Антипод.

* * *

Южная Корея. Пусан.

Здание верховного суда.

      Молодой мужчина, на вид лет тридцати, в чёрной мантии внимательно изучает документ, лежащий перед ним на столе, а после уверенно поднимает голову и любезно обозначает, хмыкая:       — Сторона обвинения просит вызвать свидетеля в суд для дачи показаний.       Тучный мужчина, сидящий в большом кресле в центре судейской трибуны, чуть откидывается назад, поворачиваясь немного вбок, и устало спрашивает:       — Есть ли возражения у стороны защиты?       — Нет, ваша честь. Сторона защиты не имеет возражений.       — В таком случае, суд приглашает свидетеля со стороны обвинения.       Спустя несколько секунд в зале судебного заседания появляется женщина. Она медленно подходит к стойке, взволнованно оглядываясь вокруг себя, и тут же отводит измученный взгляд, когда сталкивается глазами с подсудимым. С тем, кого обвиняют в убийстве её единственного сына. С тем, кого её сын любил всем своим сердцем. С тем, кому она доверила своего ребёнка.       — Госпожа Хван, вы осведомлены о том, что за дачу ложных показаний грозит ответственность? — раздаётся скучающий голос судьи.       — Да, — сдавленно отвечает, а после неловко добавляет. — Ваша честь…       — Вы клянётесь говорить правду, только правду и ничего кроме правды?       Женщина коротко кивает, доставая из кармана своего пиджака носовой платок:       — Клянусь, ваша честь.       — Господин прокурор, — поправляя очки, обозначает судья. — Вы можете приступать к опросу свидетеля.       — Госпожа Хван, расскажите о событиях семнадцатого мая этого года, пожалуйста. Всё, что сможете вспомнить.       Женщина шумно выдыхает, пробуя взять себя в руки. В который раз ей уже задают одни и те же вопросы. И в который раз ей приходится окунаться в самый страшный для неё кошмар.       — Это был самый обыкновенный день… — робко начинает она, сдерживая подступающие слёзы. — Мы созванивались с Акселем утром. Он обещал, что заедет к нам вечером, но… — слышится рваный всхлип, утопающий в огромном помещении. — Но так и не доехал до нас… Из-за этого убийцы! — с рывком поворачивается вбок и впивается яростным, но при этом таким стеклянным взглядом в мужчину, сидящего за решёткой. — Как ты мог? Как ты мог так поступить с моим мальчиком, Чонхён?! За что?! — мучительно выкрикивает она, делая шаг из-за трибуны. — За что ты это сделал с ним?!       — Протестую, ваша честь, — доносится дрожащий голос адвоката, наблюдающего за безутешной истерикой матери, похоронившей своего сына. — Я понимаю чувства свидетеля, но вина моего подзащитного не доказана и…       — Пока что не доказана, — подхватывает прокурор, подходя к госпоже Хван. — Преступник обязательно понесёт заслуженное наказание, — убедительно говорит он, беря руку женщины в тёплую ладонь. — Обещаю.       — Протест принят, — неохотно поддерживает адвоката судья. — Свидетель, я вынужден попросить вас сдерживать свои эмоции в рамках правил и этикета судебного заседания. Если вам требуется время, чтобы успокоиться, то суд готов перенести допрос на более…       — Нет, — глухо молит женщина. — Давайте уже покончим с этим! Эти бесконечные допросы, одни и те же вопросы, которые не вернут моего ребёнка… Я устала… — бессильно признаётся она. — Пожалуйста, ваша честь, давайте продолжим.       Прокурор мельком смотрит на мужчину за судейской трибуной и только после еле заметного кивка от него осторожно задаёт следующий вопрос:       — В каких отношениях находились подсудимый и Аксель Хван?       — Этот… — до ужаса очевидно, как мать подбирает слова, чтобы не сорваться опять на грубость. — Человек был тренером моего сына, — поясняет она, а слёзы снова катятся по её исхудавшим щекам. — Он занимался с ним теннисом последние восемь лет.       — Их связывали только тренировки и спорт? — уточняет у неё прокурор.       — Нет, — судорожно вздыхает госпожа Хван, чувствуя, как ей не хватает воздуха, а в груди всё клокочет от ядовитой боли. — Они были парой. Теперь такой скандал из-за этого раздули, когда эту новость раскрыли СМИ… — подносит носовой платок к заплаканным глазам. — Они встречались три года. Даже жили вместе… Если бы я знала, чем это всё обернётся… Если бы я только знала… — громко охает она. — Я не понимаю… Я не могу поверить, что мой Аксель мёртв, а этот… — поворачивается к клетке. — Жив, пьёт, ест и может свободно дышать! Почему, Чонхён?! Почему?! Ты ведь мне стал, как сын!.. — срывается на крик.       Судья поправляет свою чёрную мантию и с усталым видом берётся за деревянный молоток, ударяя им.       — Свидетель, суд будет вынужден остановить допрос, если вы не возьмёте себя в руки, — и сразу же добавляет, понимая, что должен оказать хоть и малую, но поддержку убитой горем женщине. — Я понимаю ваше состояние, но есть правила.       — Ваша честь, позвольте ещё один вопрос? — обращается к мужчине прокурор и улыбается уголком губ, получая молчаливое одобрение. — Правильно ли я понял из ваших показаний, госпожа Хван, что семнадцатого мая Аксель собирался навестить вас вечером?       — Да. Верно, господин прокурор.       — Он планировал приехать один или вместе с подсудимым?       — Один, — торопливо отзывается женщина. — Они были в ссоре с Чонхёном.       — Хочу ещё раз уточнить. Вы сейчас подтверждаете, что семнадцатого мая этого года ваш сын планировал навестить вас в конце дня один, потому что находился в ссоре с подсудимым? Всё так?       — Да, господин прокурор. Всё именно так…       — Аксель Хван сообщал вам о причинах ссоры? Быть может, у них и ранее случались конфликты? Возможно, на почве ревности или…       — Протестую, ваша честь! — мгновенно вмешивается адвокат Чонхёна, обозначая строгим голосом. — Это лишь догадки господина прокурора и его домыслы.       — Принято. Сформулируйте иначе вопрос, господин прокурор, — соглашается судья, откидываясь на спинку кресла.       — Вопрос снят, — напыщенно хмыкает обвинитель, впиваясь уничижительным взглядом в своего оппонента. — Пока что вопросов больше не имею.       — Ваша честь, у стороны защиты есть вопросы к свидетелю обвинения.       — Можете приступать, господин адвокат, — даёт своё дозволение.       — Госпожа Хван, чтобы разобраться в этом запутанном и странном деле, я хочу задать вам несколько вопросов. Подскажите, пожалуйста, были ли у Акселя враги или конкуренты?       — Враги? — задумчиво переспрашивает женщина, смахивая слёзы с ресниц. — Я даже не знаю… Не припомню, чтобы он делился со мной такими подробностями…       — Быть может, конкуренты в спорте? Завистники?       — Он был одним из ведущих теннисистов страны, подавал большие надежды и готовился к чемпионату мира… Должно быть, могли быть те, кто ему завидовали, но он никогда не рассказывал мне об этом. Моего мальчика все любили… — череда рваных всхлипов разлетается по помещению. — Он был добрым, улыбчивым, никогда и никому не переходил дорогу…       — Хорошо, я вас понял, — уверенно продолжает адвокат. — Вы сказали, что после смерти вашего сына в СМИ начали активно обсуждать тему того, что он состоял в отношениях с мужчиной. До этого его любовная связь с моим подзащитным была в тайне для общества?       — Да. Они не хотели рассказывать. Чонхён считал, что это может навредить карьере Акселя и закрыть ему дорогу в большой спорт, потому что консервативное общество нашей страны не готово так просто принять однополые отношения…       — Исходя из ваших слов, можно ли предположить, что, если бы кто-то случайно узнал об этой тайне, то мог бы предпринимать попытки, чтобы навредить вашему сыну?       — Возможно… Я… Я не знаю…       — Госпожа Хван, представьте, если бы кто-то из окружения Акселя и Чонхёна или из окружения противников вашего сына в спорте знал бы об их отношениях, это могло бы стать угрозой для них или…       — Протестую, ваша честь, — с хитрым прищуром вмешивается прокурор. — Свидетель уже ответила, что не знает.       — Снимаю вопрос, — уверенно опережает судью адвокат. — Какими были отношения Акселя и моего подзащитного? Вы сказали, что накануне смерти вашего сына они находились в ссоре. Вы знаете о причинах этой ссоры?       — Нет. Я и ждала моего мальчика, чтобы расспросить у него, что случилось, но по голосу он был явно встревожен. Сам не свой… Я как почувствовала, что что-то неладное происходит, — искренне объясняет мать. — Он будто… Будто был чем-то напуган.       — Госпожа Хван, допускаете ли вы такую мысль, что его могли запугать те, кто мог бы узнать о его нетрадиционной ориентации?       — Протестую! — перебивает молодой мужчина, откладывая документы в сторону. — Свидетель уже дала суду пояснения о том, что не знает о причинах конфликта между её сыном и обвиняемым.       — Да, ваша честь, — соглашается адвокат, чётко продолжая отстаивать свою линию защиты. — Но вопрос сейчас не о конфликте между моим подзащитным и Акселем. Я спрашиваю у свидетеля, может ли она допустить, что её сын был запуган какими-либо внешними факторами. Например, тем, что кто-то мог узнать о его отношениях.       — Уместный вопрос, — поддерживает его судья. — Протест отклонён, — бросает короткий взгляд на прокурора. — Можете отвечать, свидетель.       Женщина безутешно вздыхает, прикрывая глаза.       — Я не знаю, но… Да, допускаю, что такое возможно.       — Благодарю вас, — любезно кивает адвокат Чонхёна. — Вопросов к этому свидетелю больше не имею и прошу пригласить на судебное заседание свидетеля со стороны защиты, а именно Ким Сокджина, для дачи показаний.

