Антипод.

* * *

      Крепость духа. Власть. Навык держать чувства и эмоции в узде. Стойкость. Принципиальность. Следование собственным постулатам. Постановка чётких задач, целей и их достижение. Умение зарабатывать. Деньги. Большие деньги. Очень огромные деньги. Организованность. Воспитание. Богатая и красивая речь. Твёрдость характера. Способность убеждать. Всё это признаки силы. Но они меркнут и бледнеют, если человек не способен прощать. Жажда мести поглощает, поедая всё на своём пути, калечит и уродует, оставляя глубокие шрамы, и надевает ошейники даже на самых сильных мира сего.       Слабые не умеют прощать.              В больнице пахнет тоской и грустью…       Запахи таблеток, хлорки и лечебных мазей, мешаясь в один ком, уже постоянно стоят в носу, обволакивая всю палату плотной завесой. Они стали уже привычными для Тэхёна, но всё равно продолжают вызывать чувство тошноты. Воздуха… Не хватает свежего прохладного воздуха, чтобы вдохнуть полной грудью и вырваться из этого заточения.       Не хватает свободы…       От давящего чувства безысходности, страха и боли хочется лезть на стены. Тело постоянно затекает от одного и того же положения на спине, а мышцы устают и болезненно ноют. Постельный режим — то ещё испытание. Но нет ничего хуже этой беспроглядной и омерзительной темноты, в которую в одночасье погрузился весь мир Тэхёна.       Этой ночью удалось хотя бы немного поспать. Но это лишь благодаря успокоительному препарату, выписанному доктором Льюисом. Иначе Тэ не уснул бы, потому что в голове неустанно роились мысли о ребёнке Чонгука. Почему его муж ни разу не говорил об этом?.. Почему в доме нет ни одного упоминания о его сыне? Хотя… К чему фотографии и разговоры о нём? Воспоминания лишь больно ранили бы и напоминали о случившейся трагедии… К чему ворошить прошлое? Зачем?.. Каждый переживает боль по-своему: кому-то легче выплёскивать её со словами и слезами наружу, другие же, напротив, проживают этот шторм тихо и безмолвно где-то внутри себя, наблюдая, как их корабль медленно идёт ко дну, погружаясь под толщу мрачных вод.       — И всё же не будем пока что рисковать и пробовать снять повязку, — воодушевлённо заявляет врач. — Думаю, ещё дней пять не помешает. В другой клинике специалисты оценят твоё состояние и примут решение, когда можно будет потихонечку открывать глаза, Тэхён. К перелёту ты вполне готов, — голос становится ещё более вдохновлённым.       И чему только он радуется? Тому, что снимает с себя ответственность? Тому, что запросто отпускает пациента с тираном? Тому, что не осмелился вызывать полицию и хотя бы постараться помочь?       — Твой супруг уже подписал все бумаги и скоро подойдёт в палату, — продолжает доктор Льюис.       — А я?       — Прости? — хмыкает мужчина. — Не совсем понял твой вопрос.       — Вы сказали, что мой супруг подписал все бумаги… Вы произнесли это, словно зачитали приговор. А я? — тихо повторяет свой вопрос Тэхён, сжимая пальцами край одеяла. — Моё мнение никого не интересует? Моё согласие? Моя позиция? Моё отношение ко всему происходящему?       Юноша знает, что все эти вопросы бесполезны. Но не спросить — чертовски больно.       — Твоё согласие уже звучало, любовь моя. В тот момент, когда ты согласился стать моим мужем. Его вполне достаточно. Других мне не требуется.       До мурашек знакомый голос. Голос, который, кажется, проник уже под кожу.       — Оставлю вас наедине, — доктор Льюис любезно кивает господину Чон и незамедлительно покидает больничную палату, прикрывая за собой дверь.       — Продолжаешь капризничать, золото моё? — Чонгук подходит к креслу, кладёт на подлокотник свой пиджак и устремляет изучающий взгляд на Тэхёна. — Мне всегда казалось, что трудности позволяют быстрее повзрослеть. В твоём случае это почему-то работает в обратную сторону. Парадокс.       Тэхён робко выдыхает. Хочется ответить. Хочется огрызнуться. Хочется яростно зарычать, чтобы достучаться, чтобы быть услышанным, чтобы донести свою истину.       — Тэхён, — господин Чон придвигает стул почти вплотную к койке и присаживается рядом с юношей. — Меня поражает, что я вынужден объяснять тебе самые обыкновенные и обыденные вещи. Сейчас самое главное — это твоё лечение и восстановление зрения. Любой ценой. Любыми методами. Скажи мне, радость моя, ты хочешь остаться слепым, мм?       Режет по живому. Прямо по кровоточащим ранам. Без всякой анестезии.       — Не хочу.       — Не хочу, — с расстановкой в голосе повторяет за ним Чонгук. — Тогда я совсем теряю всякую логическую цепочку в твоих поступках и в твоём поведении. Ты должен быть чуть более благодарным, золото моё. Я из кожи вон лезу, чтобы помочь тебе, чтобы спасти тебя и вытащить из этой катастрофы, а ты раз за разом противишься. Зачем, мм?       Ты должен быть чуть более благодарным…       И как у него только язык поворачивается упрекать в этом?..       — Я благодарен… — выдавливает из себя Тэ, перебирая слова. — Тебе… Спасибо, что ты помогаешь мне, но я…       — И вновь эти пресловутые «но». Кажется, мы с тобой уже как-то обсуждали, что при утвердительном ответе не может быть никаких противоречий. Листочек, пожалуйста, учись правильно и достойно вести диалоги.       Тэхён машинально убирает руку и старается спрятать её под одеялом, когда чувствует, как пальцы мужа дотрагиваются до неё, намереваясь крепко сжать.       — И всё же есть пресловутое «но», — холодно продолжает юноша, игнорируя замечание. — Я не хочу с тобой быть. Я хочу развестись.       Ощущение, будто Тэхён пробежал целый марафон, добрался до финиша и вот-вот задохнётся от нехватки кислорода. Сердце бешено стучит в груди. Пульс учащается. В ушах появляется назойливый звон. Страшно. Не от мыслей о том, какая последует реакция у Чонгука на эти слова, а от того, что он произносит это вслух в присутствии того, кто может и действительно помогает ему. Единственного родного и близкого человека. Но того человека, который так унизил и оскорбил, втоптав в грязь своим поступком.       — Мы обсудим это, но только после того, как ты пройдёшь весь курс лечения. Сейчас не до этих наивных глупостей, вызванных юношеским максимализмом.       — Глупостей? — обречённо вздыхает Тэхён, приподнимаясь с подушки. — Чонгук, но это не глупости… Ты меня изнасиловал!       — О, нет, любовь моя. Ты судишь исключительно под призмой своего восприятия. Это была всего лишь воспитательная мера, — господин Чон переходит с мягкого и мелодичного тона на более суровый и твёрдый. — Я показал тебе, чем закончилась бы твоя безобидная, как тебе кажется, и приятная прогулка по подворотням Сиднея в компании столь воспитанных джентельменов. Не разочаровывай меня, Тэхён. Не заставляй думать, что ты этого действительно не понимаешь. И прекрати себя жалеть.       Тэхён размыкает пухлые губы и простанывает вслух, поддаваясь бушующим в нём эмоциям. Жалеть?!       — Я проявил к тебе милосердие, а мог бы поступить куда более жёстко, мой ангел, — спокойно и уверенно продолжает господин Чон. — Но не стал, сославшись исключительно на то, что, даже оступившись, ты осознаешь свою ошибку и сделаешь правильные выводы. Хочешь сотворить из меня монстра, мой маленький? Хочешь таким образом переложить на меня всю ответственность? Скажи, а среди твоих бесконечных обвинений ко мне проскользнула хотя бы раз мысль о том, как сильно ты заставил меня переживать? За тебя, Тэхён. За твою жизнь. А если бы я не оказался по воле случая в этом гадюшнике, где вы устроили привал? А если бы тебя пустили по кругу прям там, мм?       — Там был твой брат! — сдавленно вырывается из Тэ. — Он бы…       — Я наблюдал из окна автомобиля за тем, что он, Тэхён. Он бы ничего не смог сделать. Как и ты. Не вынуждай меня тратить время ещё и на то, чтобы объяснять тебе столь очевидные вещи. То, что произошло — исключительно твоя вина, листочек, хочешь ты это признавать или нет. Ты можешь отрицать этот факт. Можешь бежать от этой правды, как от огня, но легче тебе не станет. Как и мне. Разрушить куда проще, чем сохранить или построить.       — И это мне говоришь ты, Чонгук?! Ты сам предложил развод! Ты сам…       — Я дал нам время, чтобы остыть. Развод? Хм, верно, я упомянул о нём, но это уже крайняя мера, Тэхён. Не думай, что я так просто намерен тебя отпустить, — успевает схватить юного мужа за руку и притянуть её к своему лицу. — Во всяком случае, пока я не восстановлю тебе зрение, — специально добавляет, ударяя по самому больному и значимому, и сразу же целует тыльную сторону ладони. — Всё, что от тебя сейчас требуется — это выполнение всех рекомендаций врачей. Потерпи уж, золото моё, если не хочешь остаться слепым на всю оставшуюся жизнь. К тому же, Тэхён, мы отправляемся в потрясающее место и в один из лучших реабилитационных центров отельного типа. Для тебя я арендовал целое отдельное крыло на этаже, а твоим лечением будут заниматься лучшие медики Германии. Ты должен быть счастлив, любимый.       — Но я несчастлив в этом браке… И ты, по всей вероятности. Наш брак… отвратителен!       — Простите, что отвлекаю, господин Чон, — в палате вновь появляется доктор Льюис. — Мне необходимо подготовить весь пакет документов, — подходит к нему и протягивает планшет с бумагами. — Ознакомьтесь и подпишите, пожалуйста.       — Что в этих бумагах?! — мгновенно оживляется и вмешивается Тэ, аккуратно поднимаясь и садясь. — Зачитайте мне вслух! Я хочу знать! Я должен знать, какие документы вы подписываете без моего ведома!       — Помолчи.       — Хватит уже затыкать мне рот! — со злостью в голосе выдавливает из себя Тэхён. — Ты не имеешь права решать, что…       — Ты слишком эмоционален. Демонстрировать так рьяно свои эмоции, тем более в присутствии посторонних людей, равносильно тому, что истекать кровью рядом с голодным тигром. Говоришь, наш брак отвратителен? Считаешь меня бездушным? Что ты знаешь о семейной жизни, Тэхён? Кого ты помнишь из достойных мужчин, которых пытаешься привести в пример? Твой новый работодатель, видимо? — господин Чон забирает из рук врача документы. — Рассказать тебе, что такое среднестатистический счастливый брак? Это по выходным пара бутылочек дешёвого пива перед телевизором за просмотром идиотского вечернего сериала, который неминуемо ведёт к деградации, сидя на диване в замызганной гостиной. А спустя несколько минут ты слышишь безобидное «любимая, мне надо отойти в туалет», а сам глава семьи садится на унитаз и строчит жалкое смс любовнице или дрочит. Мерзость, листочек, не так ли? Счастливый брак, о котором ты размышляешь — это сплошное враньё. Как и счастливая жизнь, которой ты в силу юношеского максимализма грезишь. Скучный секс, который спасает лишь просмотр грязной порнухи, бытовые нескончаемые проблемы, рабство от социальных сетей, потому что это единственное место, где ты можешь хоть как-то самоутвердиться, нелюбимая работа, за которую ты получаешь гроши и мужик рядом, от которого тебя воротит каждый день и каждую ночь. Это ты называешь счастьем?       — Свободу. Счастье заключается в свободе! — Тэхён прислушивается. Тревога нарастает, пульс учащается. Не видеть слишком страшно. Ощущение, будто вот-вот тебя столкнут вниз с огромной высоты.       — Свобода — это иллюзия, золото моё. Её не существует в природе. И чем раньше ты это поймёшь, тем меньше разочарований будет в твоей жизни. Свободным может быть только тот, кто готов лишиться всего. Скажи, ты готов лишиться зрения навсегда?       Чонгук ставит на каждом листе свою размашистую подпись с плавными витиеватыми закруглёнными линиями и отдаёт планшет Льюису.       — Теперь всё готово? — невзначай интересуется у него. — Вы успеете в электронном виде передать часть документов к поступлению Тэхёна в клинику?       — Без проблем, — уверяет его доктор. — Подписи — это лишь формальность. Всё будет сделано в лучшем виде. Документы о выписке почти готовы. История болезни тоже.       Какая невыносимая надменность. Какая издёвка над человеческой личностью. Над человеческой жизнью. Какая немыслимая гордыня.       — Прекратите! — шипит Тэхён, внимая каждое сказанное ими слово. — Перестаньте говорить обо мне, как о товаре! Доктор Льюис, этот человек пытается незаконным способом вывезти меня из страны без моего согласия! — тянется рукой, старательно пытаясь ухватиться за него. — Неужели вы этого не видите?! Почему вы меня игнорируете?!       — Тэхён, в действиях твоего супруга нет ничего противоправного, — с уверенностью в каждой произносимой фразе принимается объяснять мужчина. — Он действует в рамках документа об опекунстве, который позволяет ему принимать решения за тебя в том случае, когда ты не можешь самостоятельно брать ответственность за себя и свою жизнь. Сейчас именно такая. Ты находишься в нестабильном эмоциональном состоянии, слишком остро реагируешь на любую новую информацию и, конечно же, излишне переживаешь. Господин Чон хочет тебе помочь и подобрал одно из самых эффективных и качественных лечений. Ты должен быть счастлив, Тэхён, что в трудную минуту твои близкие люди поддерживают тебя и находятся рядом.       Мир рушится, превращаясь в обломки несбыточных надежд. Всё в груди холодеет. Тело сковывают мелкие мурашки от услышанного, появляется лёгкое головокружение. Не хватает воздуха. Не хватает сил. Не хватает понимания, чтобы осознать весь масштаб западни, в которую угодил Тэхён.       — Документ об опекунстве? — запинаясь от шока, переспрашивает Тэ. — Что за документ? Почему я впервые о нём слышу?!       — Доктор Льюис, я благодарю вас за столь детальные и необходимые сейчас разъяснения. Если от меня больше ничего не требуется, то вы свободны.       Чон взглядом указывает на дверь, молча приказывая покинуть палату и оставить их с Тэхёном наедине.       — Твоя истерика зашла слишком далеко, листочек. Самое время взять себя в руки и законч…       — Что за опекунство, Чонгук?! Какого чёрта?!       — Да, такой документ на самом деле имеется, — низко продолжает господин Чон, поправляя запонку из белого золота на чёрной рубашке. — Мы его оформили, когда тебе было семнадцать лет. Он необходим был, чтобы я мог беспрепятственно забрать тебя из детского дома в Корее и увезти в Австралию. На нём есть твоя подпись, нотариально заверенная, а также справка, написанная твоей рукой, что ты даёшь полное согласие на опеку над собой в лице меня. Ох, погоди, моя радость, не спеши меня перебивать, потому что я знаю, какой вопрос сейчас последует. Почему документ не аннулирован, раз ты уже совершеннолетний, верно? Мы разговаривали об этом, и я спрашивал тебя о том, хочешь ли ты снять моё опекунство, но ты ответил мне, что оно тебя ни коем образом не тяготит и не мешает качеству твоей жизни. В свою очередь я могу лишь добавить то, что сейчас я действую в рамках закона исключительно ради твоего благополучия. И до тех пор, пока ты не придёшь в стабильное эмоциональное состояние, до тех пор, пока ты не сможешь трезво оценивать ситуацию вокруг себя и самостоятельно управлять своей жизнью, именно я буду решать за тебя, что тебе необходимо и как нужно действовать. Пожалуйста, уясни это сейчас и постарайся запомнить, чтобы больше нам не приходилось заводить подобные разговоры. Надеюсь, ты меня услышал?       — Чонгук, но…       — Золото моё, ты меня понял? Ты меня услышал, мм?       Тэхён не в состоянии подобрать слова и ответить сразу. Его безжалостно сковывает ужас суровой реальности, сдавливает, сжимает, как крепкими металлическими цепями, из которых никак не вырваться.       Капкан. Это захлопнувшиеся на его ногах и руках многочисленные капканы, ломающие до костей.       Молчаливо кивает в ответ на вопросы.       — Я рад, что смог донести до тебя самое важное, — господин Чон подходит к больничной кровати, а его пальцы оказываются на подбородке Тэ. — Больше всего я хочу снова увидеть твои прекрасные глаза и твою очаровательную улыбку, моя прелесть, — сдавливает чуть сильнее, поднимая лицо мужа на себя. — И я сделаю всё, что в моих силах, чтобы как можно скорее избавить тебя от этой повязки на глазах. Верь мне, Тэхён. Ты должен верить мне, листочек. Ты должен слушаться меня, — наклоняется к нему и ласково целует в лоб, утыкаясь носом в копну светлых взъерошенных волос. — Тогда у нас не будет возникать никаких проблем. Мы вылетаем сегодня вечером.

