Сердцу не прикажешь

Описать все чувства слов не нахожу,

На глазах прохожих в вальсе закружу.

Поцелую руку… Боже, что со мной?..

Встану на колени: «Будь моей женой!» /Ю. Степнов/

Владимир встал, подошел к распахнутому окну. «Дети-то какие малые. Это вроде и хорошо: так проще их воспитать с чистого листа… Ох, дядя ведь не знает, что моя репутация подпорчена дуэлью с гофмаршалом Стромиловым. Одобрит ли Государь мое прошение о признании детей?.. Но я не стану расстраивать умирающего. Пусть он уйдёт в мир иной со спокойной душою, а я непременно что-нибудь придумаю. Анна поможет: не оставит меня одного с малыми детьми. Она станет заниматься ими, а там, глядишь, и ко мне привыкнет. Она любит детей, особенно таких маленьких. Я вижу в просьбе дяди Промысел Божий… Промысел Божий… Но нужно ли Анне все это? У нее ведь нет ко мне теплых чувств. Мне не забыть ее слова: «Я не люблю, не люблю вас!» Они были произнесены с таким отчаянием… Как же больно! А я в дороге вновь размяк, размечтался, не в силах перестать надеяться. Да что же это такое?.. Я однолюб и не могу отпустить ее от себя даже мысленно…». Барон обернулся: граф глядел на него умоляюще, вопрошающе, с надеждой. — Дядя! Просьба ваша весьма и весьма необычна. Признаюсь: я в некотором замешательстве. Я не привычен к малым детям. И потом: это такая ответственность!.. Нельзя ли поступить как-то иначе? — мягко спросил Корф. — Иван отказался, я говорил с ним перед твоим приходом. Надежда лишь на тебя… на тебя, Володя! Владимир тяжело вздохнул. На графа было больно смотреть: жизнь едва теплилась в нем. — Дядя, я не оставлю детей Но дело в том, что… — Ты согласен? Согласен? Слава Богу, Владимир!.. Я благословляю вас с Анной! Можешь считать мои слова отеческим благословением. Я уверен: твой отец был бы счастлив и благословил бы вас… Я… м-могу с легким сердцем покинуть этот мир, зная, что мои дети в надежных руках… «Вряд ли отец благословил бы меня и Анну», — мрачно подумал Корф. После долгой речи Андрей Викентьевич совершенно обессилел: он прикрыл глаза и долго лежал неподвижно. Грудь его едва вздымалась. Владимир тихо окликнул больного, но тот не отозвался. Со стороны окна послышалось негромкое пение иволги, словно и она прощалась с графом… Корф некоторое время стоял у постели, устремив скорбный взор на умирающего. Затем спохватился, позвал сиделку и покинул покои дяди. *** Следующим утром Владимир решил познакомиться с детьми. Слуга провел его в детскую, расположенную на втором этаже. Небольшая комнатка со светлой мебелью была устлана толстым пестрым ковром. На нем, катая деревянную лошадку, ползала светловолосая малышка. Годовалый мальчик в длинной белой рубашечке сидел на ковре, забавно похлопывая себя ручками. Пыхтя, он попытался дотянуться до румяной разодетой куклы. Пожилая няня расположилась чуть поодаль в кресле. Вошедшего Владимира первой заметила девочка. Она застыла на четвереньках, тараща глаза на высокого незнакомца, затем смешно наморщила носик, встала на ножки и заплакала. Бросилась к няньке. Мальчик последовал примеру старшей сестры. — Уж напужали вы их, господин барон, — проворчала пожилая женщина. — Привыкнут, — махнул рукой Корф. — Куда им деваться? Будут уважать и слушаться! Глафира, так звали служанку, нахмурилась: ей не понравились слова высокомерного молодого аристократа. «Ну какой же из него отец? — размышляла она, следя за Владимиром. Он присел на корточки и протянул девочке руку. Та, конечно же, отшатнулась. — Беда одна! Хорошо, что у этого барона, кажется, есть невеста: может, она найдет подход к детям?» Владимиру детвора пришлась по душе. Ему показалось, что Олег и Даша похожи на Анну: те же прелестные голубые глаза, волосы