* * *

Германия. Фройденштадт.

Реабилитационный центр отдельного типа «Шварцвальд».

      Господин Чон отрывает голову от подушки, когда чувствует лёгкую вибрацию сбоку от себя. Недовольно морщится, беря телефон в руки, быстро прочитывает поступившее смс и поворачивается к Тэхёну, слыша под ухом его умиротворённое и тихое сопение.       Очаровательно. Тэхён — это прелесть. И почему он раньше этого не замечал? Точнее не так. Он замечал, конечно, подчёркивал его миловидность и неповторимую красоту в одном флаконе, сексуальность, нежность, но не придавал особого значения, а сейчас будто всё изменилось. Перевернулось с ног на голову. Теперь каждый вдох Тэхёна кажется таким значимым и важным, что Чон готов вот так часами слушать это размеренное дыхание, боясь потревожить его покой. Но потревожить всё же приходится.       — Ангел? — шепчет в тёплую шею, нежно обнимая за талию. — Нужно сходить в душ. Скоро обед. Ты обещал мне поесть, ты ведь помнишь об этом?       Тэ еле заметно поворачивает голову к нему, приоткрывает губы и сонно отвечает на выдохе:       — Ещё чуть-чуть… Капельку, Гуки… Иди первый в душ, — будто они ходят в ванную по очереди. Такой забавный.       Господин Чон морщит лоб, не в силах сдержать смущённый смешок. Действительно смущённый. Какой ещё… «Гуки»?.. Серьёзно? Как они пришли к этому? С чего вообще? Но, чёрт возьми, это милое сокращение от имени греет изнутри. Словно толстая непробиваемая стена между ними в итоге начала сыпаться. Не вся, не сразу, но огромные неподъёмные кирпичи уже падают, позволяя пробиваться свету сквозь редкие щели. Это ли не самое главное сейчас?       Чонгук выходит из душа не более, чем через пятнадцать минут. Уверенно заходит в палату и резко останавливается посреди помещения, глядя в упор на больничную койку. Складывается такое ощущение, что первые секунды он не решается даже пошевелиться. Какой-то ступор. Глупый и совершенно не к месту. Такой несвойственный ему. Взгляд меняется, становится серьёзным и даже суровым. Сейчас бы не напугать Тэхёна, чтобы не дёрнулся, случайно, от неожиданности.       Господин Чон бесшумно подходит к кровати, чуть склоняется над спящим мужем, который безмятежно лежит на животе, утопая щекой в мягкой подушке и обнимая её руками. Видимо, перевернулся во сне. Опасно. Рекомендовано лежать и спать исключительно на спине, чтобы не создавать лишнего давления в глазах.       — Тэхён?.. — почти шепчет, осторожно прикасаясь к его плечу. — Маленький мой, проснись, пожалуйста… — главное — не совершать никаких лишних движений, поэтому вторую руку Чонгук заведомо кладёт ему на затылок, аккуратно надавливая, совсем не сильно, на тот случай, если Тэ резко поднимет голову, пробуждаясь от сна. — Тэхён? — чуть громче на этот раз.       — Господин Чон? — за спиной раздаётся голос доктора Лебедева, заглядывающего в палату. — Не нужно, — протестующе машет рукой, выставляя её перед собой. — Пусть лежит так, — успокаивающе кивает обернувшемуся Чонгуку. — Можно вас на пару минут?       Чон выходит в коридор, прикрывая за собой дверь.       — Организм перестраивается, а барьеры стираются, — с улыбкой произносит Владлен. — Пусть. Значит, пришло время. Тэхён возвращается к жизни, если позволите так выразиться, — опускает глаза вниз и переворачивает несколько страничек. — Но есть то, что меня крайне настораживает. С этим необходимо срочно что-то делать.       — А именно? — строгое и требовательное в ответ.       — Тэхён похудел на пять килограмм за последние две недели, если опираться на те данные, которые предоставили из клиники Сиднея. Это катастрофически много. Очень много, господин Чон, — доктор Лебедев ещё раз обеспокоенно подчёркивает голосом. — Полагаю, что это не патология, а стресс, но, тем не менее, медсестра говорит мне, что он практически ничего не ест. Вы следите за его питанием, Чонгук?       — Полагаю, — так же подчёркивает в интонации. — Что следить за питанием и восстановлением моего супруга — ваши обязанности, в первую очередь. И лишь потом мои. Мне заставлять его есть? — вовсе не утрирует, а спрашивает серьёзно. — Кормить силой?       Какой странный вопрос. И звучит так дико, но так обыденно и прозаично для этого мужчины. Насилие является нормой в этой семье?       — Никакого принуждения. Ни в коем случае. Это может вызывать лишь ответный протест. Но, если Тэхён продолжит отказываться от пищи, я буду вынужден выписать ему капельницы. Организм теряет необходимые питательные вещества. Это может привести не только к физическим проблемам, но и психологическим. Вы даёте своё разрешение?       — Безусловно. Даю. Я поговорю с ним ещё раз, доктор Лебедев, о том, что необходимо соблюдать режим питания. Это всё, что вы хотели?       Хотелось бы, чтобы это было всё, но, увы, нет.       — Я ещё раз хочу настоятельно попросить вас о том, чтобы подобные беседы проходили максимально мягко и без какой-либо…       — Владлен, — господин Чон уверенно шагает к нему, заглядывает прямо в глаза и скептически приподнимает бровь. — Вы переживаете о том, чего нет. С чего вы вообще решили, что я собираюсь давить на своего супруга? М? Откуда у вас такие мысли?       — Мне показалось, что он… — запинается. — Кхм… — ловит на себе ледяной взгляд, который способен сбить с ног, будто снежная лавина, и становится не по себе. — Я рекомендую ему пообщаться с психотерапевтом. Ваш муж находится в сильном стрессе, и мы не можем предугадать, как это в будущем отразится на его ментальном здоровье.       — У моего супруга есть личный психотерапевт, — победно заявляет господин Чон с ухмылкой на губах. — Я свяжусь с ней, и мы возобновим сессии, если вы считаете, что это необходимо. Думаю, никаких проблем не возникнет, если занятия будут проходить, допустим, в Скайпе.       — У нас в штате замечательный специалист с опытом работы более двадцати лет. Доктор Вагнер специализируется на посттравматическом синдроме. Это именно то, что необходимо сейчас Тэхёну. Не отказывайтесь, господин Чон, — любезно произносит и делает шаг ближе, поправляя очки. — Пусть пообщается с ним, поговорит, спросит о чувствах и переживаниях. К тому же… — огорчённо вздыхает. — Беседа при личном присутствии специалиста всегда более открытая и честная, чем по Скайпу. У вас нет нужды переживать и беспокоиться. Благодаря терапии доктора Вагнера, многие известные спортсмены вернулись к прежней жизни и к спорту после сильных, чего уж там, разрушительных травм.       Спортсмены, значит? Вот оно что. Спортсмены.       — Я подумаю над вашим предложением, — с прищуром и со строгостью в голосе отзывается Чон. — Прежде, чем дать своё согласие, я хотел бы лично пообщаться с доктором.       — О, конечно, господин Чон. Без проблем. Могу организовать вам встречу сегодня. Хм, — опускает взгляд на часы на руке. — Скажем, в шесть вечера? Удобно будет?       — Удобно, — холодно и без каких-либо эмоций. — И всё же…       Это «и всё же» заставляет покрыться спину мурашками.       — Слушаю? — сглатывая ком в горле, уточняет Владлен.       — Вы уверены, что нет никакой опасности в том, что Тэхён начал спать не только строго на спине и в одном положении? Риски слишком велики. Вы сами говорили об этом буквально позавчера. Что изменилось за столь короткий срок?       Вполне справедливый и уместный вопрос. Недоверие и обеспокоенность Чонгука можно понять. Это закономерно для любящего мужа.       — Вы замечали подобное ранее?       — Нет, — задумчиво хмыкает господин Чон.       — Тогда тем более нет поводов для беспокойств. Тело человека адаптируется к любым условиям. Когда организм чувствовал опасность, он, как бы проще выразиться, хм, не позволял Тэхёну вертеться во сне, поэтому ваш супруг спал в одной позе. Сейчас организм не чувствует той опасности, не подаёт сигналы мышцам о том, что нельзя менять позу во сне. Не переживайте. Позвольте ему чувствовать себя свободно. Так, как хочет его тело. И… — становится неловко, но не предупредить было бы в корне неправильно.       — И? — давит Чонгук, чувствуя эту нарастающую нерешительность в собеседнике.       — Интимная близость — это замечательно, но всё же следует сохранять аккуратность, — скомканно и внезапно выдаёт Владлен. — Вашему супругу всё же нельзя пока что перенапрягаться и злоупотреблять физической активностью, если вы понимаете, о чём я… Поэтому с этим стоило бы повременить пока что.       — Он расслаблялся, а не напрягался, доктор Лебедев. Если это всё, то вы свободны, — заканчивает беседу, не дождавшись никакого ответа, и возвращается в палату.       Тэхён по-прежнему сладко спит, уткнувшись щекой в подушку. Всё так же обнимает её обеими руками, словно это мягкое и воздушное облако, и еле слышно посапывает себе под нос. Даже будить не хочется. Быть может, и не стоит?..       Чон осторожно забирается на кровать и ложится рядом, поворачивается к нему и принимается умиротворённо разглядывать, перебирая пальцами волнистые светлые прядки волос. Так странно… Они находятся в клинике. Да, в той, которая принадлежит его семье, но всё же это больница. Больница — далеко не самое уютное место. Оно полное боли, тоски и скуки. Но Чонгук никогда ещё не чувствовал себя так комфортно, как сейчас. Как рядом с Тэхёном.       — Ты уже помылся?.. — сквозь сон доносится тихий голос с хрипотцой. — Так быстро?..       — Так быстро, — мягко отзывается господин Чон и, не удержавшись, целует супруга в щёку. — Просыпайся, мой ангел. Пора кушать.       — Мне снился ты… — хрипло продолжает Тэ, чуть шевелясь. — Снилось, что мы счастливы… Вдвоём. Снилось, что мы купаемся в море. Или… нет, наверно, это был океан. Огромный такой. Лазурный. Безумно красивого цвета… И глубокий-глубокий. Мы смеялись, — уголки губ приподнимаются в еле заметной улыбке. — Очень много смеялись, а потом я начал тонуть. Я чувствовал, как вода заполняет мои лёгкие, а воздуха становится всё меньше и меньше. Я пытался закричать, позвать тебя, но ничего не получалось, будто я онемел, будто все слова стали беззвучными… Было так страшно, Чонгук, а потом и вовсе темнота, словно я опустился на самое дно… Точно так, как и сейчас… — хриплый голос становится почти неслышным шёпотом. — Когда с меня снимут эту повязку? — спрашивает так, будто говорит о чём-то запретном, о том, о чём нельзя говорить вслух. — Когда я снова смогу видеть?..       Господин Чон придвигается ближе, скользит рукой по пояснице Тэхёна, залезая ею под одеяло, и притягивает его вплотную к себе.       — Помнишь, что ты мне сказал до того, как уснул, мм? — шепчет ему в подбородок, еле ощутимо прикасаясь губами. — Ты сказал, что веришь мне. Я не позволю тебе утонуть, листочек. Я скорее утоплю весь мир. Верь мне, Тэхён. Верь. Никогда не сомневайся в моих словах.       Слышится горький вздох. Такой протяжный и дрожащий.       — Нет. Даже не вздумай. Никаких слёз, любовь моя. Не нужно, — ласково целует Тэхёна в лоб. — Мы со всем справимся. Осталось потерпеть совсем чуть-чуть. Ты у меня такой сильный, — прижимает супруга ещё крепче и переплетает свои ноги с его, поглаживая обнажённое бедро под одеялом. — Храбрый. Стойкий. Ты уже проделал такой огромный путь. Не смей сдаваться, золото моё. Всё у тебя вот тут, — нежно прикасается пальцем к виску Тэ. — Всё в твоей голове, Тэхён. Собери свои мысли воедино и дай себе чёткую установку бороться.       Кажется, что Чонгук даже не осознаёт до конца, что говорит это вслух, мотивирует здесь и сейчас, призывая Тэхёна быть стойким и не опускать руки. В любой другой ситуации он бы не рискнул бросаться подобными фразами — слишком опасно. Где вероятность, что натренированный пёс не укусит хозяина? Но одно он осознаёт наверняка. Он не хочет ломать это хрупкое и нежное создание, дрожащее в его руках. Во всяком случае, не хочет этого сейчас. Не может себе позволить. Не смеет. Это было бы слишком безжалостно даже для него. И это осознание разрушает. Настолько давит, что господин Чон закрывает глаза, поджимая губы, и сдерживается от того, чтобы не зарычать на всю палату от злости. На себя. От буйной ярости, поедающей его изнутри. Сумбурные чувства. Совершенно несвойственные ему. Спектр эмоций, который он не может сейчас контролировать. И от этого становится страшно. Господин Чон боится, начиная ощущать свою уязвимость. Не перед Тэхёном, нет. А перед тем, что рождается внутри него к Тэхёну. Это не любовь пока что. Быть может, её зачатки. Но они настолько крепко и намертво вонзаются в его сердце своими толстыми и длинными корнями, что начни он сейчас выкорчёвывать их, и от сердца останется густое кровавое месиво вместо цветов, готовых вскоре распуститься.       — Я не вынесу ни капли твоих слёз, — зачем-то вслух добавляет господин Чон, а звучит так искренне и правдоподобно, что Тэхён сначала реагирует на его голос, приподнимая свою голову с подушки, а потом замирает.       Интимный момент. Интимнее секса, который был между ними двумя часами ранее. И такой хрупкий. Хрупкий, потому что невыносимо редкий.       — Тогда пообещай мне, — вдруг произносит на рваном выдохе.       — Что пообещать, золото моё?       — Пообещай мне, Чонгук, что больше никогда не заставишь меня плакать, что больше никогда не сделаешь мне больно.       И наступает тишина. Чон молчит. А объятия становятся уже не такими крепкими и тёплыми, как несколько секунд назад. И снова слышен хруст трещины между ними, которая опять начинает увеличиваться в размерах.       И всё становится понятно без слов. Тэхён мог бы переспросить, мог бы даже потребовать ответ, но… зачем? За столь короткий срок он уже успел уяснить для себя, что его муж — человек, который никогда не бросает слов на ветер. А обещания нужно сдерживать. Чонгук из тех, кто следует этому правилу всегда и во всём. Раз молчит — значит, знает, что не выполнит. Раз не выполнит, то и обещать не будет. Цепь замыкается, а сердце вновь разбивается на тысячи осколков, падая куда-то вниз. На самое дно.       — Пообедаем? — Тэ первый нарушает тишину, вылавливая из себя безмятежную улыбку и сдерживая всхлип, который готов вот-вот вырваться из него наружу вместе с любым издаваемым звуком.       А что ещё остаётся делать? Терпеть. Ещё немного. Чуть-чуть. Потерпеть, пока не снимут повязку с глаз. А дальше можно будет сбежать.