* * *

      Чимин осторожно выходит из своей комнаты и прислушивается. Подходит к лестнице, наклоняется чуть вперёд, упираясь руками об перила, и пытается уловить, внизу ли его старший брат. Кажется, всё спокойно. Значит, опять зависает в своём кабинете. Тихо выдыхает, оборачивается и резко замирает, когда сталкивается взглядами с Чонгуком.       — Ты словно призрак! — глухо произносит он. — Напугал!       — Бояться нужно живых, Чимин, а не призраков, — обрубает его господин Чон, застёгивая пуговицы рубашки у горла.       — Я искал тебя, чтобы узнать… — начинает мяться и опускает глаза в пол. — Узнать, как там Тэ? С ним всё в порядке? Он будет видеть? — с надеждой в голосе пробует выяснить.       Изнутри захлёстывает очередная волна ядовитого стыда. Не винить себя невозможно. Преступно. Бесчеловечно. А делать вид, будто ничего не было — высшая степень безнравственности.       И зачем он только спросил? Лучше бы не начинал. Лучше бы молчал. К чёрту эти разговоры.       — Я хотел поблагодарить тебя, Чимин, — ледяной голос проносится возле спальни господина Чон.       Чимин нерешительно поднимает огромные глаза карамельного оттенка и хмурит брови от нахлынувшей неожиданности. Где-то точно должен быть подвох. Чонгук его благодарит? Это просто в голове не укладывается.       Бред.       — Промыть глаза было правильным и самым верным решением, — хладнокровно продолжает Чон, смотря на побледневшего младшего брата. — Я был уверен, что в стрессовой ситуации ты поддашься панике и не сможешь собраться, но ты справился. Молодец.       Это «молодец» кажется таким холодным и чужим. Но таким ценным и необходимым… Хочется улыбнуться, отмахнуться и ответить, что это были сущие пустяки, но… сказать так — всё равно, что окончательно убить в себе всё людское. Это не пустяки.       Это преступление. Отвратительное. Омерзительное. Насилие над невинным человеком, который страдает без всяких на то причин.       — Я испугался… Я очень испугался. Я никогда не слышал, чтобы кто-то орал так, кричал не своим голосом, Чонгук. В те секунды я думал, что Тэ умрёт от болевого шока или что-то типа того, — сдавленно выдыхает и хаотично поправляет волосы, зачёсывая их назад. — Я очень надеюсь, что с ним всё будет в порядке. Пожалуйста, скажи! — умоляюще смотрит на него, проглатывая ком в горле. — Скажи, Чонгук.       Какой альтруизм. Какое благородство. Какая забота. Какая отдача. Господин Чон не может удержаться от надменной ухмылки, которая так и просится наружу.       — Сегодня мы вылетаем в Германию. Какое-то время Тэхён будет проходить реабилитацию в нашей клинике. С ним всё будет в порядке, если тебя это действительно утешит.       — В Германию?! — озадаченно переспрашивает Чимин. — Но… Почему ты не сказал раньше?! — в голосе появляются заметные нотки негодования, перемешиваясь с очевидной злостью. — Ты ведь знаешь, как я скучаю по матери, но ничего не сказал! Не предупредил!       — Вылет сегодня в девять. Собирай вещи, Чимин, раз так соскучился по юбке матери.       Чимин размыкает пухлые губы, хочет вот-вот вступить в спор, но не произносит ни слова. Сначала от ещё большего удивления. Чонгук ему разрешает полететь с ними? Так просто? Без нравоучений? Без попыток пристыдить? С чего бы?       Удивление с неприятной тягучестью перерастает в откровенный ступор. Самое время согласиться. Самое время охотно сказать беспрекословное «да» и помчаться в свою комнату, чтобы собрать чемодан и успеть привести себя в порядок, но… Как же много безобразных «но».       — Я…       — Ты? — с требовательным акцентом.       Больше всего на свете Чимин хочет к матери, хочет обнять её, наконец-то увидеть, провести с ней время и поговорить по душам, но… Улететь из Сиднея — лишиться кокаина. В Германии у него нет друзей, нет знакомых, которые смогут подогнать очередную дозу. В Германии Чимин останется один на один со своими мыслями и чувствами. В Германии он останется наедине с настоящей реальностью.       Выбор… Выбор между родной матерью и наркотой. Отвратительно. Безобразно. Омерзительно. Хочется спрятать голову в песок, чтобы даже не мыслить о подобном. Хочется просто исчезнуть, раствориться, пропасть раз и навсегда, будто его никогда и не существовало вовсе.       Мать или кокаин?..       — Я могу сегодня вместе с Минхо съездить к моему одногруппнику? — на выдохе проговаривает Чимин, поднимая испуганные глаза на своего старшего брата. — Он обещал помочь мне и позаниматься со мной экономикой, пока у него есть время. Через неделю он улетает с невестой на Бали и вернётся только в октябре.       Господин Чон скептически приподнимает бровь, удивляясь услышанному.       — Я тебя сейчас правильно понял? Ты отказываешься от поездки в Германию, верно?       — Лучше я сейчас позанимаюсь, чтобы наверстать все хвосты, а слетаю в другой раз. Вы же там явно задержитесь, — успокаивает сам себя, убеждая в верности принятого решения. — Я куплю билет на свои деньги и прилечу к вам.       — На свои деньги? — хмыкает Чон. — О, правда?       Возникает неловкая пауза. Чимин вновь опускает глаза вниз и принимается сминать пальцами край футболки.       — На твои, — поправляет себя.       — Твоё внезапное стремление к учёбе поражает меня. С чего бы вдруг? — губы Чонгука расползаются в недоверчивой улыбке, а взгляд так и сверлит насквозь. — Что за одногруппник?       — Аарон. Он один из лучших по финансам у нас на потоке. Если не подтяну хвосты до сентября, то диплом в следующем году я явно не напишу и не защищу, а купить…       — Забудь об этом раз и навсегда. В семье Чон знания не покупаются, Чимин, а приобретаются кровью и потом. Ты вызубришь всё от и до, каждый учебник, начиная с первого курса, от корки и до корки, если потребуется, ты не будешь спать ночами, ты будешь всё свободное время заниматься с репетиторами и педагогами, но ты напишешь диплом, сдашь его и защитишь. И если это будет не так, если ты не справишься и в очередной раз ударишь в грязь лицом, позоря мою фамилию, то я обещаю тебе, что до конца своих дней ты будешь драить унитазы в одной из моих гостиниц.       — Я и намеревался сказать, что о покупке не может идти и речи…       — Во сколько ты собираешься ехать? — господин Чон поднимает руку и опускает взгляд на циферблат часов на его запястье.       — Думаю, что буду выезжать около восьми.       — А не поздновато ли для занятий, Чимин? — недоверчиво хмыкает Чонгук, продолжая давить. — Снова ложь, — не вопрос, а чёткое и пугающее утверждение.       — Чонгук, он работает сейчас в фирме отца! — оправдывается Чимин, рвано выдыхая. — Он заканчивает в семь и приезжает домой к восьми. Не я устанавливаю правила, а он, так как взялся мне помочь.       — Знаешь, что отличает умного человека от глупого? Умение самому устанавливать правила даже в том случае, если он сам нуждается в помощи. Учись этому, Чимин, иначе ты всю жизнь будешь зависеть от кого-то, от чего-то, будь то люди или обстоятельства. Это не имеет никакого значения. Нет ничего более печального и жалкого, чем зависимый человек. Зависимость — это порок. Никогда и ни в ком не нуждаться — это величайший дар, Чимин. Попробуй пробудить его в себе. Иначе я сочту, что в роддоме тебя подменили.       