цвета пшеницы. Он воспитает их достойными людьми… «Только бы Анна была рядом, поддержала бы меня. Тогда я и детей чужих воспитаю, и для крепостных своих отцом стану, и горы сверну, и звезду с неба достану», — подумал Корф и мечтательно улыбнулся. *** К вечеру больного пособоровали, исповедовали и причастили. Андрей Викентьевич через два дня скончался. Дел у барона после смерти дяди оказалось предостаточно. Ему предстояли хлопоты, связанные с организацией похорон, поминок и со вступлением в права наследства. Все это время Владимир изредка виделся с детьми. А перед отъездом в Петербург он занимался расходными книгами, документами, счетами; отдавал распоряжения управляющему, кухарке (пригрозил ей, чтоб не обижала Аню), садовнику и прочим слугам. Собственноручно избил, а затем сослал в дальнюю деревню кузнеца, совершившего насилие над Анной. Ей же пообещал в будущем вольную и спросил, кого бы она хотела видеть своим мужем? Аня, с болью глядя на него, прошептала: — Никого, барин. — Кхм… У тебя есть какое-нибудь любимое занятие? Скажем: рисование, вышивание, пение… Или что-то еще. — Я очень люблю цветы… Люблю работать в оранжерее… Как-то я помогала нашему садовнику: ухаживала за цветами. А потом… хозяин запретил, и я с тех пор прибиралась в комнатах и на кухне. — Ну вот что. Теперь я — твой хозяин и велю тебе: занимайся оранжереей! Моя будущая… жена… любит цветы. Когда мы с нею приедем сюда, пусть она порадуется прекрасному саду. Девушка опустила ресницы и склонила голову: — Да, барин… Я благодарю вас… За все! *** По делам поместья графа Корфу следовало бы задержаться еще на месяц в Ростове, но тоска по Анне Платоновой и какие-то смутные нехорошие предчувствия гнали его в столицу. В Петербург решено было ехать в двух тарантасах, поскольку они вместительны и уменьшают дорожную тряску в длительных путешествиях. В одном тарантасе разместились Корф и Лаврецкий, а в другом — младенцы Даша и Олег с пожилой нянькой Глафирой и ее неказистой дочерью Матреной. Красавица Анна осмелела, бросилась к экипажу барона и умоляла взять ее с собою в столицу приглядывать за детьми, но Владимир остался непреклонен. *** В один из будних дней Анна лежала на кровати, сжавшись в комочек. Ее мучили боли, как и всегда при женских недомоганиях. С утра она не смогла подняться с постели и попросила Лукерью, чтобы та отыскала и заварила ей необходимые лекарства. От визита доктора упрямица отказалась. Разумеется, обеспокоенный Назимов не замедлил к вечеру явиться в дом к Добролюбовым: ведь Анна впервые отсутствовала на занятиях. Узнав от Маруси о визите Константина Федоровича и о том, что ему уже все известно от Ирины Михайловны, Платонова спрятала в подушку свое пылающее от смущения лицо: ну почему, почему все мужчины должны непременно узнавать о ее недомоганиях? Зачем Ирина рассказала преподавателю? Это же так неловко и стыдно! И лишь бы только не встречаться с Константином, Анна попросила служанку сказать ему, что она давно спит. Тем не менее, Аня с благодарностью думала о Константине Федоровиче: он стал для нее настоящим другом, приобщил к весьма полезной и интересной деятельности, помог ей найти себя, стать самостоятельной и нужной людям, давал ей возможность самой принимать решения, никогда не давил на нее, не стремился подчеркнуть, что без него она не справилась бы. У Владимира же это проявлялось довольно часто, хотя Анна догадывалась, что он ведет себя так не потому, что желает унизить ее… А просто таков его нрав: Корф более порывистый и вспыльчивый, более жесткий, чем Назимов. А на днях Константин проявил такое благородство! Когда Анна проводила с ним совместный урок-репетицию у старших девочек, в классную