* * *

      — Ты меня расстраиваешь, листочек.       Тэхён устало зевает в ответ, почёсывая свой локоть.       — Почему мы снова возвращаемся к этому разговору, когда обсудили всё от и до уже несколько раз? — голос напротив звучит чётко и без каких-либо колебаний. И так отвратительно поучительно. — Ты меня разочаровываешь, Тэх…       — О, мне искренне жаль, — огрызается юноша, перебивая. — Надеюсь, ты сможешь пережить своё разочарование.       Утро, наполненное страстным сексом и наслаждением друг друга, внезапно перерастает в вечер, полный взаимных упрёков. Хотя… почему внезапно? Очень даже не внезапно. Обида и боль вновь начинают свирепствовать внутри Тэ. Сложно сдерживаться. Трудно улыбаться через силу. Так непросто казаться расслабленным, когда разрывает изнутри от негодования, от всё того же презрения, от злости на самого себя. И как он мог отдаться ему? Как он только мог?! Человеку, который в ответ на просьбу не причинять больше боль, не может и слова проронить.       — Хочешь лежать под капельницами? — со всей строгостью в интонации спрашивает господин Чон, сохраняя присущую ему холодность. — Я тебе это устрою. Обещаю.       Обещатель хренов.       — Позови врача. Спросим его мнение на этот счёт, мм?       — Тэхён! — раздаётся уже куда громче и требовательнее, разлетаясь эхом по палате. — Если ты не приступишь к еде прямо сейчас…       — То что? — очередная несдержанная грубость в ответ. — Я не хочу есть. Я не могу себя заставить, Чонгук. Отстань от меня.       Кажется, бушующий спектр эмоций в Тэхёне напрочь заслоняет всякий инстинкт самосохранения. Будто его никогда и не было.       — Повтори.       Тэ откидывает голову назад и рвано выдыхает со страдальческим выражением на лице, демонстрируя полное неуважение. Такое явное и очевидное. То, которое непременно должно задеть Чонгука за живое, и он это знает.       — Повтори, — снова раздаётся сбоку от него, и Чон впивается хлёстким взглядом в своего юного супруга, не отрываясь, смотрит на него в упор, чуть щурясь, и наблюдает за этой убогой клоунадой, которая на этот раз вовсе не веселит, а, скорее, начинает уже раздражать.       — Неужели у тебя нет никаких других дел? — умоляюще тянет Тэхён. — Займись работой, например, Чонгук. Хватит ко мне лезть. Я не хочу есть. Я же сказал тебе уже раз десять. Отстань от меня. Ну, правда…       Господин Чон не хотел доводить до этого. Честно не хотел. Даже не думал. Но любому терпению рано или поздно приходит конец. А сейчас Тэхён слишком перегибает. Чересчур.       — Закрой свой рот, листочек, и начинай есть. Не выводи меня.       — Ты, вроде как, рациональный человек, но говоришь такие глупости, Гуки~ииии. Как можно есть с закрытым ртом? Это же невозможно. Я ведь пообедал, а сейчас я не хочу есть. Я просто не хочу. Понимаешь?       — Тэхён, начинай есть, — настойчиво повторяет господин Чон, игнорируя колкие фразы. — Сейчас же. Не всю порцию, но хотя бы немного. Это важно для твоего восстановления. Неужели тебе нравится лежать в больнице? Ты делаешь всё возможное, чтобы твоё выздоровление затягивалось. Зачем?       Тэ игнорирует. Молчит, предпочитая вовсе свести разговор на нет.       — Знаешь, почему я ничего не ответил на твой вопрос? — внезапно господин Чон затрагивает ту самую болезненную и такую важную тему для его супруга, прекрасно осознавая, что именно она и служит катализатором такого капризного поведения. — Вовсе не по тем причинам, которые ты уже успел выдумать для себя. Я не привык обещать то, в чём не могу быть уверен, любовь моя. Это, мягко выражаясь, не вписывается в мой образ жизни и в подход к решению дел или же проблем. Вот, смотри, — сменяет тон на более мягкий и внимательный. — Ты отказываешься от ужина, а я настоятельно прошу тебя поесть. Это вызывает в тебе агрессию, так?       И снова тишина. Ни звука в ответ.       — Очевидно, что так, — хмыкает Чон и спокойно продолжает. — Ты злишься. Тебе дискомфортно от моей просьбы. Пусть даже чересчур требовательной, на твой взгляд. Выходит, так или иначе, я доставляю тебе дискомфорт своей заботой сейчас. До слёз, конечно, не дошло пока что, и я искренне надеюсь, что и не дойдёт, ведь ты у меня разумный мальчик, но, так или иначе, пообещай я тебе то, что ты просил ранее, и оказалось бы, что обещание я не держу. Верно? Если я не прав, то поправь меня, золото моё.       Тэхён охает, категорически не соглашаясь.       — Я говорил тебе не об этом, Чонгук. Ни к чему переворачивать и утрировать. Речь шла совсем о другом.       — Нет, золото моё, речь шла именно об этом. Ты попросил пообещать, что я никогда не причиню тебе боль и не заставлю тебя плакать, но как я могу взять на себя ответственность за то, что не всегда может зависеть исключительно от меня? — подчёркивает в голосе. — У меня нет сейчас ни единой цели расстраивать тебя, однако ты расстроен. Ты расстроен тем, что я заставляю тебя придерживаться графика, выписанного твоим лечащим врачом. Я делаю это ради твоего блага. Ты похудел, Тэхён, — окидывает мужа неравнодушным взглядом, пробегая глазами по безобразно выпирающим ключицам. — Я понимаю, что это на почве стресса от пережитого, но не могу позволить себе спокойно смотреть на то, как ты издеваешься над своим организмом. Уж извини, — уверенно добавляет. — И ты можешь, сколько тебе угодно, брыкаться и воспринимать мою заботу за досаждение тебе, но я не стану потакать твоему упорному, пусть и неосознанному, саморазрушению. Я прошу тебя подумать над моими словами и относиться ко всему происходящему чуть более серьёзно, любовь моя. Ты уже далеко не ребёнок, хоть и мой маленький мальчик. И я прошу всё же поесть тебя. Две просьбы. Всего две. Разве это так много, Тэхён?       Тэ прикусывает нижнюю губу, и Чонгук замечает, как под медицинской маской сдвигаются его брови, забавно топорщась волнообразными дугами. Ну, должно быть, капризы на этом точно не прекратятся. Такое лицо может быть только в том случае, когда человек до конца готов не соглашаться, но неожиданно даже для господина Чон Тэхён вдруг тихо отвечает:       — Я правда пытался поесть, — берёт в руку вилку, нащупывая её на подносе. — Я даже съел чуть-чуть, — пальцами второй руки теперь уже нащупывает перед собой тарелку и придвигает её ближе к себе, склоняясь над ней. — Но в горло не лезет ни кусок.       — Хотя бы чуть-чуть ещё, — слышно, как по полу скользит стул, и Чонгук садится рядом со своим супругом, дотрагиваясь до его тыльной стороны ладони. — Давай я тебе помогу?       Тэхён сдаётся. Молча отпускает вилку из рук, позволяя забрать её, и приоткрывает губы. Чувствует себя беспомощным маленьким ребёнком, которого должны кормить с ложечки. Поганое ощущение. Быть беспомощным — это отвратительное чувство, пробуждающее ненависть к самому себе. Но где найти силы, когда их просто нет? Где?.. Если бы можно было взамен им отдать всё, что у него есть, он непременно бы так и поступил.       Но Тэхёну даже отдавать нечего. Что у него, по сути, есть?       В нос ударяет запах тушёной курицы с овощами. Тэ морщится в неприязни. Это не аромат. Это вонь. Самая настоящая. Настолько не хочется, что начинает подташнивать.       — Я не могу…       — Забудь эту фразу. В нашей семье нет такого понятия, как не могу.       Тэхён, пересиливая себя, позволяет мужу поднести вилку с едой к своему рту, надкусывает, принимаясь кое-как жевать, а после резко отворачивается в сторону от него, вытягивает перед собой руку и принимается перебирать пальцами воздух, явно прося стакан с водой. И как только Чон тянется к бутылке, юноша не успевает сделать вдох, нагибается ещё ниже, а чувство тошноты возрастает с ещё большей силой.       — Тэхён?       Тэ начинает рвать, а остатки пищи летят на пол ему под ноги. Боже, как же ужасно. Просто ужасно!.. При собственном муже. Но куда более отвратное чувство — это тошнота на пустой желудок, когда позывы к рвоте скручивают живот, а выйти наружу нечему.       — Ничего страшного, — уверенно произносит Чон без тени сомнений, быстро поднимается на ноги, отходит от Тэхёна буквально на пару шагов и тут же нажимает на кнопку вызова медицинского персонала, возвращаясь к супругу. — Попей, — протягивает ему бутылку с водой, склоняясь над ним. — Попей, чтобы полегчало, слышишь?       — Я не могу… — скулит Тэ, жадно глотая воздух, и простанывает, задыхаясь. — Я правда не могу есть… Я не вру… Чонгук…       — Ты не врёшь, — успокаивающе подхватывает господин Чон, соглашаясь с ним, и поворачивается к двери, когда в палату заходит медсестра и доктор Лебедев. — Тэхёна тошнит, — чётко и по делу обозначает Чонгук.       — Ну, без паники, Тэхён, — Владлен сразу же обращается к своему пациенту и подходит к нему. — Ещё тошнит? — уточняет, внимательно наблюдая за ним. — Если нет, то давай приляжем, хорошо? — протягивает ему руку. — Я измерю тебе давление.       — Голова кружится… — еле шепчет юноша, хватаясь за предплечье мужчины.       — Тем более. Нужно лечь. Аккуратно, — разворачивает к себе, чтобы Тэ не наступил в собственную рвоту. — Пару шагов пройти.       Господин Чон действует на опережение. Осторожно подхватывает своего юного супруга на руки и так же осторожно укладывает его на кровать.       — Возьмём экспресс-тест на глюкозу, — оперативно обозначает Владлен медсестре. — И готовьте сразу капельницу, пожалуй.       Доктор Лебедев торопливо обрабатывает палец Тэхёна стерильной салфеткой со спиртом, мигом прокалывает его иголкой, выдавливая каплю крови, и мажет подушечкой пальца сменную полоску в глюкометре, дожидаясь показаний на приборе.       — Так я и думал, — сообщает он, поднимая глаза на господина Чон. — Очень низкий уровень сахара в крови. Три и один, — обращается он к женщине, а после сменяет тон на куда более нервный. — Хватит возиться с посудой. Капельницу. Живо!