Захлебнуться бы в словах Чонгука, бьющих прямо в цель. Утонуть бы в них. Упасть на самое дно и больше никогда не всплывать, чтобы просто не слышать.       Чимин напряжённо сглатывает. И ещё раз. И снова. Во рту становится слишком сухо, а в горле першит. Хочется откашляться, выплюнуть всю эту тревогу и весь этот дискомфорт вместе с мокротой. Снова этот уничтожающий страх. Снова эти мысли… Он догадался… Он знает… Чонгук не просто так говорит о зависимости… Он играет, как сытый кот и мышонком. Просто так. Просто ради удовольствия. Он подозревает, но не говорит прямо в лоб. Выжидает, чтобы напасть в самый неожиданный момент и разорвать, как хищный зверь раздирает добычу.       Лоб покрывается мелкими каплями пота, а по позвоночнику пробегает колючий холодок. Тело реагирует, подавая импульсы — бежать, скрыться с места преступления, улизнуть и спрятаться. Дыхание сбивается. Появляется давящее чувство тошноты. Воды бы. Ледяной. Хотя бы глоток.       Голос Чонгука доносится откуда-то издалека. Неразборчиво. Непонятно. Словно песня стала играть задом наперёд. Глаза Чимина стеклянные. Зрачки сужаются, становясь похожими на крошечные чёрные пятнышки на янтарно-миндальной поверхности, напоминая глубокие дыры. Сухость во рту достигает своего предела, язык немеет от ужаса, от этого круговорота мрачных и пугающих размышлений. Стены давят. Пространство будто искажается, а его границы приближаются, хотят раздавить, захлопнуться. Сложно даже пошевелиться. Невозможно и шагу сделать. Мышцы каменные, непослушные, тугие.       Триумф паники. Её кровожадная победа.       — Ты меня услышал, Чимин?       Молодой человек облегчённо выдыхает и размыкает сухие дрожащие губы, когда чужие слова наконец-то вырываются из толщи и проносятся сквозь него звуковой волной, звуча отчётливо и громко.       — Да… — лжёт Чимин, бездумно и машинально отвечая на строгий вопрос.       — В таком случае можешь идти. Если Юнги, Минхо или хотя бы одна другая живая душа будут недовольны твоим поведением в моё отсутствие, если ты позволишь себе перечить, устраивать истерики и осквернять мой дом недостойным поведением, позоря, в первую очередь, себя, то остаток лета ты проведёшь не просто на работе в гостинице, как я уже говорил, а ты не выйдешь за её пределы. Ты будешь жить и работать день за днём без права на какие-либо выходные. Не надеюсь, но всё же рассчитываю на твоё пусть и ничтожно малое, но благоразумие.       — Да… — наспех соглашается Чимин. — Так я могу поехать?..       — Можешь.       Ещё один облегчённый выдох. Добился своего. Обвёл вокруг пальца. Солгал. Улыбка так и просится наружу. Заставить бы время бежать быстрее, чтобы как можно скорее улизнуть из дома и занюхнуть очередную дорожку кокаина.       Потерпеть.       Нужно потерпеть ещё совсем немного… И тогда всё наладится.       И тогда снова появится смысл жить…

* * *

      Требуется огромное мужество, чтобы спокойно лежать, дожидаясь своей казни. Перелёт в другую страну, пусть даже ради лечения, кажется Тэхёну пыткой и издёвкой судьбы. С самого момента пробуждения от комы Сидней всегда ощущался для него чужим, каким-то далёким, воспринимался тем местом, в котором день за днём он не мог представить себя, а особняк — не своей тарелкой. Словно что-то чужеродное. То, что не принадлежит ему и никогда не принадлежало. Что-то извне. Что-то, что вокруг него, а не он внутри этого. Ведь, прожив четыре года в городе рядом с любимым человеком, должно оставлять хоть какой-то след в душе. Не в памяти, нет. Не в мыслях. А именно на сердце. Почему же тогда его сердце пестрит зияющей пустотой? Почему не испытывает никакого трепета? Почему не отзывается ни на что?..       Переезд страшит. В Австралии есть хоть кто-то, кого Тэхён знает. Люди, с которыми он успел хоть немного, но сблизиться. Юнги, тётушка Ли, Чимин, Хосок, преподаватели из института, Айден… А что в Германии? Только он и его муж. И больше никого. Всё равно, что запереть ягнёнка в одной клетке с тигром в надежде, что зверь не станет его трогать. Всё равно, что отправить человека на убой, заведомо зная, что он не сможет спастись. Даже мысль о том, что Хосок летит с ними, не успокаивает и не дарит даже ощущение безопасности. А что Хосок? Просто солдат, подчиняющийся любому приказу. Если Чонгук попросит его застрелить Тэхёна, он это сделает, даже не раздумывая. Личный телохранитель и начальник охраны — существо без права голоса. Существо, которое предназначено исключительно для обеспечения комфорта своего хозяина. Ни больше, ни меньше. Робот, который без дозволения и шагу не сделает.       Тэ рвано выдыхает и опускает голову вниз, просовывает ногу в штанину. Все эти мысли не дают покоя, не позволяют уловить никакого просвета.       — Теперь без резких движений аккуратненько встаём, — дружелюбно произносит медсестра, помогающая юноше одеться. — Держи меня за руку. Не бойся.       — Я не боюсь… — шепчет Тэхён. Не ей. Себе. Исключительно самому себе.       — Золото моё, ты чудесно выглядишь, — подчёркивает господин Чон, рассматривая на своём юном супруге одежду.       И действительно. Каждая деталь подчёркивает элегантность и аристократическую сдержанность в образе. Всё, как любит Чонгук.       Зауженные книзу классические брюки из лёгкой светло-серой ткани идеально сидят по фигуре, подчёркивая бёдра, а тонкий ремешок белого цвета отлично дополняет их среднюю посадку, эстетично ложась снизу талии. Хлопковая выглаженная рубашка в оттенке шампань, заправленная в брюки, с собранными рукавами у локтей, добавляет образу некой небрежности, но она совсем не лишняя, а, скорее, вишенка на торте.       — Помнишь, мы с тобой рассматривали электронный каталог с обувью, золото моё? — господин Чон подходит ближе и берёт Тэхёна за предплечье, чуть сжимая его, чтобы тот удержал равновесие, пока его обувают. — Помнишь, ты показывал мне, что тебе понравилось?       Тэхён поворачивает голову, реагируя на голос своего супруга, и молча кивает в ответ.       — Я успел заказать те оксфорды для тебя, — тихо произносит Чонгук, привычно целуя Тэхёна в висок. — От Прада , как ты и хотел. Это подарок, мой маленький, — и снова ещё один невесомый и еле ощутимый поцелуй.       Тэ пытается изобразить хоть какое-то подобие улыбки.       — Те тёмно-коричневые?       Нет никакого интереса. Даже уточнять не хочется. Плевать на бренд. Плевать на цвет. Плевать на эту обувь.       — Да. Те самые, любовь моя, — Чонгук закусывает нижнюю губу, всматриваясь в бледное лицо перед собой.       — Не стоило… Правда. Я ведь просто обмолвился, что мне понравилась модель, не более того… — скомканно отзывается Тэхён, чувствуя внутри себя ещё большую неприязнь и такое стойкое, как самый тошнотворный запах, нежелание обуваться в эти ботинки.       — Мне захотелось тебя порадовать. Это такая мелочь, — пресекает его господин Чон и начинает улыбаться, поправляя светлую волнистую прядку, спадающую на лоб юноши.       