неожиданно пожаловала директриса в сопровождении старшего преподавателя музыки, классной дамы и инспектора. Все четверо расположились в креслах позади учениц и буравили взглядом Анну и Константина Федоровича. Анна и воспитанницы читали по ролям комедию Грибоедова «Горе от ума». Назимов в это время делал пометки в классном журнале. Естественно, при появлении «делегации» во главе с директрисой, он насторожился и готов был защитить девушку. Спустя несколько минут инспектор поднялся со своего места: — Позвольте узнать, господин Назимов, что это за самоуправство: проводить совместные уроки с новенькими преподавательницами? Константин Федорович тоже встал. — А разве в этом есть что-то предрассудительное, господин инспектор? Мы с Анной Петровной помогаем старшим воспитанницам лучше освоить материал, и они приходят на генеральные репетиции уже подготовленными. — Гм… гм… А вы уверены, что Анна Петровна благотворно влияет на воспитанниц? — Более чем! Кроме того, без нее я бы не справился с тем объемом, который требуется освоить воспитанницам для подготовки к литературным вечерам. — Но Платонова слишком юна и неопытна, чтобы обучать и служить примером молодым девушкам. — Прошу меня простить: я не желаю обсуждать это в присутствии воспитанниц. Ежели у вас есть ко мне еще вопросы, господин инспектор, я готов их обсудить с вами наедине. О чем спорили Назимов с инспектором после уроков, для Анны осталось тайной. Но после того случая преподаватель повел себя очень странно. Проводив ее до кареты, он по обыкновению заговорил о следующей репетиции, как вдруг, оборвав себя на полуслове, взял ее за руки и припал лицом к нежным ладоням. Наконец выпрямившись, Константин посмотрел на девушку полными муки и мольбы глазами: — Анна, вы так нужны мне… Я прошу вас: сделайте меня счастливым, будьте моей женой! Анна… Могу ли я надеяться?.. Он видел перед собою ее изумленные глаза, ощущал тепло ее рук, внезапно задрожавших; заметил, как она хватает ртом воздух, силится что-то сказать и не может… Поняв, что своим внезапным порывом напугал ее, он быстро и тихо заговорил: — Вы не обязаны отвечать мне сейчас же, Анна! Я терпелив. Думайте столько, сколько вам необходимо. Завтра все будет по-прежнему: совместная работа, репетиции, госпиталь… Его сердце таяло от любви и нежности, ее — замирало от чувства неловкости и смутной тревоги… Наконец она кивнула, мягко высвободилась из рук преподавателя и, лепеча извинения и слова благодарности, проворно села в экипаж. Григорий синхронно вскочил на облучок рядом с кучером, и лошади тронулись с места. *** «Ах, неужели Константин Федорович питает ко мне какие-то еще чувства, помимо дружеских? Кто бы мог подумать, что дворянин, уважаемый преподаватель, мужчина, который годится мне в отцы, способен заинтересоваться мною, да так, чтобы предложить руку и сердце?.. Да, Ирина предупреждала меня о том, что преподаватель неравнодушен ко мне. Но ей все время мерещится, что все вокруг в меня влюблены! Что же мне делать? Что ответить Назимову?.. Я была счастлива, обретя в лице Константина настоящего друга, которого у меня никогда не было… Мне так не хочется терять его! И мне кажется, что я сама начинаю испытывать к этому человеку очень светлые чувства», — размышляла Аня, пытаясь прилечь так, чтобы принять менее болезненную позу. Скорее бы лекарство начало действовать! Болезнь выбила Анну из колеи: временно лишенная бурной деятельности, девушка начала унывать: ей часто вспоминался Владимир, а тоска по нему становилась все более ощутимой. Корф отсутствовал уже дольше месяца, и Аня, хоть и поставила точку в их отношениях, тем не менее, волновалась о нем. Не случилось ли чего с ним в пути? От Владимира