* * *

      — Это вызвано сильным переутомлением, повышенной нервозностью и, безусловно, отсутствием правильного и сбалансированного питания, — доктор Лебедев указывает рукой на кресло в своём кабинете, предлагая господину Чон присесть. — Идеальное комбо. Отвечу сразу. Да, это опасно, если не взять ситуацию под контроль. Подобные сбои в организме могут привести к непоправимым последствиям. Тэхён истощён. Как физически, так и морально, а наше тело, увы, не железное. Сейчас Тэхён уснул благодаря успокоительному и поставленной ему капельнице. Я лично через пару часов подойду к нему, чтобы проверить его состояние.       — Благодарю за оперативность, — кивает ему Чонгук.       — Господин Чон, я не хочу лезть не в своё дело, но вашему супругу требуется полный покой. Я понимаю, что вы беспокоитесь за него, но я бы настаивал на том, чтобы некоторое время он находился один в палате. Быть может, ваше присутствие сейчас его… излишне нервирует. Прошу не принимать на личный счёт.       Чон приподнимает бровь, впивается ледяным взглядом в собеседника перед собой и откидывается на спинку кресла, укладывая ногу на ногу.       — Настаиваете, значит? — задумчиво переспрашивает, сдерживая надменную ухмылку.       — В целях сохранности вверенного мне пациента и его жизни? Да, господин Чон. Именно настаиваю.       — Моему супругу лучше рядом со мной. Это не обсуждается.       — Быть может, мы спросим у вашего супруга, что будет для него лучше? Давайте обратимся к его мнению, господин Чон? Думаю, его ответ прояснит наши… очень грубо выражаясь, разногласия в данном вопросе. Что скажете?       Чон сверлит пронизывающим до костей взглядом мужчину, сидящего за столом напротив него. Какой смелый. Ну, надо же. Похвально, конечно, что так отстаивает пациента. Тем более его мальчика. Это даже цепляет и вызывает уважение. Да, перемешанное с лёгким уже раздражением, но всё же уважение. Для Чонгука большая редкость уважать кого-либо. Слишком мало тех, кто этого действительно заслуживает, по его мнению.