Будто положение Тэхёна действительно могла бы спасти никчёмная обувь. Пусть и дорогая. Пусть и от Прада.       Омерзительно…       Но куда больше вызывают отвращение эти прикосновения. Такие… вольные. Такие… хозяйские. Такие… уверенные. Словно чьи-то руки трогают свою собственность. Законную. Заслуженную. Свой полноправный трофей.       Господин Чон довольно хмыкает и снимает с себя пиджак.       — Спасибо за подарок, — выдавливает из себя Тэхён и машинально приподнимает плечи, когда чувствует, как что-то из плотной ткани ложится на них, а в нос сразу же ещё более стойким шлейфом ударяет запах знакомого мужского парфюма, ноты которого теперь уже невозможно выветрить из памяти.       — На улице прохладно. Ты можешь замёрзнуть, листочек, — горячая ладонь дотрагивается до кисти Тэ, тянет выше, а после юноша ощущает, как влажные губы целуют его руку, оставляя тёплый след. — Ты восхитителен, — ещё раз подчёркивает Чонгук красоту образа, произнося каждое слово ласково и с заботой.       Плевать на холод. Плевать на всё. Хочется просто вырваться, спрятаться от этих прикосновений. Избежать их.       Тэхён внимательно прислушивается, замечая, что женщина покинула больничную палату, щёлкнув металлическим замком. Хосока рядом нет. Он в этом уверен на все сто процентов. Доктора Льюиса тоже. Выходит, они остались вдвоём с Чонгуком. Наедине. Только он и его муж.       Рука мужчины оказывается на талии, осторожно сжимает, а пальцы скользят по мягкой ткани рубашки, перебираясь на поясницу. Господин Чон притягивает Тэ к себе, наклоняется к нему, утыкается в шею, сначала плавно ведёт губами по нежной коже, смакует каждый её миллиметр, вырисовывая узоры кончиком носа, вдыхает сладковатый аромат духов, а следом целует. Размашисто, прикусывая губами и обжигая горячим дыханием.       Шквал бесконтрольных мурашек. Низ живота Тэхёна напрягается и каменеет. Но вовсе не от возбуждения, а от ещё большей колючей неприязни. Ощущение, словно прямо сейчас он мчится на огромной скорости куда-то вниз. В бездну своего страха. Зажмуривает глаза под медицинской повязкой ещё сильнее. Упирается ладонью в грудь своего мужа, хочет оттолкнуть его от себя, но не решается. Наклоняет голову вбок, приподнимает плечо, старательно пробуя увернуться от Чонгука.       — Не надо, — стойко произносит и делает шаг назад, сталкиваясь с препятствием в виде каркаса медицинской койки. — Чонгук, не надо…       — Хватит меня бояться.       Чон не думает останавливаться. Кладёт свободную руку на затылок Тэ и удерживает его голову в одном положении, вновь целуя, и переходит к ключице, виднеющейся из-под рубашки, несколько пуговиц которой не застёгнуты у воротника.       — Хватит меня пугать, — шепчет Тэхён, отвечая на слова своего супруга.       — Ещё совсем недавно ты говорил мне, что не боишься, — горячее дыхание проносится возле ушной раковины. — Когда мы отдыхали с тобой в джакузи. Ты был таким бесстрашным, таким самоуверенным, а сейчас страшишься безобидных поцелуев собственного мужа?       Тэхён морщится от нахлынувших воспоминаний. Лучше бы он забыл. Навсегда. Каждый миг. Каждое мгновение. Лучше бы память вновь исчезла прямо сейчас, чтобы вовсе не знать собственного мужа.       Но мозг слишком сложно обмануть. Импульсы проносятся по телу, и на бледных щеках Тэхёна появляется розовеющий румянец от смущения, мягко ложащийся на бархатной коже. Господин Чон не может удержаться. Это чертовски заводит и распаляет. Он прикасается губами к щеке и целует алеющее местечко несколько раз, так, будто специально растягивает эти моменты для себя, вызывая очередной протест у юноши и суетливую попытку отвернуться от него.       — Я раньше не замечал за тобой, что тебе нравится сопротивляться, золото моё, — пробуя не выдать своего возбуждения, произносит возле скулы Чонгук, почти мурлыкая, как кот, облизывающийся на густую и лакомую для него сметану.       — Перестань, — вздрагивает Тэ и делает осторожный шаг в сторону от него. — Почему ты не слышишь меня?       Какой важный вопрос. Значимый. Обоснованный. Своевременный. Ведь доверие — это, прежде всего, умение слышать друг друга и уважение к личным границам. Но одно без другого не может существовать.       Тэ сжимает пальцы в кулак с такой силой, что даже короткие ногти впиваются в кожу внутренней стороны ладони, оставляя на ней следы. Шумно выдыхает, капризно проскуливает и с рывком тянется к повязке на глазах, успевает схватиться за неё пальцами, намереваясь вот-вот сорвать со своего лица.       Невозможно терпеть. Невозможно оставаться спокойным.       — Не смей, — Чон успевает схватить своего юного мужа за запястье и вовремя остановить. — Прекрати этот цирк, — продолжает шептать возле его уха. — Расслабься. Выдохни. Хватит пытаться улизнуть от меня. Я всего лишь целую тебя. И только. Или ты всё же настойчиво требуешь, чтобы наши с тобой отношения, полные любви и взаимопонимания, переросли в такой формат? Хочешь, чтобы я проявлял настойчивость к тебе, мм? Тебе это понравилось, маленький?       Тэхёна воротит от каждого слова. Нет. Выворачивает наизнанку. Чувство отвращения достигает своего пика. Хочется отмыться от этой грязи. Очиститься. Избавиться навсегда. Хочется собрать остатки всех своих сил и ударить. Со всей дури. Со всего размаху. Бить наотмашь. Так, как только он сможет и сумеет. Бить, не останавливаясь. До победного. До того, пока один из них окончательно не проиграет этот бой.       Но волна агрессии спровоцирует ответную. Более сильную и разрушительную. Ту, которую Тэ в силу обстоятельств не сможет преодолеть. Во всяком случае, сейчас. Он слаб. Растерян. Беспомощен. Единственный способ выжить — принять ход игры, установленный более сильным игроком. Хотя бы на время. Хотя бы для видимости. Хотя бы пока что.       Тэхён разжимает пальцы и усиленно расслабляет всё тело. Это насилие. Насилие над самим собой. Мазохизм в чистом его проявлении по отношению к себе. Осторожно, без резких движений, Тэ сначала закидывает голову назад, а после послушно тянется за поцелуем, тыкаясь носом в пространстве, как слепой котёнок. Он готов. Или ему кажется, что он готов, что Чонгук прямо сейчас утянет его в грязный, жадный, пошлый поцелуй, а их языки неминуемо столкнутся друг с другом и начнут переплетаться.       Но этого не происходит. Вместо несдержанного поцелуя его муж аккуратно и ласково чмокает юношу возле губ и демонстративно расстроенно выдыхает.       — Я не хочу и никогда не хотел тебя принуждать к чему-либо, Тэхён. Тем более в интимной близости. Даже наш самый первый поцелуй, как и его инициатива, исходили от тебя. Я лишний раз… — хрипло хмыкает с победной улыбкой на губах, внимательно наблюдая за смущённой и растерянной реакцией Тэ. — Боялся к тебе прикоснуться, как к хрупкой хрустальной вазе. Хотя не стану отрицать, что страстно ждал этого, страстно желал дотронуться до твоих губ, почувствовать их тепло и их сладость. Но не мог себе позволить. Не мог давить на тебя, мой ангел, не мог опорочить тебя. Я терпелив. Я подожду и сейчас. Я сделаю всё, что в моих силах, чтобы ты перестал прятаться от меня, листочек. Я верну твоё доверие.       