вестей не было, а Петра спрашивать Анна не желала. Ирина тоже с некоторых пор не общалась с Кудиновым. В том плачевном телесном состоянии, что находилась Анна, ей было особенно тяжело осознавать, что она никогда не будет вместе с человеком, которого любит больше жизни, который казался ей теперь щедрым и духовно прекрасным, мягким и благородным, ранимым и чувствительным… Который раскрылся перед нею, как интереснейший собеседник, всезнающий историк, потрясающий острослов и пылкий поклонник… Все перечисленное с лихвой покрывало его недостатки и некоторые даже возводило в достоинства… И барон был единственным мужчиной, который смог пробудить в ней нечто такое, о чем Анна, почти не посвященная в амурные дела, начала смутно догадываться… Два дня назад ей снился дивный сон, в котором Владимир лежал с нею на постели… Они были одеты как для бала: он в темных брюках, белой рубашке и черном фраке, она — в воздушном бело-розовом платье. Они беседовали по душам, а барон время от времени норовил поправить ей волосы или складку на юбке. Бросая на Аню пылкие взгляды, он сильно смущал ее и она все порывалась подняться с кровати… Когда девушка проснулась, почувствовала, как задыхается от нахлынувших на нее эмоций. «Теперь я поняла: когда любишь человека, желаешь отдать ему всю себя без остатка. И если б мне было даже больно и страшно, как однажды в карете: я бы пережила. Но это все мои глупые мечты. А Владимир, едва сорвав цветок, устремится к другому, более прекрасному. И если он узнает о моей любви к нему, потеряет ко мне интерес». «Ох, о чем я думаю? Ведь дала же себе зарок, что с Владимиром мне не по пути. Сколько можно сомневаться?! Остается лишь Назимов… Только зачем он так скоро признался мне, зачем поторопился? Я хотела узнать его получше, привыкнуть к нему. А что, если Константин — моя судьба, и я стану его женой?.. Наша обоюдная симпатия и совместная деятельность может сделать меня счастливой. А потом родятся дети…». Анна с облегчением откинулась на подушку: боль понемногу отступала. Между портьер мелькнул солнечный луч; задержавшись на ее лице, он переместился на подушку, затем на одеяло и наконец заскользил по полу. Девушка невольно улыбнулась, вспомнив мечтательное лицо Владимира, когда он однажды заговорил о том, как «хорошо в поместье по утрам, как он любит встречать летние рассветы, а солнечный луч вдруг заскользит по полу…». Она помотала головой и усилием воли попыталась отогнать от себя неуместные мечты и дорогой сердцу образ. Продолжила размышлять о Корфе в ином направлении: «Разве барон даст согласие на брак с Назимовым? Он — мой опекун; будет им еще целых три года до моего совершеннолетия и, скорее всего, воспротивится». — Анна решила, пока это возможно, вести себя с преподавателем так, словно он не делал ей предложения. Тем более, что он сам сказал, что не торопит и все останется по-прежнему. Ведь если она Назимову откажет, он решит, что неприятен ей. А это не так, вовсе не так! Она питает к нему очень тёплые чувства… Но не те головокружительные эмоции, которые она испытывает к Корфу. Быть может, ее отношение к Константину как раз такое, какое и должно быть к супругу. А к Владимиру это нечто… сумасбродное, непозволительное и будоражащее. На следующий день Анна, почувствовав себя значительно лучше, пожелала спуститься в библиотеку и найти книгу о «прекрасном принце». Пусть хотя бы в мечтах благородный рыцарь отважится жениться на ней, бывшей крепостной, защитит от всех напастей и унесет на руках в свой сказочный замок… Девушка, проведя пальчиками по корешкам книг, заметила на третьей полке вдвое сложенную брошюру, развернула ее и ахнула: это же тот самый журнал, о котором говорила Ирина!