* * *

      — Как ты себя чувствуешь, Тэхён?       — Уже лучше, — сонно отвечает Тэ, зевая.       Владлен по привычке поправляет на себе очки, рассматривая юношу: что-то выдаёт его постоянное внутреннее беспокойство. Вот только что именно?       — Я подумал, что было бы здорово поговорить о твоём состоянии наедине в отсутствии твоего супруга. Что скажешь? — в голосе слышатся нотки доброжелательности и открытости, которые так и располагают к себе, но Тэхён наоборот замолкает, а на лице возникает смущение.       — Почему… вы так подумали? — Тэхён поворачивает голову вбок, прислушиваясь, и складывается такое ощущение, будто он изо всех сил старается понять, действительно ли в палате только он и врач.       — Быть может, я не совсем правильно выразился, — торопится объяснить доктор Лебедев. — Порой в присутствии родных и близких сложно открыто говорить о своих настоящих чувствах, потому что мы боимся расстроить их и заставить переживать. Так, нам кажется, мы проявляем свою заботу по отношению к ним, и это абсолютно нормально. Должно быть, ты тоже не хотел бы лишний раз заставлять любимого мужа нервничать и волноваться за тебя, верно?       — Угу.       — Скажи, если бы ты находился в палате один, как думаешь, ты чувствовал бы себя спокойнее?       Тэхён перебирает пальцами край одеяла, то сжимая его, то разжимая.       — Я не совсем понимаю, к чему вы клоните, Влад… — размыто отвечает Тэ и замолкает, а после добавляет, как выученное правило у доски. — Чонгук делает всё возможное для моего восстановления.       — О, я даже не сомневаюсь в этом, Тэхён, — с уверенностью отзывается Лебедев, поддакивая ему. — Он действительно крайне трепетно подходит ко всем аспектам твоего лечения. Но я спрашивал не об этом.       — Я рад, что он рядом в это сложное для меня время… — юноша выдавливает лёгкую и беззаботную улыбку, но из-за напряжения ничего не получается, а уголки губ неестественно вздрагивают, больше напоминая нелепую гримасу.       — Я понял. Тогда не о чем беспокоиться, — с притворным облегчением хмыкает врач. — Просто в какой-то момент мне показалось, что ты…       — Вам показалось, — внезапно резко перебивает его Тэ. — Вы пришли, чтобы поговорить о Чонгуке или о моём состоянии? Когда мне снимут повязку? Когда я смогу снова видеть?       — Полагаю, что мы снимем повязку в конце этой недели, — с энтузиазмом сообщает Владлен. — Но при условии, если ты будешь соблюдать все указания врачей.       У Тэхёна сбивается дыхание, а сердце замирает от радости. В конце недели! Это же совсем скоро. Всего несколько дней потерпеть, и он снова сможет видеть. Даже не верится.       Осталось потерпеть всего четыре дня.       Потерпеть ещё чуть-чуть.       — Правда, — подтверждает свои слова доктор Лебедев. — Тэхён, я хочу, чтобы ты завтра пообщался с одним специалистом из нашего центра. Он крайне опытен и мог бы тебе помочь, как мне кажется. Он задаст тебе несколько уточняющих вопросов о твоём состоянии. Я надеюсь, что ты сможешь довериться ему и быть откровенным с ним. Уверен, что вы сможете найти общий язык, а ты, в свою очередь, обретёшь в его лице того, кто поможет тебе разобраться в самом себе и в своих чувствах. Это важно, Тэхён, ведь, как говорится, лучшее лекарство для больного — это положительный и хороший настрой.