Слишком правильные слова. Чересчур нужные. Умело и тактически подобранные в самый правильный момент.       — Я слишком соскучился по тебе, — продолжает господин Чон, поправляя сползающий пиджак, накинутый на плечи Тэ. — Безумно соскучился. Прости меня. Необязательно сегодня. Необязательно прямо сейчас, мой ангел. Ты просто прости меня. Я знаю, что должен проявлять к тебе должное понимание, но порой человеческие эмоции оказываются сильнее рассудка.       Ощущение, будто прямо сейчас, за эти ужасающие для него пять минут, Тэхён прокатился на американских горках туда и обратно, а сам аттракцион только-только наконец-то остановился, выполнив весь свой маршрут.       Прости меня…       За всё это время Тэ впервые слышит подобные слова от своего мужа, Чонгук впервые просит у него прощение. К глазам подкатывают слёзы. Болезненные. Уязвляющие. Разрушительные. Он так ждал этих слов, так жаждал их, так нуждался в них, наивно полагая, что ему станет легче, что они смогут заглушить боль и обиду. Но проще не стало. Теперь, когда Чонгук произнёс их вслух, почему-то на душе стало куда более скверно и тоскливо, а в груди появилось странное чувство. Готовность понять своего супруга, хотя бы постараться почувствовать то, что ощущает именно он, отбрасывая собственные эмоции. И именно она отравляет сознание Тэхёна. Хочется отмотать время назад. Лучше бы Тэ не слышал всего этого. Лучше бы Чон молчал. Близкого человека всегда хочется простить. Это происходит неосознанно. Это происходит под воздействием самых глубинных переживаний и самых потайных привязанностей. Это желание формируется отдельно от здравого смысла. И, зачастую, оно неизбежно. Неизбежно даже в тех случаях, когда кажется, что не осталось ничего, кроме отвращения и ненависти. За любыми эмоциями, в том числе и теми, что ощущаются слишком остро, скрывается масса других. Они просыпаются лишь тогда, когда срабатывают нужные триггеры. Те, что беспощадно бьют в самую цель. И как раз-таки они могут оказаться самыми страшными для человека. Даже если речь о самых светлых и тёплых чувствах.       Ещё один капкан, умело установленный господином Чон, снова захлопнулся.       Хлоп, — и всё. Куда тут до сопротивлений?..       — Нам пора в аэропорт, Тэхён, — мягко и без какого-либо напора. — Иначе опоздаем на рейс. Я проведу тебя до автомобиля. Держись за мою руку.       Со всей осторожностью и без спешки преодолев несколько длинных коридоров и семь этажей на лифте, господин Чон подводит Тэхёна к заранее подготовленной машине, сам открывает перед ним заднюю пассажирскую дверь и елейно произносит:       — Присаживайся, любовь моя, — придерживает супруга за предплечье, а свободной ладонью заботливо прикрывает ему височную часть лба, чтобы ни в коем случае не ударился. — Максимально аккуратно, Тэхён. Лишние травмы нам ни к чему.       Господин Чон следит за каждым движением. Пристально наблюдает. Врач строго-настрого запретил не то, чтобы ударяться обо что-то или спотыкаться, а даже поднимать что-либо тяжелее чайной ложки. Нельзя пренебрегать правилами. Тем более, когда речь о столь ценном для него человеке.       Намджун терпеливо дожидается своего босса с папкой в руках, нервно поправляя свой галстук. Чувство, будто он душит его, лишая возможности свободно дышать. Смотрит на эту картину и шумно выдыхает, с пренебрежением отворачиваясь куда-то в сторону. Немыслимо. Он второй раз в своей жизни видит этого юношу. Первый был ещё в больнице после аварии, когда Тэхён находился в коме. Помятый, с огромной кроваво-бордовой ссадиной на всю щеку, в синяках и переломом в руке. Совсем молоденький мальчик. Светленький. Худенький. Чистой и ангельской внешности. Словно фарфоровая статуэтка. Такая хрупкая.       И сейчас…       Слепой. С медицинской повязкой на глазах. Мальчик, который не может без посторонней помощи и шагу ступить. Мальчик, который реагирует на каждый звук вокруг себя, испуганно оборачиваясь. Загнанный в угол. Лишённый памяти, прежней и привычной ему жизни. Лишённый настоящего имени. Лишённый всякого шанса спастись.       Обречённый.       Впервые за все эти месяцы Намджуну становится тесно в груди. Не больно. Не тоскливо. Не страшно. Именно тесно. Будто обилие всех возможных чувств переплелись в один ком и начали давить с такой силой, что хочется сломать грудную клетку и выкинуть этот груз, утопить его, растоптать, избавиться от него раз и навсегда. Очиститься от этого.       — Я сейчас подойду, — продолжает Чонгук, как только Тэ оказывается в автомобиле, и плавно захлопывает за ним дверь, поворачиваясь к тому.       — Пришёл проводить? — хмыкает Чон, подходя к своему юристу всё ближе.       — Документы, которые ты просил, — протягивает ему тёмно-синюю папку. — Ты надолго улетаешь?       — Пока не знаю. Это будет зависеть исключительно от обстоятельств.       Говорит так, словно эти самые обстоятельства — не его рук дело. Будто они не имеют никакого к нему отношения, а возникли откуда-то извне.       И как у него это получается?       — Завтра переговоры с поставщ…       — Намджун, я об этом помню, — холодно перебивает мужчину Чон, рассматривая растерянное лицо напротив себя. — Я подключусь из самолёта. Это не проблема.       Намджун вздыхает. Так безнадёжно и сдавленно.       — Лететь больше тридцати часов! — внезапно громко произносит он, переводя встревоженный взгляд на автомобиль, в котором Тэ. — Ты рискуешь! Он выдержит? Ты уверен, что это стоит того и…       — Я всегда делаю только то, в чём я уверен. Твой вопрос даже звучит оскорбительно и неуместно. Не думай, что я не консультировался с докторами. Я выслушал не одно мнение квалифицированных специалистов на этот счёт. В том числе и лучших окулистов из Германии. Всё под контролем.       Намджун нервно сглатывает, поправляя серебристую запонку на рукаве своей рубашки. Смотрит прямиком на своего босса. В горле возникает непреодолимый ком. Хочется высказаться. Сказать так много.       Но как же это опасно…       — Есть ещё вопросы? — ледяным голосом произносит Чонгук с равнодушным выражением лица.       — Что ты натворил? — бубнит себе под нос, боясь даже моргнуть от ужаса. — Он ведь ребёнок... Зачем ты это сделал?! Для чего?! Как тебе вообще пришло это в голову?! — шипит, озаряясь по сторонам. — Это бесчеловечно. Это омерзительная жестокость, Чонгук! Не боишься обычного суда, так вспомни про божий! Можно было бы поступить гуманнее!..       — Намджун, гуманность — это жалкий порок. Люди с лёгкостью забывают доброту и хорошее к ним отношение, принимая это за слабость, но очень хорошо запоминают тех, от кого они зависимы, когда совершенно беспомощны. Это оставляет своего рода рубцы на памяти также, как и на теле. А когда есть острая необходимость воссоздать полотно памяти из кусочков лжи, рубцы служат отличными нитями для того, чтобы оно было крепче металла. Боль не забывается никогда и никем. Боль — ещё один инструмент привязанности к тому, кто способен ослабить её. Тот, кто утоляет её, становится богом для страждущего.       

