренним сочувствием отзывается Тэ, проводя свободной рукой по взъерошенным чёрным волосам мужа, убирая их с вспотевшего лба. — Я знаю, Чонгук… Мне очень жаль… — тычется носом в крепкое плечо, как крошечный котёнок. — Мне безумно жаль… Но прошу тебя, постарайся успокоиться… — понимает, что просит сейчас о невозможном. — Чонгук… — поднимает на него застывший взгляд бирюзовых глаз. — Тебе нужно поспать… Хотя бы немного…       Какой тут сон?       — Тот, кто подстроил эту аварию, ответит, — Чонгук машинально сжимает пальцы так грубо, что Тэ вздрагивает от ощутимой боли в ладони. — Он пожалеет о том, что родился, — устрашающе и низко рычит, а в тяжёлом взоре разгораются искры. — Я найду его семью и убью кажд…       — Это случайность, Чонгук… — робко перебивает его Тэ, заглядывая в напряжённое покрасневшее лицо. — Ночью был сильный ливень, Намджун не справился с управлением… — пытается привлечь внимание, чтобы тот посмотрел на него. — Чонгук, прошу тебя… — обхватывает тёплыми ладонями его щёки, прислоняясь лбом ко лбу. — Тебе нужно поспать… Хотя бы пару часов… Пойдём в спальню? Пожалуйста… Ты изведёшь себя так… — тихонечко скулит ему в губы, почти что умоляя. — Тебе нужно отдохнуть, а после ты будешь уже принимать решения, как поступать. Но сейчас тебе нужно поспать… Утро вечера мудренее.       Губы Тэхёна обжигает горячий и тяжкий выдох, пропитанный густым и горьковатым запахом алкоголя вперемешку с никотином.       — Он был единственным, кому я всецело доверял… — вполголоса измученно тянет Чон, прикрывая усталые веки. — Он был частью моей семьи… Он был… — резко замолкает и напряжённо сглатывает, очевидно стараясь сдержать подступившую скупую слезу.       — Как мне тебе помочь?.. Как поддержать?.. — с сочувствием шепчет Тэ, обхватывает его голову обеими руками и заботливо прижимает к себе, крепко и трепетно обнимая. — Чонгук… — кладёт кончик своего подбородка на его макушку. — Не держи в себе, прошу тебя… Не надо… — чуть наклоняется к нему и целует, зарываясь носом в копну чёрных волос. — Со мной тебе не нужно притворяться, прятаться, скрывать свои чувства, ведь я… — Тэхён замирает, когда в гостиной, окутанной тусклым светом торшеров, раздаётся еле слышный утробный одиночный всхлип, после которого чужие руки окольцовывают его и сильно сжимают в своих железных объятиях. Это страшно. Страшно, когда такой волевой мужчина, как Чон Чонгук, плачет. Становится не по себе, а внутри, кажется, проносится разрушительный ураган, который вот-вот уничтожит остатки всего живого. — Мне так жаль, родной… Мне очень и очень жаль… — шепчет Тэхён, снова целуя в затылок несколько раз. — Чонгук, это нужно пережить… — прижимается к нему ближе, когда тот молча утыкается ему в грудь, а после медленно сползает головой прямо к коленям. — Чонгук… — ласково гладит волосы, перебирая их пальцами. — Пожалуйста… — в такие моменты так сложно подбирать слова. — Попробуй поспать… Хотя бы немного… Тебе необходимо отдохнуть… — принимает более удобную позу, чтобы супруг мог уложить свою голову у него на бёдрах. — Я буду рядом…       — Не уходи, — еле слышное и почти уже невнятное, но такое бьющее по сердцу.       — Я не уйду…       — Ты мне нужен.       — Я с тобой… — ведёт ладонью по голове мужа, аккуратно поглаживая её. — Я никуда не уйду. Обещаю.       — Нужно организовать похороны, — внезапно оживает Чон, но Тэхён ласковым и невесомым движением вновь укладывает его голову на свои колени, продолжая нежно гладить и перебирать пальцами пряди.       — Не сейчас, — убаюкивающе тянет он, словно колыбельную. — Сейчас нужно отдохнуть, — смотрит на своего супруга сверху вниз, затаив дыхание. — Спи, Чонгук. Поспи, родной, — сдерживает желание зевнуть и несколько раз моргает, отгоняя собственный сон. — Всё пройдёт. Я рядом, — вкрадчиво произносит каждую фразу. — Мы справимся. Всё пройдёт… — прикасается куда более осторожно, когда начинает слышать тихое посапывание. — Отдохни, Чонгук. Тебе нужен сон…       В дверях гостиной появляется Хосок, который молча кивает на задремавшего Чонгука, явно предлагая свою помощь в том, чтобы поднять его в спальню, но Тэхён отрицательно машет головой, не позволяя подойти ближе.       — Не нужно, — тихо-тихо шепчет он, чтобы не разбудить. — Уснул. Уже хорошо. Пусть поспит хотя бы пару часов. Ему это нужно больше, чем всем нам.       Тэхён просыпается первым, когда тусклые лучи рассветного солнца начинают бить в панорамные окна первого этажа особняка, падая на его лицо. В теле чувствуется тяжесть и онемение, и он принимается слегка шевелиться, чтобы сменить позу, но сразу же ощущает, как чужие руки обхватывают его бёдра и крепко сжимают в своих объятиях, не давая даже сдвинуться с места.       — Не уходи.       Оба так и уснули на диване в гостиной: Тэхён сидя, а Чонгук — лёжа на его коленях.       — Киса… — длинные тонкие пальцы зарываются в копну чёрных взъерошенных волос. — Пойдём в спальню, м? — сонно и устало хрипит, осторожно гладя голову супруга. — Не дело так спать. Пойдём наверх…       Чонгук молчит, по-прежнему обхватывая своими руками колени Тэхёна, а после вяло приподнимается и поворачивается к нему, глядя в заспанное бледное лицо, нависающее над ним, и тянется рукой к нежной щеке с заметным розоватым румянцем на гладкой коже.       — Прости, что заставил тебя спать в такой неудобной позе, — ласково прикасается, поглаживая.       — Пустяки, — зевает Тэ. — Главное, что ты смог поспать хотя бы немного, — берёт в руки смартфон Чонгука, лежащий на диванной подушке возле них, нажимает на кнопку блокировки и, не обращая никакого внимания на огромное количество всплывающих уведомлений и сообщений, смотрит на время. — Почти шесть.       — Почти шесть… — задумчиво повторяет за ним Чон и поднимается, присаживаясь рядом, а после, засучив рукава рубашки, тянется к журнальному столику, торопливо хватает пачку, достаёт из неё сигарету и прикуривает, тут же выпуская из своего рта густой табачный дым, который моментально распространяется по гостиной, неприятно ударяя в нос Тэхёну.       — Как ты? — не до упрёков касательно того, что они договаривались, что Чонгук не будет больше курить в доме. — Как ты… себя чувствуешь? — дотрагивается кончиками пальцев до спины мужа и принимается плавно водить по ней снизу вверх, заботливо поглаживая.       — Всё под контролем, золото моё.       Одна из самых частых фраз, которую можно услышать из уст этого мужчины. Она всегда звучит чётко, твёрдо и бескомпромиссно. Она всегда заставляет верить в её подлинность без всяких сомнений.       Но только не сейчас…       — Мне безумно жаль… — Тэхён тянется к нему и утыкается носиком в тёплую щеку, чуть морщась от запаха никотина. — Я очень хочу тебя поддержать… — продолжает лёгкими прикосновениями водить вдоль позвоночника. — Пожалуйста, не держи в себе… Если ты хочешь выговориться, то я выслушаю тебя. Мне больно за тебя… И я очень соболезную твоей утрате, кис…       — Всё под контролем, — ещё раз повторяет Чонгук и опускает голову вниз, а чёрные густые пряди спадают на его лоб, пряча встревоженный и тусклый взгляд. — Не беспокойся, листочек, — чуть поворачивается к нему, глядя из-под бровей, и низко хмыкает. — Я привык хоронить близких.       — Это плохая привычка… — Тэхён зачёсывает волосы супруга назад, поправляя их.       — Порой жизнь не оставляет другого выбора.       Тэ замолкает, тяжко выдыхая, а с лестницы доносится звонкий лай Ван Гога, и губы Чонгука тут же расползаются в какой-то горькой улыбке.       — Сын проснулся, — глубоко затягивается сигаретным дымом, наполняя им свои лёгкие, и плавно выдыхает. — Ты ведь так тогда сказал, м? Что щенок теперь наш сын, верно?       Тэхён опускает взгляд вниз и снова с тяжестью выдыхает, осторожно целуя Чонгука в крепкую горячую шею. И надо бы что-то сказать. Надо бы ответить. Да только язык не поворачивается.       Нет слов. Никаких. Ни единого.       Только общая боль. Сейчас одна на двоих.       — Я пойду проверю, как он там, — тихо произносит Тэ, как только лай становится громче и настырнее, а после отстраняется от мужа и поднимается с дивана, торопливо следуя к лестнице. — Я сейчас вернусь.       На втором этаже Тэхёна преданно встречает Ван Гог, принимаясь задорно вилять маленьким чёрным хвостиком, и Тэ сразу же подхватывает его на руки, прижимая к груди, и несёт в спальню, пока щенок радостно облизывает его лицо своим шершавым и мокрым языком.       