* * *

      Утро вновь началось банально — со сдачи анализов и процедур. Это настолько скучно, что хочется выть волком и лезть на стены. Ну, а что? В сложившейся ситуации вполне себе развлечение. Лежать целый день в кровати — это хуже любого издевательства.       Тэхён, прислушиваясь, поворачивает голову в сторону двери в палату и уже по привычке делает глубокий вдох. Забавно, но за то время, что он полностью лишён зрения, он научился различать окружающих его людей по запаху. Каждый человек, совершенно каждый, имеет свой собственный аромат. И дело даже не в парфюме, который они носят. Хосок, например, пахнет чистой одеждой, накрахмаленным бельём, морозной свежестью — такой, что рядом с ним становится холодно, будто ты ранним утром, с первыми лучами выглядывающего из-за горизонта солнца, вышел из маленького деревянного домика на крыльцо под треск заснеженных елей. Амалия, медсестра, которая за ним присматривает и, чего уж скрывать, выполняет любые его просьбы, имеет запах молочного коктейля с ноткой ванили. Тэхён представляет её полноватой улыбчивой женщиной, у которой всегда в кармане медицинской формы припрятана карамельная конфета. И это чистая правда. Каждый вечер, заходя в палату перед сном, чтобы проверить своего пациента, она делится с ним маленькой сосательной конфеткой. Вчера конфета была со вкусом вишни с приятной кислинкой. Интересно, какая будет сегодня? Может, со вкусом апельсина?       А какой запах у Чонгука? Чем он пахнет?.. Что-то похожее на…       — Доброе утро, Тэхён, — в палате звучит тихий мужской голос. Приятный. Сразу же располагающий к себе. Глубокий. — Мы ещё с тобой не знакомы, поэтому позволь мне представиться. Меня зовут Эрих фон Вагнер. Я врач. Как ты себя чувствуешь?       Вот это имя… На мгновение Тэхёну кажется, что перед ним стоит граф, не меньше. Поклониться, что ли, в знак уважения? А то как-то неудобно даже…       — Здравствуйте, — спешит ответить Тэ, приподнимаясь с подушки. — Всё… нормально. Я в порядке.       — Это замечательно, — любезно подмечает мужчина, проходит в палату и плотно закрывает за собой дверь, присаживаясь в кресло, расположенное напротив кровати. — Если ты не против, то я хотел бы чуть более подробно поговорить о твоём состоянии.       Тэхён тянется рукой к своей голове и торопливо поправляет светлые взъерошенные волосы, зачёсывая их пальцами назад.       — Ладно… — звучит как-то неуверенно. — Вы мой новый доктор? — обеспокоенно уточняет Тэ у незнакомца. — Владлен больше не мой лечащий врач? Что-то случилось?       — Доктор Лебедев по-прежнему твой лечащий врач, — мягко поясняет мужчина, аккуратно подбирая слова. — Не переживай. Я специализируюсь совершенно на другом.       — На другом? — заметно, как из-под медицинской повязки начинают выглядывать приподнятые от удивления и непонимания брови. — Вы окулист, да? — с наивной надеждой.       — Я психиатр, Тэхён, поэтому вряд ли мог бы быть твоим лечащим врачом, — отшучивается доктор фон Вагнер, чтобы разрядить натянутую обстановку и попробовать хоть немного расслабить юношу и настроить на беседу.       Тэ замолкает, обдумывая только что услышанное, и неуверенно спрашивает:       — Тогда зачем вы здесь?..       — Не стану скрывать, что твоим состоянием обеспокоен доктор Лебедев. Он попросил меня заглянуть к тебе и узнать, как ты себя чувствуешь, не беспокоит ли тебя что-то, как ты спишь и, — особо подчёркивает. — Почему ты так мало кушаешь. Надеюсь, что ты не будешь против побеседовать со мной об этом?       Юноша напряжённо сглатывает несколько раз, чувствуя, как во рту становится сухо. Вовсе не из-за того, что он хочет пить. Нет. Подбирается предательская паника.       — А Чонгук?       Доктор фон Вагнер замирает и тут же поднимает пронизывающий взгляд на Тэхёна.       — Чонгук? — заинтересованно переспрашивает у него.       — Мой муж знает, что вы здесь? Он… в курсе этого разговора? — почти что шепчет Тэ, принимаясь сминать пододеяльник длинными пальцами. Нервничает. Это опытному психиатру становится очевидно сразу.       — Понимаю твою обеспокоенность. Твой муж очень переживает за тебя и стремится создать самые лучшие условия для твоего восстановл...       — Он знает, что вы здесь? — перебивает Тэхён, не дослушав, и полностью садится. — Вы предупредили его о нашем разговоре?       — А должен был?       «Конечно, да! Конечно. Вы обязаны были согласовать с ним любой свой чих в мою сторону, доктор фон Вагнер, если не хотите проблем. Ни себе. Ни мне» — остаётся не озвученным. Остаётся глубокой тоской где-то внутри. Тоской, от которой нет никакого лекарства.       — Тэхён, я зашёл к тебе на правах врача, чтобы узнать о твоём самочувствии. Не думаю, что подобное есть необходимость согласовывать. Или, — мужчина чуть понижает голос, но это не мешает тому, что сказанное им становится более чётким для восприятия. — Всё же есть?       — Он любит контролировать, — зачем-то признаётся Тэхён. — С того момента, когда я вылез из комы, прошло не так уж и много времени, но одно я смог понять наверняка — Чонгук привык держать абсолютно всё и абсолютно всех под контролем.       — И тебя, Тэхён?       — Да.       О, зачем? Зачем? Зачем?! Зачем он это сказал? Почему он не подумал перед тем, как ответить? Кто его за язык тянул? Можно ведь было промолчать. Просто ничего не говорить. Тэхён, какой же ты дурак…       — Ясно. Поговорим об этом? — доктор фон Вагнер устраивается удобнее в кресле.       — Нет, — звучит грубо. Нет, даже слишком агрессивно. — То есть… — сразу же добавляет юноша более сдержанно. — Я не то имел ввиду… Он заботится обо мне и не хочет, чтобы я лишний раз… — что? Вот что сказать? — Переживал.       — Но ты переживаешь, верно?       Тэхён отрицательно машет головой, перебирая пальцами одеяло.       — Нет поводов…       — Разве? Травма глаз, полагаю, весьма веский повод, чтобы переживать. Как и переезд в другую страну, — любезно подытоживает фон Вагнер. — Может, попробуем тогда поговорить о твоей потере памяти? Что скажешь? — переводит тему разговора и делает акцент на том, что действительно должно быть важно для пациента. — Воспоминания, — хмыкает он. — Бывают ли? Если да, то какие?       У Тэхёна учащается сердцебиение. Чёрт возьми, это такой ценный и значимый для него вопрос, который он впервые слышит за эти пару месяцев. Никто, даже Чонгук, ни разу его об этом не спрашивали, будто все вокруг приняли, что память уже никогда к нему не вернётся. Будто поставили крест на нём. Словно похоронили заживо.       — Да… — тихо и опасливо отвечает Тэхён.       Как же хочется поговорить об этом, поделиться, рассказать, но как же страшно. Плачевный и неприятный опыт всегда оставляет болезненные шрамы. Можно ли доверять всем этим людям? Действительно ли они искренние? Или это проверка от Чонгука? В клинике в Сиднее ни врачи, ни кто-либо из медицинского персонала не отозвались ни на одну просьбу о помощи. Они просто не слушали. Не слышали. Молча проходили мимо.       — Так это же прекрасно! — восклицает мужчина. — Они помогают тебе, должно быть, верно?       Нет, не верно.       — Скорее, они всё усложняют… — с горечью отзывается Тэхён. И вовсе не лжёт. Ни капельки.       — Почему?       — Они не настоящие.       — Не настоящие? — с нескрываемым удивлением переспрашивает доктор фон Вагнер. — Почему ты так думаешь?       — Чонгук говорит, что у меня слишком бурная фантазия, а все мои воспоминания — не более, чем плод воображения. Разве у меня есть повод не верить собственному мужу? — Тэхён специально задаёт этот вопрос, осознавая его абсурдность для самого себя, но так есть пусть и наивный, но хоть какой-то шанс прощупать почву и понять, что за человек сейчас находится перед ним.       — Было бы замечательно, если бы на этот вопрос ты ответил сам, Тэхён. И ответил честно.       — Чонгук любит меня, поддерживает меня, помогает мне восстановить зрение. Он… прекрасный муж.       Доктор фон Вагнер тихо выдыхает. Очевидно, что откровенной беседы не выйдет. Всё, что произносит Тэ вслух — не более, чем заученные фразы. Они даже звучат искусственно.       — Какие воспоминания всплывают в твоей памяти? О чём они? Или о ком?       — Два дня назад я вспомнил… — запинается и замолкает. Даже произносить вслух тревожно. — Мне казалось, что это мои родители, но… Но это не так. Это не они. Это моя бурная фантазия. Простите. Я устал и хотел бы поспать, — лжёт он, чтобы избежать разговора.       — Об этом сказал тебе твой супруг?       Тэхён молчит. Ну, а что ему ответить?       — Ты что-нибудь слышал о гипнозе, Тэхён? — звучит внезапный и такой неожиданный вопрос.       Тэ нервно сглатывает. Гипноз. Это ведь то самое, о чём он разговаривал с Чонгуком, то самое, что они обсуждали с Кайлой. Это то, что может помочь ему вспомнить хоть что-то, хотя бы капельку его жизни до этой проклятой аварии. Кажется, что воздух тяжелеет вокруг него, а каждая мышца в теле вот-вот надорвётся от внутреннего напряжения.       — Да… — с комом в горле кивает в ответ Тэ, чуть наклоняясь вперёд и тем самым давая психотерапевту понять, что готов сейчас слушать всё, что он скажет.       — Это хорошо, — мычит доктор фон Вагнер. — Как ты смотришь на то, если мы с тобой попробуем провести сеанс гипноза, чтобы проникнуть в твои самые глубокие воспоминания? Заодно и проверим, такой ли безудержной фантазией ты обладаешь, как уверяет тебя твой супруг. Вдруг истина блуждает где-то очень близко с вымыслом? Только… — тихо подчёркивает с дружелюбной улыбкой на губах. — Это будет наша с тобой тайна.