* * *

      — Долго тебя не будет? — водитель поднимает глаза на стекло заднего вида.       — Ну, не начинай, ааааа, — устало тянет Чимин, закатывая глаза, и откидывается на спинку сидения автомобиля, нервно постукивая пальцами по своему колену. — Не знаю. Час. Может, чуть больше. Идиотский вопрос, Минхо.       — Вопрос вполне уместный, — глухо отвечает мужчина, сворачивая на главное шоссе, ведущее из пригорода в Сидней. — Господин Чон оставил весьма чёткие инструкции в отношении тебя, — злорадно хмыкает. — Так что любые твои выкрутасы не окажутся без пристального внимания.       Чимин напряжённо выдыхает. Все мысли только о наркотиках и о том, что уже совсем скоро он сможет заполучить своё заветное счастье в пакетике. На этот раз ему удалось договориться о том, чтобы взять сразу несколько грамм. Когда ещё предоставится возможность так запросто выбраться в город и не вызывать лишних подозрений?       — Ты странно себя ведёшь, — подмечает водитель и охранник Чимина, наблюдая за тем, как тот беспокойно смотрит в окно, явно нервничая. — Всё в порядке?       — В полном! — раздражённо огрызается молодой человек. — Просто веди эту чёртову тачку и не лезь ко мне, — шире расставляет ноги и сползает на заднем сидении, принимая более комфортную позу, чтобы успокоиться. — Тоже мне психолог нашёлся.       Понятие «всё в порядке» для Чимина всегда имело определённые краски и полутона, прописанные исключительно им самим. В порядке — это жить на полную катушку, не думая о завтрашнем дне. В порядке — это тусить по самым злачным барам и клубам. В порядке — это забивать на учёбу, приплачивая преподавателям за зачёты на сессиях. В порядке — это трахать симпатичных девок, снимая их всё в тех же клубах. В порядке — это жить в своей квартире в гордом одиночестве без какого-либо контроля. В порядке — это ездить на дорогущем автомобиле, обслуживание которого стоит баснословных бабок. В порядке — это дорогие и модные шмотки. В порядке — это вести себя дерзко, нагло, вызывающе. В порядке — это постоянные понты.       А всё, что сейчас происходит в его жизни, это абсолютно, блять, не в порядке.       И как он только докатился до этого? Как он только позволил помыкать собой и прогнуться под брата? Надо было валить из Австралии ещё год назад, когда была такая возможность, а теперь остаётся только терпеть, стиснув зубы, и на всё отвечать беспрекословным согласием. Ещё этот Тэхён свалился на его голову… Блять, и зачем он только понадобился Чонгуку?! Да, симпатичный парень, ничего не скажешь. Но разве проводят такую спецоперацию и похищают людей только из-за красоты?! Это же абсурд. Разве в нормальном мире это работает именно так?!       Наверно, Тэ его ненавидит теперь. Осуждает. Презирает. Но что он мог сделать?! Что?! Если бы он вмешался в этот воспитательный момент, всё было бы только хуже… Это закончилось бы куда более жестоко. Для всех. Для каждого.       Ой, да и плевать на этого Тэ! Похуй вообще! Ещё забивать свою голову им!       Ничего с ним не случится. Чонгук в обиду его не даст.       Хах. Верно-то как подмечено. Чонгук обидит сам.       От таких размышлений Чимин не может сдержать ухмылку. Вроде бы и смешно, а вроде — нет.       Да, глаза — это было ту мач , а вот секс на заднем дворе… Ну, подумаешь? Что тут такого-то? Тэ же гей! Ему не привыкать к члену в своей заднице! Так что никакой драмы. Высокие семейные отношения, что уж.       — Кэтрин-стрит, верно? — монотонный голос Минхо прерывает бесконтрольный поток сознания. — Почти на месте.       — Отлично! — смакуя предвкушение, перемешанное с бурным возбуждением, отзывается Чимин.       Нет более райского удовлетворения, чем осознание того, что ещё несколько минут, всего несколько каких-то ничтожных мгновений, и наконец-то можно будет употребить сначала одну дорожку кокса, а следом сразу и вторую. Эта жажда и её утоление сравнимы только с самым чистым и самым подлинным оргазмом.       Чёрный автомобиль «BMW» останавливается у неприметного подъезда дома.       — Давай без глупостей только.       — Давай ты не будешь превращаться в скучного зануду Юнги, а? — борзо перебивает мужчину Чимин. — Как же меня заебали эти нравоучения со всех сторон. Не учишься — плохо. Учишься — всё равно хуёво. Определитесь уже.       — Знаешь, Чимин, рано или поздно ты обязательно получишь по лицу где-нибудь за эту неприкрытую дерзость, — хмыкает Минхо, оборачиваясь к нему. — Только посмей что-нибудь выкинуть. Один звонок господину Чон и…       — Жди! Я постараюсь не задерживаться, — с напускной любезностью шипит молодой человек, надменно улыбаясь. — Одна нога там, одна тут. Постараюсь уложиться за час. Не скучай.       В вечерней тишине раздаётся громкий хлопок автомобильной двери. Парень торопливо следует к подъезду, быстро поднимается по ступенькам, доходит до лифта, терпеливо ждёт, нажимает на кнопку шестого этажа и наконец-то добирается до нужной ему квартиры. Тычет кончиком пальца в кнопку звонка два раза. Сначала долго, а после коротко, специально отсчитывая про себя секунды. Это их знак. Оповещение, что пришли свои.       — Здорова, Чима! — протяжно хмыкает хозяин квартиры, отходя в сторону и давая тому пройти. — Слушай, — быстро прикрывает за собой глухую дверь. — Кокса нет. Но есть кое-что получше.       — В смысле нет?! Ты же обещал! — рявкает молодой человек, останавливаясь в коридоре. — Наебал меня?       — Заткни свою пасть! — издаёт смешок Аарон. — Если я сказал, что дурь будет, значит, так и есть. Проходи давай. Этот волшебный порошочек перевернёт твоё сознание полностью! Он откроет тебе такие миры, о которые ты даже не мог себе представить.       В квартире душно и очень пахнет табаком. Помещение настолько прокурено, что даже слезятся глаза. Хочется открыть все окна настежь, чтобы как можно скорее проветрить.       Чимин проходит мимо кухни и заходит в просторную гостиную, резко останавливаясь в дверях.       — Какие люди! — с радостью в голосе оповещает Илон. — Давно не виделись, Чон!       Какого чёрта?! Его тут точно не должно быть.       Чимин нервно сглатывает, хочет наспех развернуться и выйти из этой комнаты, но сталкивается с Аароном, который неожиданно возникает за его спиной.       — Ты куда? А как же наркота? — подмигивает хозяин квартиры. — Садись давай на диван, — кивает в угол комнаты. — Как раз расфасую и отдам. Деньги принёс?       — Что за тупой вопрос, блять? — привычно огрызается Чимин, стараясь казаться спокойным и уверенным в себе. — Разумеется.       — Где пропадал, Чимин? — снова начинает Илон, попутно занюхивая дорожку. — На сообщения не отвечаешь. На звонки тоже. Я соскучился, малыш.       По комнате разносится звонкий смех парней.       — Малыш у тебя в штанах, — охотно парирует ему Чимин, плюхаясь на диван.       Помещение пропитано не только вонью табака, но и чем-то кислым. Странный запах. Какой-то очень знакомый, но при этом так сложно подобрать слова, чтобы чётко и полностью описать его. Словно уксус, перемешанный с чем-то горьким и одновременно терпким. Неприятно. Тошнотворно. Хочется сморщить лицо и зажать нос, чтобы не дышать этими омерзительными парами.       — Давай товар, и я пойду, — заявляет Чимин, кивая хозяину квартиры. — Мне некогда зависать с вами.       — Ой, а что так? — Илон придвигается к нему ближе и кладёт руку на плечо, пытаясь заглянуть в глаза, громко шмыгает носом несколько раз, а зрачки становятся всё уже и уже, превращаясь в совсем мелкие точки. — Куда ты всё торопишься, мм? — речь несвязная. — К своему припизднутому братцу?       — Отъебись от меня! — Чимин с рывком дёргает плечом, чтобы сбросить с себя чужую тяжёлую руку. — Так что за дурь у тебя, если нет кокса? — снова обращается к Аарону.       — О, тебе обязательно понравится! — ехидно отвечает парень и достаёт из кармана спортивных брюк пакетик с белым порошком.       На вид грамм десять, не меньше. У Чимина вспыхивают глаза, и он напряжённо сглатывает, ощущая, как захлёстывающая волна предвкушения окутывает его, вызывая дрожь во всём теле.       — Это меф , Чимин. Чистый кайф!       — Чистый? — передразнивает его Чимин, брезгливо морщась. — Химию мне толкаешь, да? Сам жри эту хуйню. Договаривались на кокаин. Наебать меня решил, да? Где кокс?!       — В пизде у твоей мамки, — громогласно перебивает его Илон, вставая на защиту их общего друга, а после неожиданно поднимается на ноги, обходит Чимина сбоку и встаёт рядом, возвышаясь над ним. — Кстати, ты в курсе, что благодаря стараниям твоего ебанутого брата меня отчислили из универа, мм?       