Он заходит в комнату, отпускает Ван Гога, сажая его на пол, а сам проходит в ванную комнату и резко захлопывает дверь, упираясь в неё ладонями так, будто вот-вот кто-то начнёт ломиться к нему с обратной стороны.       — Чёрт… — полушёпотом проговаривает Тэ, рвано выдыхая. — Чёрт! Чёрт… Чёрт!..       Наконец-то можно дать волю эмоциям, и он, делая несколько шагов назад, сам того не понимая, тянется пальцами к перебинтованной руке и начинает пробовать пробраться под марлевую повязку, сминая и оттягивая её.       В теле появляется сильная и неконтролируемая дрожь, а пространство вокруг словно сужается, становясь невыносимо и пугающе тесным даже для одного человека. Это не галлюцинации, нет. Это чёткое ощущение, как воздуха становится всё меньше и меньше, как окутывает дикий страх, и появляется необъяснимая паника. Настолько сильная и ядовитая, что хочется избавиться от неё, сбросить с себя, как змея свою кожу во время линьки.       Ногти впиваются в и без того травмированную кожу, и Тэ принимается царапать себя, оставляя на всё ещё не затянувшихся шрамах новые красноватые следы, сквозь которые начинает сочиться алая кровь, выступая мелкими капельками на опухшей поверхности предплечья.       — Где мой телефон?.. — перепуганно произносит вслух, думая в эту секунду лишь о Кайле, о том, что должен, нет, просто обязан ей позвонить и попросить о помощи. — Где…       Но телефона при нём нет.       Дыхание окончательно сбивается, а в груди всё замирает от давящего чувства. В первые секунды Тэхёну кажется, что он оглох, потому что в голове возникает безжизненный вакуум.       Становится настолько страшно от самого себя, что связь с реальностью пропадает, а вместо неё появляется что-то другое. Зловещее. Ужасающее. То, что засасывает на самое дно. То, что топит его. Уничтожает. Как личность. Как человека. Как единицу. Убивает всё светлое. Оставляет только гниющую мглу.       На кончиках пальцев становится всё больше и больше крови, а тугая повязка окончательно слетает с руки и падает на мраморную плитку.       Это невозможно контролировать.       Это отвращает, но вместе с тем дарит такое необходимое и нужное удовлетворение.       Это невозможно самостоятельно остановить.       Тэхён хватается окровавленными пальцами за свою подвеску в форме листочка, подаренную ему супругом, и резко тянет за неё, срывая с шеи.       Ногтей слишком мало. Нужно больше.       Нужно глубже…       Подносит к свежим ранам острым концом и надавливает на кожу с такой силой, что белое золото запросто проникает сначала под кожу, а после и в мясо.       Рывок. Ещё один. И снова рывок.       На плитку падают густые капли бордовой крови, начиная беспрерывно стекать с изувеченной руки.       Тэ испуганно замирает. Смотрит себе под ноги, видя, как на плитке постепенно образовывается лужа, которая с каждой секундой становится всё больше и больше.       И только в это мгновение он осознаёт, что только что натворил.       Только сейчас появляется жгучая боль, растекающаяся от кончиков пальцев до самого плеча.       Бирюзово-изумрудные глаза округляются, становясь огромными, и Тэхён хаотично хватается ладонью за своё предплечье, сжимая его в наивной попытке остановить открытое кровотечение.       Рука немеет, а крови на полу становится всё больше. Он в панике отходит к раковине, переступая через густую лужу, но куда бы он ни ступил, везде появляются всё новые и новые красные капли.       — Блять… — тянется к крану, чтобы включить воду, но замирает, когда внезапно слышит голос Чонгука за дверью, доносящийся из спальни.       — Минуту! — вырывается громкое и перепуганное из него. — Сейчас!       Только минутой тут точно не обойтись.       — Открой мне дверь, — словно хищник, почуявший запах крови.       — Я… Подожди… — паника захлёстывает, а страх захватывает в тиски так сильно, что становится невозможно и с места сдвинуться. Оцепенение. Ужас. Осознание, что супруг увидит всё. — Мне нужно…       — Тэхён, открой, — мягко повторяет Чонгук, опуская дверную ручку несколько раз.       Как чувствует.       Будто интуитивно улавливает.       Не сбежать. Не спрятаться.       Тэхён торопливо включает воду, словно старается раствориться в её шуме.       — Листочек, — громче и требовательнее, а Тэ суёт дрожащую руку под мощную струю, стискивая зубы от боли. — Открой дверь. Сейчас же.