Сначала возникает непреодолимое и справедливое желание вскочить на ноги и двинуть со всей дури по морде за грязные слова о родной матери. Но мысль о том, что устроить драку в квартире у приятеля, через которого можно спокойно достать наркоту — далеко не лучшая идея, всё же останавливает и сдерживает порывы.       Сука. Какая же ты жалкая мразь, Илон. Ничтожество.       Собственно, как и каждый, кто собрался в этой квартире.       — Впервые слышу, — сквозь зубы хрипит Чимин, откашливаясь, и тянется к пачке сигарет. — Я тебя предупреждал, чтобы ты не лез к…       — К Тэээээ? — манерно тянет парень, наклоняясь к младшему брату господина Чон. — К его подстилке? Из-за тебя у меня проблемы, чувак. Не хочешь извиниться?       — Из-за меня? — отнекивается Чимин, издавая ироничный смешок. — У тебя проблемы из-за твоего гнилого языка. Так что давай без этих предъяв ко мне. А что, твой папаня не может помочь тебе? Банкир, как никак. Или его денег недостаточно? — саркастично цыкает. — Что ж, сочувствую, — поднимает на него взгляд и смотрит прямо в упор, с вызовом, дерзко. — Блять, и отойди от меня.       Илон закатывает глаза и раздражённо выдыхает.       — А про наркоту как твой брат узнал? — намеренно лжёт и обращается ко всем. — Знаете, какое тотемное животное идеально подошло бы нашему другу? Крыса. Крысёныш. Такой маленький и скользкий.       Среди молодых людей начинает возрастать заметное волнение, а хозяин квартиры впивается мутным взглядом в Чимина и нерешительно прячет пакетик с порошком в карман.       — Ты что, сука, сдал нас?! — напряжённо сглатывает Аарон, внимательно смотря на каждого присутствующего.       — Да у тебя на лице написано, что ты конченный наркоман! — огрызается Чимин в ответ на необоснованные обвинения Илона. — Нахуй ваш цирк! — достаёт из бомбера наличные и швыряет их на стол так, что скрученные купюры скользят по гладкой поверхности. — Отсыпь мне обещанное, и я сваливаю отсюда! — пытается встать, но чужие крепкие руки тут же останавливают его, с силой толкая обратно на диван.       — Погоди! — останавливает Аарона Илон. — Не так быстро, принцесса! — снова наклоняется к Чимину и грубо хватает его за подбородок. — Ты ещё не извинился передо мной за своего конченного брата!       Чимин специально откидывается назад, прижимаясь к спинке дивана, чтобы в случае, если ему потребуется защищаться, было удобнее отбиваться ногой.       — Отсоси, блять! — злобно рычит. — Иди нахуй!       — Хм… А это идея…       Всё происходит так быстро, что Чимин даже не успевает опомниться, как за первым следует сразу же второй удар по лицу, а во рту отчётливо ощущается вкус железа. Он отодвигается в сторону, старательно перебирает ногами, чтобы решительно подняться, но уже спустя мгновение напротив него возникает друг Илона, который блокирует всякие пути отхода.       — Этим мы и займёмся! — язык Илона заплетается, а слова звучат размыто. — Снимай на телефон! — командует он кому-то за его спиной, а сам хватает Чимина за копну густых волос, тащит его на себя, вдавливает в спинку дивана и болезненно нажимает коленом между его ног, чтобы лишний раз не рыпался. — Посмотрим, каким крутым ты теперь будешь!       Чимин упирается обеими ладонями, пробует увернуться, наблюдая за тем, как прямо напротив его лица из брюк показывается обнажённый член. Но все попытки тщетны. Его держат сразу двое, хихикая и подбадривающе поддерживая Илона.       — Кажется, ты просил отсосать, мразь?       Пальцы вновь сдавливают подбородок Чимина и настойчиво скользят по пухлым губам, приоткрывая их.       — Но сосать будешь именно ты!       Чимин не успевает ничего ответить, как влажная и липкая головка чужого члена упирается в его губы, надавливает и проникает внутрь.       — Открой рот шире, шлюха! — с яростью командует разъярённый Илон и сильнее нажимает коленом между ног, от чего молодой человек сначала зажмуривается от пронизывающей боли, а после и вовсе начинает вырываться, когда свободной рукой тот зажимает ему нос, лишая кислорода. — Давай, блять, пока я не раздавил твои яйца нахуй!       Первые секунды Чимин стойко терпит, не оставляя потуг выбраться из мёртвой хватки, но когда воздуха становится совсем мало, он делает короткий вдох ртом. Не успевает. Член Илона моментально и резко проскальзывает в горячую влажную полость сразу и почти на всю длину, доставая до горла.       От непривычных и унизительных ощущений молодой человек начинает кашлять, но Илон толкается бёдрами сильнее, проталкивая свой орган как можно глубже.       — Вот теперь дыши, сука! — разжимает он нос Чимину под гогот парней, охотно наблюдающих за этими унижениями. — Сука, носом дыши! — ещё один грубый толчок вперёд.       К глазам подкатывают слёзы, и появляются стойкие позывы к рвоте. Слюны становится всё больше и больше, а из-за резких движений члена во рту она начинает проступать на губы, стекая густыми каплями на подбородок. В горле появляется боль от того, как твёрдый и толстый ствол давит на стенки. Чимин пробует сглотнуть, но от этого появляется лишь ещё больше неприятных ощущений. Снова не хватает воздуха.       Глаза расширяются от паники и ужаса происходящего. Молодой человек предпринимает ещё одну попытку освободиться, но за сопротивлением всегда следует наказание. Ему ли не знать…       Илон снова безжалостно толкается бёдрами вперёд и останавливается только тогда, когда Чимин начинает захлёбываться собственной слюной.       — Честно говоря, так себе! — хрипло отзывается парень, наконец-то освобождая рот того. — Попробуем тогда иначе!       Двое хватают растерянного молодого человека и с лёгкостью переворачивают его на живот, вдавливая в диванные подушки.       — Стой! — перепуганно выкрикивает Чимин, стараясь отдышаться. — Стой, блять! Пожалуйста!       Рычит не своим голосом, брыкаться, рвётся куда-то вперёд, но всё напрасно.       — Хорошо! Хорошо, блять! Прости меня! Прости! Слышишь?!       Илон не слушает. Торопливо стягивает с него джинсы сразу же с нижним бельём и шлёпает по заднице, оставляя на дрожащей ягодице красный след от ладони.       — Прости меня! — всю комнату заполняет нечеловеческий вопль. — Прости, блять! Ты ведь этого хотел! Прости!       — Заткнись! — Илон нависает над ним, шипя прямо в ухо. — Или ты хочешь, чтобы в твоём рту снова оказался член, пока я трахаю тебя сзади? Ещё хотя бы один писк… — поворачивается к смущённому Аарону и пьяно интересуется. — Есть крем? Или масло какое-нибудь?       Тот лишь молча отрицательно машет головой, наклоняется к столу и занюхивает только что сделанную дорожку.       — Что ж, Чимин, тогда придётся потерпеть, — смеётся Илон и сплёвывает сначала на свой член, сразу же размазывая слюну по головке и стволу, а после и на узкое мышечное колечко. — Но я постараюсь быть нежным, кокаиновая принцесса.       — Стой! Не надо! Илон, я дам тебе денег! Я попрошу Чонгука сделать всё, чтобы тебя восстановили в универе! — умоляет Чимин, когда чувствует, как что-то твёрдое и горячее скользит между его ягодиц. — Пожалуйста, блять! Не надо! Илон!       Илон упирается головкой в анус и начинает медленно входить. Чимин дёргается от боли, сжимается ещё сильнее, хрипло выдыхает и выгибается.       — Надеюсь, ты оценишь это хоумвидео, — ещё раз напоминает, что всё происходящее снимается на камеру, и толкается намного грубее, проникая в неподготовленный проход почти на половину, снова больно и грубо шлёпая. — Лежи и терпи, сука. Это будет тебе уроком, ублюдок. Скажи спасибо своего брату!       Чимин зажмуривается от ужасной боли. Ощущение, будто прямо сейчас ему нанесли ножевое ранение. Член вошёл в него так резко, что, кажется, что из глаз вот-вот посыплются звёзды. Стискивает зубы. Сжимает пальцами край диванной подушки. Утыкается в неё лицом. Лишь бы не видеть. Лишь бы не слышать. Лишь бы отключиться от реальности. Позор.       Позор…       Позор…       Какой же убивающий позор…       Если бы он хотя бы успел употребить. Если бы он хотя бы успел принять наркотики, но сейчас, когда он трезвый, когда он совершенно чист, когда уничтожающая реальность давит со всех сторон…       Хочется исчезнуть. Хочется стать вакуумом. Раствориться. Перестать существовать.       Секунды тянутся так долго, будто они стали целыми сутками. Трудно дышать. Боль нарастает. Член входит туго, но от этого лишь больнее.       Предпринимает ещё одну попытку вырваться. Решающую. Последнюю. Ёрзает. Снова брыкается. Но…       Любое сопротивление заслуживает наказания. Ему ли не знать об этом?..       Пухлые губы опять чувствуют солоноватый привкус, а головка члена друга Илона упирается в них и проскальзывает в рот, сразу же скользя по мокрому языку.       Как можно было это допустить?       Как можно было до такого опуститься?       Как можно после этого жить?..